Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Ох, уж это проявление дружеского внимания, наполненное до треска самолюбием и ревностью! Чем же оно лучше завистливого злоречия врага, такого как, например, Булгарин, бойким пером черкнувшего Стороженке хамские строки:
Жаль поэта - и великая, а человек был дрянной. Корчил Байрона, а пропал, как заяц. Жена его, право, не виновата. Ты знал фигуру Пушкина; можно ли было любить, особенно пьяного!
Булгарин был неточен, а потому пошл: Байрон ведь тоже «пропал, как заяц» - ехал сражаться, а умер от болезни. У поэтов судьбы схожи – это трудно было признать литературному поденщику.
Иначе, более достоверно, хотя и скупо, передавали сведения те, кто опирался
Пушкин давно ревновал Дантеса …месяца три назад глупая, гнусная история - безымянное приглашение Пушкина в общество рогоносцев. Дантес женится на свояченице Пушкина - говорят, что будто для соблюдения приличия и отклонения внимания Пушкина и что m-me Пушкина продолжала с Дантесом кокетировать. Кончается тем, что Пушкин пишет ругательное письмо на Дантеса, но не к самому Дантесу, а к Геккерну (нидерландскому посланнику), усыновившему Дантеса. Государь, читавший это письмо, говорит, что оно ужасно и что если б он сам был Дантесом, то должен был бы стреляться.
– Дантес выстрелил первый и прострелил Пушкина в живот, подбежал к нему, но Пушкин велел ему стать на барьер, долго целил и прострелил Дантесу руку.
Услышав об этом, Пушкин, имевший всю причину считать свою рану смертельною, сказал: «Сожалею, что не убил его»[741].
Здесь нет ни одной фразы, которая могла бы вызвать улыбку. Наоборот, все говорит о подлинной осведомленности и серьезности собеседника Литке.
И все же свидетельства друзей поэта, петербургские сплетни, размышления провинциалов и клевета врагов - все это, так или иначе, было связано с мирским судом, отражало свободное течение общественной мысли. Но существовало ведь и официальное уголовное военно-судное дело, которое призвано было отделить правду от вымысла и успокоить общественность.
Судное дело
Судебное дело возбуждено было в день смерти поэта. Первое заседание комиссии военного суда состоялось 3 февраля и носило организационный характер. Судили «поручика Кавалергардского Ее Величества полка барона Геккерна, камергера двора Его Императорского Величества Пушкина и инженер-подполковника Данзаса» «за произведенную первыми двумя между собою дуэль а последний за нахождение при оной секундантом».
Пушкин - камергер?! Ошибка или все же состоявшаяся – лучше позже, чем никогда - милость царя? Военные чины могли просто ошибиться, но вспомним, что Воейков заметил ту же «небрежность» и в указе царя о милостях семье поэта, где Пушкин был назван камергером. Но камергер - не шутка, а высокое придворное звание! Имелся и знак отличия - ключ с голубой лентой. Его носили на шее, например, Жуковский и Вяземский. Не заметить трудно!
Пушкин, безусловно, стал бы камергером после успешного завершения «Истории Петра», но и как историограф империи он имел право на высокий титул. Возможно, чиновники, готовившие указ царя, действовали по заведенному порядку, приводя в соответствие должность и звание «увольняемого» по смерти поэта. Царь мог пропустить несанкционированное повышение. Но вероятнее всего другое - звание камергера с самого начала присутствовало в перечне царских милостей семье поэта. Николай сознательно подписал указ и лишь затем пошел на попятную. Почему? Об этом чуть позже. Царский указ ввел в заблуждение членов военного суда, и они едва ли не до конца своего разбирательства продолжали величать поэта камергером.
Пока Военная комиссия занималась утверждением состава суда, следователь Галахов
5 февраля комиссия вынесла решение об освидетельствовании Дантеса, и в тот же день полковой военный врач Стефанович, осмотрев кавалергарда, нашел, что, несмотря на ранение,
больной может ходить по комнате, разговаривает свободно, ясно и удовлетворительно... имеет обыкновенную небольшую лихорадку, вообще же он кажется в хорошем и надежном к выздоровлению состоянии.
На следующий день Дантес вместе с Данзасом был вызван в суд.
Первым допрашивали Дантеса. Сначала он отвечал на протокольные вопросы: как зовут, сколько лет от роду, каким наукам и где обучался, какой веры, когда был принят на службу, чем отличился и проштрафился. Из ответов явствовало, что Георгий Барон Д.Геккерен, уроженец Кольмор-Альзаса, 25-ти лет, воспитанный в Французском королевском военном училище, веры римско-католической, у Святого причастия был 7-го января этого года, в службу Его Императорского Величества поступил 8-го февраля 1834 года, присягу давал только в верность службы, у родителей было недвижимое в Альзасе, штрафов не имел.
Затем был задан главный вопрос:
– Комиссия просит Вас сделать объяснение... за что у Вас с Пушкиным произошла ссора ...не имеете ли Вы в доказательство Вашего объяснения сослаться на кого-либо из свидетелей, или же на какие документы?[742]
Дантес ответил на это перечнем хорошо известных фактов:
– Дуэль учинена мною ... причина же побудившая меня вызвать его (Пушкина - А.Л,) на оную следующая: в Ноябре м-це 1836 года получил я словесной и без причинной Камергера Пушкина вызов на дуель, которой мною был принят; спустя некоторое время Камергер Пушкин без всякого со мною объяснения словесно просил Нидерландского посланника Барона Д.Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что приняв без причинной вызов его на дуэль полагал, что честь моя не позволяет мне отозваться от данного ему мною слова; тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту находящемуся при Французском посольстве Гр. Д.Аршиаку дал письмо в коем объяснял, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашался повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей. Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что щитаит меня подлецом и слишком ниским. Все сие может подтвердиться письмами находящимися у Его Императорского Величества[743].
Из расплывчатого монолога Дантеса видно, что Геккерны решили прибегнуть к тактике, уже оправдавшей себя в ноябре: не говоря лишнего, представляясь наивными и обескураженными, они как будто добровольно отдавали инициативу в руки противника, в данном случае, судьям, ожидания с их стороны опрометчивых поступков. Отступали Геккерны не беспорядочно, а за спины авторитетных и влиятельных лиц. Даже имя царя, упомянутое к месту, создавало впечатление об их особом отношении с властью.