Прекрасный белый снег
Шрифт:
— Пошли, Машуля! Теперь и мы с тобой пройдёмся...
Маруська, уже и не ждавшая прогулки, с оглушительным звонким лаем выскочила в прихожую и бросилась на дверь. Они прошлись немного соседними дворами, прогулялись по "собачьему бульвару" у железной дороги напротив кладбища, и между двумя пятиэтажками, почти уже у дома, Светка присела на скамейку, покурить...
Присела она на ту самую скамейку...
Во дворе в тот поздний час было совсем темно, тихо и пустынно, люди в своих квартирах давно сидели у экранов телевизоров и собирались уже готовиться ко сну. И только из одного, немного приоткрытого окна, на третьем этаже напротив, чуть слышно доносились знакомые какие-то голоса и звуки. Играли на гитаре, что-то пели. Светка прислушалась невольно, встала, подошла поближе, и тут, в очередной раз за этот длинный день её охватыватили недобрые предчувствия. Знакомый до боли голос пел под гитару какой-то блюз. Сомнений не было: она слышала голос Веньки. "Да что же это, — подумала она, — только ведь об этом говорили, и вот опять. Опять гитара, Серёга этот, девки небось какие-то... Опять бухаем-веселимся. Никак не нагуляемся! Да что же это такое? За что он так со мной?" Она подошла ещё поближе, встала на цыпочки словно стараясь дотянуться до окна, и громко прошептала:
— Венька...
В ответ раздался нахальный женский смех. В ужасе она отшатнулась от стены, отошла подальше, подпрыгнула немножко, будто верила, что сможет заглянуть в это проклятое окно и зашептала вдруг сбивчиво и быстро, с отчаянной тоской:
— Венька! Услышь ты меня, родной! Я здесь, услышь меня, мой Венька! Услышь меня!
Венька её не слышал. Сейчас, наверное, ему было не до Светки. Сейчас ему и дела не было до его любимой Светки...
Она опять присела на скамейку, достала бутылочку с вином, выпила немного, закурила. Странные её вдруг охватили чувства: бессильная злоба на весь этот безжалостный и сумасшедший мир, тихое отчаяние, злая тёмная тоска и ревность по этому, когда-то так любившему её, родному до боли человеку. Ей захотелось подняться туда самой, вытащить этих шкур за шкирку вместе с Веней, чтобы он образумился наконец, одумался немного. Ей так хотелось заглянуть в его глаза, нахальные и пьяные, сказать о самом главном, об этом чуде, с недавних пор растущем где-то там, внутри, чтобы он тоже почувствовал, и может быть заплакал, и снова превратился в того Веньку, милого улыбчивого Веньку, каким она узнала его когда-то, много лет назад. Но Светка отлично понимала: подниматься никуда она не станет, выяснять ничего не будет и ни о чём сейчас Вене не расскажет: давным давно, когда-то в детстве, она приказала себе быть сильной и с этого пути уже не отступала.
И всё же, ей очень захотелось посмотреть, увидеть хоть одним глазком, что же на самом деле за этим окошком происходит. Решение пришло довольно быстро: скамейка, где она сидела, располагалась прямо меж двух пятиэтажек, двор, показалось Светке не так уж и широк, и с лестничной площадки дома, что стоял напротив, вполне можно увидеть всё что нужно.
Подъезд оказался не закрыт, в старой хрущёвке не было даже домофона, она потянула на себя входную дверь, та открылась с тихим скрипом. Откуда-то снизу, из подвала пахло сыростью, на лестнице стояла тишина. На цыпочках, придерживая Машку что бы не шумела, Светка поднялась наверх, к большому окну между четвёртым и пятым этажами. Отсюда, сверху, всё было видно почти как на ладони.
На кухонном столе стояли бутылки, рюмки, открытые какие-то консервы, на двух табуретках и маленьком диване сидели четверо: Серёга — Венькин друг, сам Венька и две какие-то потасканные девки. Одна из них, положив Веньке руку на колено заглядывала ему в глаза, пока он играл им что-то на гитаре. Красавицу эту она тоже где-то видела, мельком, здесь же, в этой его Деревне, она даже припоминала её имя: какая-то Люда или Люся, а может Люба. Значения, впрочем, это никакого не имело, Светке и без того всё сразу стало достаточно понятно. Долго смотреть на эту идилию ей не хотелось, но чем закончится было всё же интересно: теплилась в ней ещё какая-то надежда на то, что не закончится ничем, и может всё как-то обойдётся.
Так же на цыпочках она спустилась вниз, в дежурной лавке купила молока для Люськи, ещё два пакета красного вина, и отвела домой свою собаку. Она напоила кошку молоком, поставила ей мисочку сухого корма и подперев голову руками, в надежде что её Венька всё-таки вернётся, посидела недолго у окна. Но время шло, он не возвращался, и Светка наконец решилась. Она словно чувствовала: не надо ей туда идти, видеть ей это ни к чему, будет только хуже, но остановиться Светка не могла, её душила злая ревность.
С того мгновенья, как она покинула сей скорбный пост минуло уже больше часа, так же на цыпочках она поднялась наверх, выглянула в окно. Картина за это время радикально изменилась. Нет, не стоило ей сюда идти, — мелькнуло в голове у Светки, — чувствовала ведь: хуже только будет. Венька с этой Люсей-Любой-Людой, в комнате голыми лежали на постели, обнявшись, она сверху. Ей даже показалось что она её слышит мерзкий стон, так живо и активно двигала эта Люда своей толстой жопой, коровьим своим белым задом. Она извивалась как змея, подпрыгивала на нём как на резиновой подушке и будто бы даже гадко при этом улыбалась. Выглядело всё это настолько отвратительно и прекрасно, что Светка и сама невольно застонала: впервые она увидела своего Веньку в такой волнующий момент со стороны: взлянуть на него, на них двоих во время её с ним занятий ЭТИМ ей, что вполне понятно, до сих пор не удавалось. Её сразу затрясло и даже затошнило. В тихом, беззвучном ужасе смотрела она в это страшное окно, не могла оторвать глаз ни на секунду, и вдруг почувствовала странную, подозрительную слабость и тянущую боль, где-то там, внизу. Ноги её тут же подкосились, придерживаясь за батарею с тихим стоном она опустилась вниз, на заплеванную кафельную плитку, и замерла в предчувствии ужасного. В глазах у Светки на секунду потемнело, пронеслись какие-то яркие, лиловые круги, она ясно почувствовала запах жареных котлет и в ту же секунду лишилась чувств.
Как долго она там пролежала Светка так и не поняла, может минуту, может две, а может быть и полчаса. Очнувшись же, даже и не глянув в это проклятое окно, просто не желая больше это видеть, придерживаясь обеими руками за перила она покачиваясь спустилась вниз. Минуты две ещё, приходя в себя простояла на свежем воздухе у этого, пропахшего подвальной плесенью подъезда, и быстрым шагом направилась домой. С ней, теперь она понимала это ясно, происходило что-то страшное, и всё что ей требовалось сейчас — поскорей дойти до дома, такого спасительного, казалось Светке, её почти уже родного дома.
Уже потом, всё это вспоминая она часто думала, возможно ли было всего этого ужаса хоть как-то избежать, всё ли она сделала для этого? И поначалу ей казалось, будто не сделала она ровным счётом ничего, сама же во всём и виновата, сама устроила скандал, спровоцировала весь этот затем последовавший ужас, пила, курила почти без остановки, и главное, хотя и знала уже, что там увидит, полезла зачем-то в этот дом.
Спустя же время, когда началась уже полноценная депрессия, она осознала вдруг страшный фатализм всего случившегося: произошло то, что и должно было произойти, не в этот день, так через два, пусть через три, да хоть через неделю. Всё, лошадь сдохла! Их с Венькой отношения, казалось ей теперь, подошли к своему логическому концу, и это был просто заключительный аккорд, последняя нота, завершившая бессмысленное ныне действо.
Да и к тому же, весь тот страшный день складывался так, что ничем иным, кажется, закончится уже не мог. "Конечно, — думала она, — судите сами: началось всё с того ужасного звонка, по поводу Марата, из милиции." На это повлиять она, совершенно очевидно, была не в состоянии. Отказаться тоже не могла, речь шла о близком человеке. Да одного только этого, казалось Светке, одного только страшного того опознания вполне было бы достаточно кому угодно, хоть самой правильной-расправильной будущей мамаше, чтобы выкинуть на месте! А ведь это было только самое начало! Потом больная кошка, Венька с его дракой, скандал этот ужасный дома. Скандала, правда, как раз можно было бы и избежать, уж это она конечно понимала, но что случилось то случилось, беременная женщина, вся на нервах, ну как тут без скандала?
Ещё через некоторое время, когда боль потери почти уже ушла, растворилась в туманной дымке длинных, в тихих слезах ночей и переходящих в недели и месяцы тягучих долгих дней, ей стало как-то даже всё-равно, и будто бы немного легче: только пройдя через страшное такое испытание, внезапно поняла она, можно открыть в себе пути и к истинному милосердию, и к состраданию, и может быть, к совсем уже иной, новой и прекрасной жизни.
Тогда же, той страшной ночью, до дома она всё же добежала, там и идти-то было пять минут, успела разуться и снять джинсы, как тут же поняла: у неё началось кровотечение. Боль в животе, внизу, усиливалась с пугающей Светку быстротой, что делать она не понимала, в жизни её ничего подобного доселе не случалось. Роняя по пути капли тёмной, коричневато-красной крови, придерживаясь за стены и чуть не падая от нестерпимой боли, почти уже на четвереньках она пробралась в туалет, откинула крышку, раздвинув пошире ноги присела и попыталась расслабить хоть сколько-нибудь промежность. Тут же, с омерзительным каким-то бульканьем из неё вылилась тоненькая стуйка крови, и сразу стало легче. Она посидела ещё немного, кровь струёй больше не лилась: словно отсчитывая уходящие секунды тяжёлые большие капли всё ещё шлёпались увесисто в воду унитаза. Она насчитала минуты полторы, встала, посмотрела вниз, в алое, коричневатой тонкой плёнкой накрытое сверху озерцо, бумагой протёрла сверху унитаз, спустила за собой, на слабых ещё, подгибающихся ногах перебралась в ванную. Там Светка пустила горячую воду посильнее, голова ещё кружилась, слабость в ногах не отпускала. Тогда она сняла со стенки таз, в каком недавно мыла Люську, поставила вверх дном, присела на него. Боль в животе вновь просигналила горячими волнами: SOS, помогите... "Да что же это, — в ужасе подумала она, — только вроде отпустило. Что же это такое...?"