Последняя глава (Книга 1)
Шрифт:
Отец поцеловал ее и, удрученный, пошел к себе. Динни осталась одна с сэром Лоренсом. Даже он был мрачен как туча.
– Веселая мы с тобой пара, нечего сказать, - заметил он.
– Мне иногда кажется, что слишком у нас уважают закон. А ведь на самом деле это очень грубый инструмент - он с такой же точностью определяет наказание за вину, с какой врач назначает лечение больному, которого видит в первый раз; а мы по каким-то таинственным причинам приписываем закону непогрешимость духа святого и прислушиваемся к нему как к гласу, вещающему с небес. Ведь в этой истории министр внутренних дел как раз и мог бы позволить себе отойти от буквы закона и быть человеком. Но не думаю, чтобы он на это пошел. И Бобби Феррар
– Он женат?
– Теперь даже не женат.
– А правда, что есть люди, которые никогда и не были людьми?
– Это еще не самое страшное; тут по крайней мере знаешь, с кем имеешь дело, и можешь вооружиться кочергой. Куда опаснее болваны, у которых голова распухла от самомнения. Кстати, я сказал моему молодому человеку, что ты будешь ему позировать для миниатюры.
– Что ты, дядя, разве я могу позировать в таком настроении!
– Нет! Конечно, нет! Но ведь долго так продолжаться не может.
– Сэр Лоренс посмотрел на нее испытующе и спросил: - Кстати, а что Джин?
Динни взглянула на него широко раскрытыми невинными глазами.
– А что Джин?
– Ей ведь пальца в рот не клади...
– Да, но что она, бедняжка, может сделать?
– Не знаю, - сказал сэр Лоренс, вскинув бровь, - просто не знаю. "Эти миленькие крошки, вот как! Им бы крылышки, ну просто ангелочки, вот как!" Так писали в "Панче", когда тебя еще на свете не было, и будут писать, когда тебя не станет, вот только крылышки у вас отрастают уж очень быстро.
Динни и глазом не моргнула. "Дядя Лоренс - страшный человек", подумала она и пошла спать.
Но разве заснешь, когда на душе так тревожно? И разве мало людей лежат сегодня ночью без сна? Казалось, в этой комнате скопилась безотчетная скорбь всего мира. Будь у нее талант, она бы села и излила душу в стихах об ангеле смерти. Увы, писать стихи не так просто. Лежи и мучайся, мучайся и злись вот и все, на что ты способна. Она вспоминала себя в тринадцать лет, когда Хьюберт - ему не было еще и восемнадцати - ушел на войну. Это было ужасно, но сейчас куда хуже - почему? Тогда его могли убить каждую минуту; в тюрьме он в большей безопасности, чем те, кто на свободе. Его будут тщательно оберегать даже тогда, когда пошлют на край света, чтобы судьи с чужою кровью судили его в чужой стране. Да, еще несколько месяцев с ним ничего не случится. Почему же то, что произошло с ним сейчас, в ее глазах куда хуже, чем все опасности солдатской жизни или долгой, трудной экспедиции Халлорсена? Почему? Не потому ли, что на все прежние опасности и лишения он шел по доброй воле, а это испытание ему навязано силой? Его держат под замком, его лишили двух величайших благ человеческого существования независимости и свободы личности, - двух благ, которых люди добивались тысячелетиями и ради них даже дошли до большевизма. Блага эти дороги каждому, но особенно таким, как они с братом, с детства не знавшим никакого насилия и признающим только один закон - закон своей совести. Ей казалось, что она тоже - заперта в тесной камере, тоже ждет неизвестной участи, тоже томится, полная горечи и отчаяния. Что сделал он такого, чего не совершил бы на его месте всякий другой отзывчивый и горячий человек?
Глухой шум улицы, доносившийся к ней с Парк-Лейн, словно вторил ее тоскливым мыслям. Динни охватило такое беспокойство, что она не могла больше лежать в постели и, накинув халат, принялась бесшумно шагать из угла в угол; в открытое окно дул холодный октябрьский ветер, и она замерзла. А может, в браке все-таки есть какой-то смысл: чье-то плечо, к которому можно прижаться, а если станет невмоготу, то на нем и поплакать; ухо, в которое можно излить жалобы; руки, которые могут погладить тебя по голове. Но сознание своей бездеятельности мучило ее в этот час испытаний даже больше, чем одиночество. Она завидовала тем, кто, как отец или сэр Лоренс, может хотя бы ездить из одного места в другое и хлопотать; но особенно она завидовала Джин и Алану. Что бы они там ни делали, - все лучше, чем сидеть сложа руки, как она! Динни вынула изумрудный кулон и стала его разглядывать. По крайней мере на завтра у нее есть дело, и она живо представила себе, как, вертя в руке кулон, выманивает крупную сумму у какого-нибудь бессовестного старика, дающего деньги под заклад.
Положив кулон под подушку, словно его близость придавала ей мужества, она наконец заснула.
Наутро Динни встала рано. Ей пришла мысль, что, может быть, она успеет заложить кулон, получить деньги и отвезти их Джин прежде, чем та уедет. Она решила посоветоваться с Блором. В конце концов она знает его с пятилетнего возраста; он сам по себе - ходячая традиция и ни разу не выдал ее злодеяний, в которых она признавалась ему в детстве.
Динни обратилась к нему, как только он появился, неся кофейник тети.
– Блор!
– Да, мисс Динни.
– Будьте так добры, скажите мне по секрету, какой ломбард считается в Лондоне самым лучшим?
Дворецкий был удивлен, но, как всегда, невозмутим - в конце концов в наши дни кому угодно может понадобиться что-нибудь заложить. Он поставил на стол кофейник и задумался.
– Видите ли, мисс Динни, есть, конечно, и Аттенборо, но я слышал, что люди из общества обращаются к Фрюину на Саут-Молтон-стрит. Могу найти номер дома в телефонной книге. Говорят, это надежный человек и цену дает справедливую.
– Отлично, Блор. Все это, конечно, пустяки...
– Понимаю, мисс.
– Да! Скажите, Блор, вы бы... как вы думаете, назвать мне свое настоящее имя?
– Нет, мисс Динни, я бы вам не советовал; назовите фамилию моей жены и здешний адрес. Если от них придет письмо, я вам позвоню, и никто ничего не узнает.
– Вы меня очень выручите. А миссис Блор не будет возражать?
– Что вы, мисс, она будет только рада вам услужить. Если хотите, я все сделаю без вас.
– Спасибо, Блор, к сожалению, я должна заняться этим сама.
Дворецкий потер подбородок, глядя на Динни с благодушной хитрецой.
– Осмелюсь заметить, мисс, даже с лучшими из них немного притворства не помешает; сделайте безразличный вид. Если он не даст настоящую цену, найдутся и другие.
– Огромное спасибо, Блор; я вам скажу, если у меня ничего не выйдет. Половина десятого-это не слишком рано?
– Я слыхал, мисс, это самое подходящее время: со сна они покладистее.
– Вы просто золото, Блор!
– Говорят, он парень с головой - угадает настоящую даму с первого взгляда. Не примет вас за одну из этих финтифлюшек.
Динни приложила палец к губам.
– Только честное благородное, Блор?
– Не сомневайтесь, мисс. После мистера Майкла вы всегда были моей любимицей.
– А вы - моим любимцем, Блор.
Тут вошел ее отец, она раскрыла "Таймс", а Блор удалился.
– Хорошо спал, папа?
Генерал кивнул.
– Как мамина голова?
– Лучше. Она сейчас сойдет вниз. Мы решили, что нельзя распускаться.
– Конечно, дорогой, ты совершенно прав. Может, нам позавтракать, не ожидая остальных?