Приговор

Нестеренко Юрий Леонидович

– Ты прав, Дольф. Оставаться слишком опасно.

Мы направились к южным воротам – я помнил, что участок обороны, за который отвечает Контрени, находится на востоке, и, хотя мы и имели фору по времени, не хотел никаких неожиданных встреч в случае непредвиденной задержки. Народу на улицах прибавилось, особенно ближе к окраинам; впрочем, военные и стражники в доспехах по-прежнему попадались крайне редко. Я обратил внимание на булочника, который, на пару со своим подручным, вооружась несвойственными их ремеслу молотками и гвоздями, укреплял железными полосами дверь и окна своего заведения. Понятное дело: с каждым днем осады цены на продовольствие будут расти, и настанет момент, когда обозленные и голодные беженцы, в

основном – небогатые селяне, попытаются силой взять то, за что не смогут заплатить. В распоряжении магистрата, конечно, есть собственные стратегические запасы муки, меда и некоторых других продуктов, выдерживающих длительное хранение, но их обычно пускают в ход в самую последнюю очередь, когда погромы уже идут. В этом случае и голодающие, и лавочники склонны воспринимать городские власти, как своих спасителей.

Мы проехали через рыночную площадь, с трудом протиснувшись по ее краю. Никакой торговли здесь уже не было, да и не могло быть – те, кто еще вчера приезжали сюда в качестве продавцов, теперь, вкупе со своими односельчанами, обосновались здесь в качестве беженцев. Вся площадь превратилась в сплошной табор, заставленный телегами, возками, кибитками и даже двуколками на больших сплошных колесах. Животных почти не было – видимо, городские власти все же отыскали, куда их загнать (с весьма вероятной перспективой последующего забития на мясо, если ситуация с продовольствием обострится), но для людей, не способных заплатить золотом, свободных жилищ в Лемьеже не нашлось, и вся эта масса крестьян теперь жила, спала и отправляла естественные надобности прямо тут, на площади. Характерный запашок уже чувствовался. Какая-то крестьянская девка попыталась ухватить Верного за уздцы, требуя милостыни, а когда я гаркнул: "С дороги!", поспешным движением распахнула вырез заранее расшнурованного платья и, ничуть не смущаясь ни окружающей публикой, ни девочкой за моей спиной, вытащила напоказ отвислую бледно-желтую грудь с огромным, с днище кружки, коричневым соском. Я замахнулся на нее кулаком с твердым намерением ударить, если она не отцепится. Но на сей раз она проявила понятливость и поспешно юркнула в сторону, чтобы несколько мгновений спустя проорать что-то похабно-ругательное мне вслед. Еще через несколько ярдов под копыта Верного полез совершенно голый ребенок лет двух – этот, очевидно, просто по глупости. Конь осторожно перешагнул через него. Когда опасность уже миновала, прибежала не уследившая за своим дитем мамаша и, подхватив отпрыска левой рукой, правой принялась звучно лупить его по голому грязному заду, приговаривая, что непременно убьет, если он еще раз полезет под лошадь. Меня всегда умиляла подобная логика. Мальчишка, естественно, заревел в полный голос, и у него тут же отыскались сочувствующие последователи среди сверстников. Абсолютно не выношу этого звука. Учитель говорил, что природа специально сделала детский плач таким неприятным, дабы побудить взрослых скорее позаботиться о ребенке; звучит логично, но у меня в таких ситуациях возникает лишь одно побуждение – придушить гаденыша. Я выхватил меч и с криком "а ну с дороги все!" стукнул каблуками бока коня. Это подействовало; еще пара каких-то типов, маячивших на пути, шарахнулась в сторону, и площадь, наконец, осталась позади.

Еще несколько минут – и впереди между домами, наконец, открылась южная надвратная башня. Я уже был готов к тому, что беженцы все еще тянутся в город, и нам придется выбираться, противостоя встречному потоку, но действительность оказалась еще хуже. Внутренние ворота были закрыты, и двое стражников, стоявших перед ними, скрестив алебарды, даже и не дернулись открывать их при нашем приближении.

– В чем дело? – спросил я, придавая своему голосу максимум дворянской надменности. – Извольте немедленно пропустить нас!

– Не можем, сударь, – ответил левый из стражников. – Приказ коменданта.

Я

почувствовал, как страх холодом разливается в животе. Неужели на нас уже идет охота? Нет, не может быть, чтобы так быстро. Даже если Контрени и тот барон в самом деле поскакали прямо к коменданту, тот сразу их принял и после первых же слов велел закрыть ворота для поимки потенциальных шпионов, этот приказ никак не мог поспеть сюда раньше нас. Да и стражники в этом случае не смотрели бы на нас столь спокойно.

– Какой еще приказ? – брюзгливо осведомился я вслух. – Только по этим воротам?

– Нет, перекрыты все въезды и выезды из города.

– Это еще почему? Что, неприятель уже под стенами? – конечно, йорлингистская пехота еще не могла подоспеть, но кавалерия уже вполне. Штурмовать город самостоятельно она, разумеется, не станет, не по чину всадникам строить тараны и лезть на стены, но вот блокировать, при отсутствии внутри достаточных сил для вылазки…

– Нет, сударь, пока нет, – оборвал мои догадки караульный.

– А в чем тогда дело?

– Не могу знать, сударь. Приказ коменданта.

– Да, небось, чтоб беженцы больше не лезли, – решил блеснуть умом второй. – И так уж девать их некуда.

– Мы, как вы можете видеть, не беженцы, – все так же надменно произнес я, надеясь, что один конь на двоих не слишком противоречит выбранному образу, – и мы хотим попасть не внутрь, а наружу.

– Без письменного разрешения коменданта не могу, – извиняющимся тоном ответил первый.

– На что тебе письменное разрешение? – возмутился я. – Ты что, умеешь читать?

– Я – нет, – спокойно ответил стражник, – но начальник караула умеет.

Я тяжело вздохнул и принялся развязывать кошель.

– Ладно, ребята. Мы спешим, и нам некогда обращаться к коменданту. Возьмите вот, выпейте за мое здоровье… или за здоровье начальника караула, мне без разницы…

Глаза второго жадно загорелись, но первый решительно покачал головой.

– Не можем, сударь. С нас потом шкуру спустят. Да отсюда ворота и не открыть, это только из башни можно, а там свой наряд…

Что ж, понятно. Каждый из них в отдельности наверняка принял бы взятку, но все вместе – а сколько еще в том башенном наряде? – они не отважатся, опасаясь, что кто-нибудь да заложит. Похоже, здешний комендант относится к своим обязанностям всерьез. Да и то сказать – двадцать лет войны чему-нибудь да учат.

– Ладно, – тихо сказала Эвьет у меня за спиной, – поехали обратно в город. Поищем еще какую-нибудь гостиницу.

Ничего не оставалось, кроме как последовать этому совету.

– Это ведь не из-за нас? – спокойно уточнила Эвелина, когда мы отъехали от поста стражи достаточно далеко.

– Нет. Просто не успели бы.

– Значит, еще из-за каких-нибудь шпионов.

– А ведь верно, – согласился я. – И не только шпионов. Любого, кто может рассказать противнику, по доброй воле или нет, о состоянии дел в Лемьеже. Сегодня утром прибыли последние остатки конницы, уцелевшие при разгроме, новых пополнений городского гарнизона не ожидается. Вот комендант и не хочет, чтобы окончательные сведения об оборонном потенциале просочились из города. В общем, разумно. Хотя львисты все равно не будут штурмовать. Но, по крайней мере, больше их сил будет оттянуто на осаду…

Легко сказать "поищем гостиницу", но сделать это в городе, переполненном беженцами, намного труднее. В двух заведениях подешевле, которые мне удалось обнаружить, все было забито; на постоялом дворе с патриотическим названием "Черный грифон" имелось несколько свободных комнат, но все они предназначались для самых взыскательных путешественников и даже в относительно спокойное время были бы мне не по карману, а уж теперь и подавно. То есть на несколько дней золота покойного Гринарда бы хватило, но нам требовалось жилье на куда больший срок – осада наверняка продлится не одну неделю.