Последнее убийство (Сборник)
Шрифт:
— Все в порядке, Марион, все в порядке,— успокоил ее Кингшип. Он последовал за Гантом к выходу.— Так ты пойдешь, Марион?
Она задумалась:
— Да, я не хочу расстраивать мать Бада.
Кингшип закрыл за собой дверь?
Они зашли в кафе на Лексингтон-авеню.
Гант заказал кофе и вишневый пирог, а Кингшип стакан молока.
— Пока все в порядке,— сказал Г ант.
— Что вы имеете в виду? — спросил Кингшип.
— По крайней мере, нам известно, на чем мы остановились. Он не говорил ей о Стоддарде. Это означает...
— Вы слышали Марион,—
Гант посмотрел на него.
— Потому что ей это не нужно,— произнес он медленно.— Она его любит. Но если жених не говорит невесте, где он учился...
— Это не значит, что он лгал,— перебил его Кингшип.
— Потому что у них не было разговора об учебе,— иронично заметил Гант.
— Я думаю, что при сложившихся обстоятельствах это возможно.
— Не сомневаюсь. Обстоятельства говорят за то, что он был знаком с Дороти.
— Вы не имеете права на такое предположение.
Гант медленно отхлебнул кофе.
— Вы боитесь этого, не так ли?
— За Марион? Не смешите меня.— Кингшип отпил молока.— Человек не является виновным, пока его вина не доказана.
— Значит, нам надо получить доказательства, не так ли?
— Да? Вы считаете, что он начал охоту за удачей?
— Я допускаю, что это, возможно, гораздо больше, чем вы,— сказал Гант. Он дожевал кусок пирога.— Так что вы собираетесь делать дальше?
Кингшип смял бумажную салфетку.
— Ничего.
— Значит, вы позволите им пожениться?
— Я не могу помешать этому, даже если очень захочу,— ответил он.— Им больше двадцати одного года.
— Вы можете нанять детективов. Еще четыре дня впереди. Они смогут что-нибудь найти.
— Возможно,— кивнул Кингшип.— Если они сумеют. Или Бад все узнает и скажет Марион.
Гант улыбнулся:
— Тогда придется смеяться мне.
Кингшип вздохнул.
— Разрешите мне рассказать вам кое-что,— начал он, не глядя на Ганта.— У меня была жена и трое дочерей. Двух дочерей забрали от меня. Жену я оттолкнул сам. Возможно, я сам оттолкнул и какую-то из дочерей. Теперь у меня осталась единственная дочь. Мне пятьдесят семь лет, и у меня осталась одна дочь и несколько друзей, с которыми я играю в гольф и разговариваю о делах. Вот и все.
Кингшип повернулся к Ганту.
— Кто вы? — Его лицо было неподвижно.— Что вам
за дело до всего этого? Может быть, вы упиваетесь своей способностью к анализу и хотите показать другим, какой вы умный? Вы же понимаете, что мне ваш рассказ кажется чепухой. Вы пришли в мою контору и положили передо мной книгу. Вы только и сказали: «Бад Корлис был в Стоддарде». Может быть, вы просто рисуетесь передо мной?
— Возможно,— с легкостью согласился Гант.— По также возможно, что я считаю его убийцей ваших дочерей. Возможно, вы считаете донкихотством мое желание добиться, чтобы убийца понес наказание.
Кингшип допил молоко.
— Я думаю, вам лучше уехать и радоваться своим каникулам.
— Да, я поеду к себе в Уайте Плейнс,— сказал Г ант.— У вас язва? — он показал на стакан из-под молока.
Кингшип кивнул. Гант откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на него.
— И весите на тридцать фунтов больше, чем следовало бы,— добавил он.— Ну, я не думаю, что Бад будет терпеть вас десять лет. Впрочем, он сумеет избавиться от вас и за три-четыре года.
Кингшип встал. Он кинул на стол доллар.
— Прощайте, мистер Гант,— проговорил он.
Гант тоже расплатился.
— Еще что-нибудь? — спросил официант.
Гант отрицательно покачал головой.
Он успел на поезд 5.19 в Уайте Плейнс.
Глава 9
В письме к матери Бад сделал только один намек на деньги Кингшипа. Раз или два он упомянул «Кингшип Коппер». Он знал, что, когда будет знакомить мать с Марион и ее отцом, она будет считать, что роскошные апартаменты принадлежат ему, а вовсе не Кингшипам, что заслуга во всем принадлежит только ему.
Однако вечер принес огорчения.
И не потому, что его мать реагировала не так, как он ожидал. С полуоткрытым ртом она осматривала дом, удивляясь разодетому лакею, коврам, книгам, шампанскому, которое подавали,— да, да, шампанскому, которого она никогда не пила,— она восторженно смотрела на все, окружающее ее.
Нет, его мать вела себя нормально, и реакция ее была верной. Нет, огорчение его было вызвано тем, что Марион и ее отец, очевидно, поссорились. Марион разговаривала с отцом только тогда, когда это было неизбежно. Очевидно, ссора произошла из-за него, поскольку Лео, обращаясь к нему, избегал смотреть ему в глаза, а Марион называла его «дорогой» явно вызывающе, поскольку раньше она никогда так не обращалась к нему при посторонних. Беспокойство смутно охватило его, будто в ботинок попал камень.
Обед был скучным. Лео и Марион сидели с одной стороны, а он и его мать — с другой. Никто не разговаривал. Марион избегала разговоров с отцом, а его мать вообще старалась поменьше разговаривать. Марион называла его «дорогой» и рассказывала его матери об их доме. Его мать называла их «дети». Лео угощал ее и просил не обращать на него внимания. Сам он ел мало.
Бад гордо улыбался матери и подмигивал ей, когда Марион и ее отец склонялись над своими тарелками.
После еды он предложил Марион сигарету и взял одну себе. А потом дал ей прикурить от спички, которую достал из коробки, сделанной в виде книги. Но на этот раз на медной обложке коробки стояли слова: «Бад Корлис».
Но все равно в его ботинке был какой-то камешек.
В сочельник они пошли в церковь. После церкви Бад хотел поговорить с матерью, надеясь, что Марион пойдет проводить отца домой. Но Марион, к его досаде, решила ехать с ними. Лео один отправился домой, а Баду пришлось сидеть между двумя женщинами в машине. Он рассказывал матери об улицах, по которым они проезжали, и поскольку миссис Корлис никогда не была в Нью-Йорке, ей это было интересно.
В вестибюле отеля он спросил, не устала ли она, а когда она ответила утвердительно, был разочарован.