Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Князь на­чи­нал с кра­си­вой фра­зы, как бы за­щи­щав­шей дру­га: «Кле­ве­та про­дол­жа­ла тер­зать па­мять Пуш­ки­на, как тер­за­ла при жиз­ни его ду­шу». Но сло­ва эти бы­ли лишь пре­лю­ди­ей к вы­ра­же­нию мыс­лей дру­го­го ро­да:

Я не из тех пат­рио­тов, ко­то­рые со­дро­га­ют­ся при име­ни ино­стран­ца, я удов­ле­тво­ря­юсь пат­рио­тиз­мом в ду­хе Пет­ра Ве­ли­ко­го, ко­то­рый был пат­рио­том с ног до го­ло­вы, но при­зна­вал, не­смот­ря на это, что есть у ино­стран­цев пре­иму­ще­ст­ва, ко­то­ры­ми мож­но по­за­им­ст­во­вать­ся[718].

Вя­зем­ский пре­крас­но понимал, что этим за­яв­ле­ни­ем он сам бо­лее дру­гих тер­зает па­мять Пуш­ки­на. Он

да­же соз­на­вал­ся, что ме­ж­ду ним и по­этом,

бы­ва­ло ино­гда раз­но­мыс­лие в так на­зы­вае­мых чис­то рус­ских во­про­сах. Он, хо­тя во­все не сла­вя­но­фил, при­мы­кал не­ред­ко к по­ня­ти­ям, со­чув­ст­ви­ям, умо­зре­ни­ям ... Рос­сии, не при­знаю­щей Ев­ро­пы ... то есть до­пет­ров­ской Рос­сии[719].

Так князь да­вал по­нять вла­сти, что в ее раз­но­гла­си­ях с по­этом он це­ли­ком на­хо­дил­ся на сто­ро­не вла­сти. Его край­не рас­строи­ло,

что вы­ра­же­ния го­ря к столь не­сча­ст­ной кон­чи­не, по­те­ре дру­га, по­кло­не­ния та­лан­ту были ис­тол­ко­ва­ны, как по­ли­ти­че­ское и вра­ж­деб­ное пра­ви­тель­ст­ву дви­же­ние.

И он дал со­бы­ти­ям свое тол­ко­ва­ние:

Ста­рый граф Стро­га­нов, род­ст­вен­ник г-жи Пуш­ки­ной, по­спе­шил объ­я­вить, что он бе­рет на се­бя из­держ­ки по по­хо­ро­нам. ...Он хо­тел, что­бы по­хо­ро­ны бы­ли на­сколь­ко возмож­но тор­же­ст­вен­нее, так как он уст­раи­вал их на свой счет. ...Мог­ли ли мы вме­ши­вать­ся в рас­по­ря­же­ния гра­фа Стро­га­но­ва?

Вы­хо­дит, во всех не­воль­ных «из­ли­ше­ст­вах», за­мет­ных при­го­тов­ле­ни­ях ви­но­вен был Стро­га­нов, а дру­зья по­эта, за­ня­тые сво­им го­рем, не об­ра­ти­ли на них вни­ма­ние? Ко­неч­но, в чер­но­ви­ке Вя­зем­ский по­пы­тал­ся го­во­рить о лож­но­сти по­ли­цей­ских до­не­се­ний, о не­ле­по­сти пра­ви­тель­ст­вен­ных мер, но все это вы­хо­ди­ло опять же дерз­ко. Про­ще бы­ло пе­ре­вес­ти вни­ма­ние на все­мо­гу­ще­го Стро­га­но­ва, а се­бя изо­бра­зить слу­чай­ной жерт­вой:

Не бы­ло той не­ле­по­сти, ко­то­рая не бы­ла бы нам при­пи­са­на... Кля­нусь пе­ред бо­гом и пе­ред ва­ми, что все, че­му по­ве­ри­ли, или хо­те­ли за­ста­вить по­ве­рить о нас, - бы­ла ложь, са­мая от­вра­ти­тель­ная ложь. ...Бо­же ве­ли­кий! Как мог­ла ка­кая-ни­будь су­про­тив­ная мысль за­кра­сть­ся ту­да, где бы­ло од­но уми­ле­ние, од­на бла­го­го­вей­ная пре­дан­ность, где ха­рак­тер го­су­да­ря явил­ся пе­ред на­ми во всей сво­ей чис­то­те, во всем, что толь­ко есть в нем бла­го­род­но­го и воз­вы­шен­но­го, ко­гда он бы­ва­ет сам со­бою, ко­гда дей­ст­ву­ет без посред­ни­ков?

Князь вы­черк­нул опас­ные строч­ки о не­лов­ких дей­ст­ви­ях пра­ви­тель­ст­ва и при­нял­ся с па­фо­сом от­стаи­вать об­раз по­эта, ко­то­рый, как ему ка­за­лось, впол­не уст­раи­вал власть:

Кро­ме то­го, ка­кое не­ве­же­ст­во, ка­кие уз­кие и ог­ра­ни­чен­ные взгля­ды про­гля­ды­ва­ют в по­доб­ных су­ж­де­ни­ях о Пуш­ки­не! Ка­кой он был по­ли­ти­че­ский дея­тель! Он пре­ж­де всего был по­эт, и толь­ко по­эт.

Впро­чем, клят­вы и уве­ре­ния Вя­зем­ско­го не мно­го­го стои­ли. Ве­ли­кий князь имел яс­ные пред­став­ле­ния о под­лин­ных взгля­дах по­эта. Пуш­кин­ская фра­за: «Вы ис­тин­ный член ва­шей се­мьи. Все Ро­ма­но­вы ре­во­лю­цио­не­ры и урав­ни­тели»[720] не мог­ла не вре­зать­ся ему в па­мять. И Вя­зем­ский знал о раз­го­во­рах по­эта с Ми­хаи­лом Пав­ло­ви­чем, имен­но, на по­ли­ти­че­ские те­мы. И все же пи­сал, иг­рая в на­ив­ность, де­мон­ст­ри­руя свою яко­бы не­ос­ве­дом­лен­ность в де­лах и мыс­лях дру­га. Ме­ж­ду тем, ко­гда при­хо­ди­ло вре­мя ут­вер­ждать об­рат­ное, как, на­при­мер, в «Био­гра­фи­че­ском

и ли­те­ра­тур­ном из­вес­тии о Пуш­ки­не», он ни­чуть не сму­щал­ся и с тем же па­фо­сом за­яв­лял о по­эте:

Ко­гда го­во­рил он о по­ли­ти­ке внеш­ней и оте­че­ст­вен­ной, мож­но бы­ло ду­мать, что слу­ша­ешь че­ло­ве­ка, за­ма­те­рев­ше­го в го­су­дар­ст­вен­ных де­лах и про­пи­тан­но­го еже­днев­ным чте­ни­ем пар­ла­мен­тар­ных пре­ний[721].

А как же ина­че?! Ис­то­рио­граф, го­су­дар­ст­вен­ный дея­тель, за­ни­мав­ший­ся куль­то­вой фи­гу­рой Пет­ра - и вдруг не по­ли­тик?! Ска­зать о та­ком че­ло­ве­ке, что он «по­эт, и толь­ко по­эт», оз­на­ча­ло от­кро­вен­но уни­зить его лич­ные и твор­че­ские дос­то­ин­ст­ва. И Вя­зем­ский с лег­ко­стью де­лал это. «Шут­ки, не­ко­то­рая не­за­ви­си­мость ха­рак­те­ра и мне­ний - еще не ли­бе­ра­лизм и не сис­те­ма­ти­че­ская оп­по­зи­ция. Это про­сто осо­бен­ность ха­рак­те­ра» - за­яв­лял он без те­ни сму­ще­ния и до­бав­лял:

он был не ли­бе­рал, а ари­сто­крат и по вку­су, и по убе­ж­де­ни­ям[722].

И все не­до­ра­зу­ме­ние за­клю­ча­лось в том, что

ис­тин­ные его убе­ж­де­ния не схо­ди­лись с до­но­са­ми о нем по­ли­ции. Но раз­ве те, кто их со­став­лял, зна­ли Пуш­ки­на луч­ше, чем его дру­зья? ...Раз­ве ге­не­рал Бен­кен­дорф удо­стоил ме­ня, хо­тя бы в про­дол­же­ние чет­вер­ти ча­са раз­го­во­ра, что­бы са­мо­му лич­но узнать меня?[723].

Шеф жан­дар­мов, вы­хо­дит, был сам ви­но­ват - упус­тил цен­но­го со­труд­ни­ка, го­то­во­го ра­бо­тать на пра­ви­тель­ст­во?! Ле­пет Вя­зем­ско­го – жал­кий и ма­ло­убе­ди­тель­ный - все же ус­по­каи­вал власть и тем са­мым дос­ти­гал сво­ей це­ли.

Важ­но иметь в ви­ду, что но­вое ари­сто­кра­ти­че­ское об­ще­ст­во боя­лось во­все не ли­бе­раль­ной, в со­вре­мен­ном по­ни­ма­нии, кри­ти­ки по­эта. Во двор­це хо­ро­шо зна­ли, что по­эт пе­ре­жил ро­ман­ти­че­ские идеа­лы мо­ло­до­сти и не те­шил се­бя мыс­лью о «спра­вед­ли­вом» пе­ре­уст­рой­ст­ве ми­ра. На­обо­рот, тре­во­гу вы­зы­ва­ли его кон­сер­ва­тив­ные взгля­ды - нрав­ст­вен­ное осу­ж­де­ние каз­но­крад­ст­ва и хищ­ных чи­нов­ничь­их по­ряд­ков - все­го то­го, что при­нес­ли с со­бой Ро­ма­но­вы, «рево­лю­цио­не­ры и урав­ни­те­ли», что на­шло свое от­ра­же­ние, на­при­мер, в из­вест­ном сти­хо­тво­ре­нии «На вы­здо­ров­ле­ние Лу­кул­ла»:

Он мнил: «Те­перь уж у вель­мож

Не ста­ну нян­чить ре­бя­ти­шек;

Я сам вель­мо­жа бу­ду тож;

В под­ва­лах, бла­го, есть из­ли­шек.

Те­перь мне че­ст­ность – трын-тра­ва!

Же­ну об­счи­ты­вать не бу­ду,

И во­ро­вать уже за­бу­ду

Ка­зен­ные дро­ва!»[724].

Од­на­ко, в пуш­кин­ские вре­ме­на под ли­бе­ра­лиз­мом по­ни­ма­ли лю­бое не­со­гла­сие с вла­стью, не­за­ви­си­мо от его по­ли­ти­че­ско­го на­прав­ле­ния. Имен­но, по­это­му в «От­че­те о дей­ст­ви­ях кор­пу­са жан­дар­мов за 1837 год» го­во­ри­лось, что

Пуш­кин со­еди­нял в се­бе два еди­ных су­ще­ст­ва: он был ве­ли­кий по­эт и ве­ли­кий ли­бе­рал, не­на­ви­ст­ник вся­кой вла­сти.

От­сю­да воз­ни­ка­ла пу­та­ни­ца в оп­ре­де­ле­ни­ях: лю­бой кри­ти­кую­щий ли­бе­раль­ные из­ме­не­ния вла­сти объ­яв­лял­ся воль­но­дум­цем и ли­бе­ра­лом, а за­щит­ник ли­бе­ра­лиз­ма хо­дил в кон­сер­ва­то­рах. Впро­чем, этот ка­зус ни­ко­го не вво­дил в за­блу­ж­де­ние. По­го­дин пи­сал в днев­ни­ке 2 мар­та:

Ез­дил к Ак­са­ко­вым... Тол­ко­ва­ли о впе­чат­ле­нии, про­из­ве­ден­ном смер­тью Пуш­ки­на в об­ще­ст­ве, при дво­ре и проч., ме­ж­ду ли­те­ра­то­ра­ми. Пуш­ки­на боя­лись все и жда­ли стихов в ро­де Ува­ро­ву[725].