Прекрасный белый снег
Шрифт:
Нет, Веньке она, конечно, ничего не рассказала. Понимала: последствия для обеих сторон могут быть печальными, и тогда уж её Венька точно сядет, если и не за контрабанду, так за убийство, за нанесение тяжких телесных, или ещё за что-нибудь подобное. Ей было ужасно горько, и больно, и стыдно и обидно, в голове её такое просто не укладывалось. Близкий ей когда-то человек, нелепый, розовощёкий Коля с рынка, толстый мальчишка, влюблённым провожавший её на отдалении ночами, тот самый Коля с кем она целовалась неумело в парке на скамейке, теперь смог потребовать такого! Нет, в голове её ничто подобное уместиться просто
В ночь после страшного этого предложения Светка немного перебрала, Веньке она сказала что всё в порядке, съездила удачно, документы все сдала, следователь попался вроде ничего, не напрягал, всё принял, да ещё и о письме поведал, с таможни: тоже, мол, известили о запросе на возврат со стороны почтовой службы.
"Так что, — немного грустно, одними усталыми пьяными глазами улыбалась она Веньке, — есть надежда..."
Они сидели в кухне и пили красное вино, она курила почти без остановки, Венька же выглядел таким воодушевлённым, смотрел на неё счастливыми глазами и всё повторял ей без конца: "Ты моя Светка! Мой Светик-семицветик! Ты моя волшебница! Добрая моя волшебница! Ты моя фея, Светка! Ну что бы я делал без тебя?"
Нет, рассказать ему ТАКОЕ она просто не могла.
Сославшись на головную боль она попросила его не обижаться и постелить ей в кресле, сама же, в ванной долго ещё плакала под шум воды. Судорожно всхлипывая размазывала слёзы по щекам, и глядя в зеркало мгновенно провалившимися глазами, спрашивала неизвестно у кого, то ли у самой себя, измученной и пьяной, то ли у Бога, то ли у каких-то, неизвестных ей доселе духов воды и зеркала: за что? За что ей это наказанье? В чём она перед ними провинилась? Духи в ответ молчали, и лишь струя воды, настойчиво и монотонно отбивая о дно ванной тоскливое какое-то, минорно-металлическое Ми, приговаривала ей: терпи, Светка, терпи... И Бог терпел. Все терпят и ты терпи. Терпи Светка, и тебе воздастся... Господь же на её вопросы не реагировал никак, возможно читатель ещё помнит: в подобные тяжёлые моменты Творец, как правило, бывает очень, очень занят...
Проплакавшись Светка долго ещё сидела на краю ванны, как когда-то в детстве, воду она не выключала, прикрыла глаза и слушала шум бьющейся о металл струи: терпи, Светка, терпи! Сколько она так просидела понять Светка не могла, в какой-то момент она вдруг судорожно, будто падая во сне вздрогнула, открыла глаза и поняла что спит. Умыла солёное ещё от слёз лицо, и с головой укрывшись тёплым одеялом клубком свернулась в кресле. Венька на кровати похрапывал негромко, Машка, забравшись под свой журнальный столик тихонько потявкивала во сне, она потянулась, перевернулась на другой бок, закрыла усталые глаза и наконец уснула.
Ночью ей приснился страшный сон. Она была лягушкой, маленьким зелёным лягушонком, или большим, этого она не понимала, чувствовала только свою мизерность в сравнении со страшным, склонившимся над её развезнутым, живым ещё нутром мучителем — вивисектором-хирургом с короткими, рыжеватой щёткой жёсткими усами и поросшими чёрным курчавым волосом кистями рук. В просторном светлом кабинете чем-то напоминающим операционную она лежала на столе, раздвинув ноги и широко раскинув руки, они были слегка только прихвачены ремнями, пошевелить, однако, Светка ими не могла. Её сковал холодный ужас, она знала своё полное бессилие и ничего поделать с этим было невозможно. За всем происходящим, откуда-то немного сверху с интересом наблюдали люди, в белых халатах и таких же белых, высокими цилиндрами колпаках, возможно студенты, или просто зрители, пришедшие насладиться чьей-то смертью.
Сначала её надули немножко, через низ, совсем чуть-чуть, чтобы не забрызгать халаты кровью, когда начнётся главное. Это было не столько больно, сколько унизительно и страшно, она прекрасно знала, что сейчас случится и чем это закончится, и ей хотелось только одного: чтобы эта мука завершилась поскорее. Кричать от боли она тоже не могла, как-будто внезапно онемела, ей оставалось только смотреть на своих мучителей, беззвучно шевелить губами и молча плакать, хотя и плакать она тоже была уже не силах, только кричать про себя от ужаса предстоящей страшной боли.
"Так, товарищи, — произнёс из под усов знакомый голос, — лягушка обыкновенная. Сегодня изучаем болевой порог. Нервные окончания, реакцию на боль в различных органах, посмотрим, — усмехнулся её мучитель криво, — есть ли у неё душа, и если есть, то где, а завершим сердечной мышцей."
Он засучил повыше рукава, побрякивая холодно металлом выбрал подходящий скальпель из небольшой кюветы, придвинулся поближе.
— Коля, — хотела сказать она ему, — что же это Коля? Ведь ты меня любил когда-то! А теперь собрался проверять мой болевой порог... Как же так, Коля? Разве такое возможно? Я ведь тоже хотела быть счастливой, Коля...
Произнести, однако, ей так ничего и не удалось, но Николай, казалось Светке, всё-таки её услышал. Так же беззвучно, одними глазами он ответил:
— Пойми, дорогая, всё меняется. Думаешь, мне легко? Так просто, резать по живому? Вчера любил, сегодня разлюбил... По твоему, это хоть что-нибудь меняет? Жизнь, Светочка, такая. Но разве это главное? Главное — смотреть на будущее с оптимизмом, и будет тебе счастье. Счастье, Светка, в нас, оно живёт внутри, и даже лягушка, Светик, имеет право быть счастливой. Оно в нас есть или его нет, забрать его никто не может. И я не заберу. Скоро и ты, родная, будешь счастлива, окончательно, и — недобро скривился он в улыбке, — увы, уже бесповоротно.
— Ну что ж, приступим к делу, — повернулся он к студентам, — смотрим, товарищи, внимательно, делаю надрез, — и с этими словами, аккуратно, сверху вниз провёл скальпелем по Светкиному животу. Он, видимо, всё же переусердствовал немного, брызги её тёплой крови красными пятнышками тут же легли на его халат и мясистое лицо. Светка почувствовала горячий жар металла, молча охнула и приготовилась немедленно погибнуть под ножом. Этого, однако, не произошло, исследователи лягушачьих женских судеб обо всём позаботились заранее. Он долго копался в её внутренностях, вероятно искал душу, найти никак не мог, тянул щипцами за нервные окончания, делал надрезы, опять тянул и снова резал, и время от времени комментировал происходящее.
"Так, внимание: надрезаем центральный нервный стволовой канал, видим: зрачки расширились, болевой порог пока не пройден. Идём дальше..."
Мученье это, казалось ей, длится уже вечность, а он всё дёргал её нервы, надрезал и снова дёргал, участливо, с надеждой, внимательными своими глазами заглядывал в её, уже потухшие от боли, он словно ждал: когда же она всё-таки не выдержит и даст наконец ему покоя. И ровно в ту минуту, когда она почувствовала вдруг облегчение, поняла что всё сейчас закончится и счастье уже близко, он повернулся к зрителям и громко объявил: