Притворная дама его величества
Шрифт:
«Даст Господь благословение свое, даст мне сердце мудрое, разум ясный, речь справедливую…» Красиво, но хотелось бы не только речь, но еще и поступки. Языком трепать — не мешки ворочать, но церковь в королевском дворце, может, здесь молитвы для тех, кто мешки не таскает? «В день первый день был равен ночи...» Этот свиток разобрать оказалось сложнее. «И сошли снега, и посеяли семена…»
Это не было похоже на молитву. Скорее на… я спешно просмотрела остальные свитки. Вот оно! Книга Откровений и Заповедей не выглядит книгой! И когда я увидела то, что и не надеялась найти,
«И молилась святая Анна Господу, и трижды была луна». Три месяца, а они здесь считают по лунному календарю. «Исхудали руки ее, и ввалились щеки ее, и сказала Анна: “Господи, взгляни на меня! Кашель изводит меня, глаза мои блестят, губы мои потрескались и плоть моя горит, не в силах вздохнуть я полной грудью, каково же матери, если гибнет она, каково же детям малым глядеть на нее!..”»
Я еще раз перечитала. Да просто не может быть! Это же описано заразное заболевание, не иначе, и с очень долгим инкубационным периодом — или же это что-то вроде туберкулеза. Анна пыталась вылечить больную, заразилась сама, господь дал ей Средство… я поискала: да, баллада в точности повторяла историю из Книги Откровений и Заповедей. Но что дальше? Средство утеряно…
Мне разрешат забрать ненадолго свитки? У кого бы спросить, или, может, есть копии? В церкви должен быть священник, так где же он?
— Эй? — позвала я. — Святой отец?
Или он тут вовсе не святой отец, а называется как-то иначе. Но кардинал есть кардинал…
Где-то скрипнула дверь. Где-то справа, я повернула голову, так и не выпустив свитки из рук. Это «где-то» — спрятано в тени, я сразу не рассмотрела, свечи выставлены на уступе, а под уступом скрывается нечто вроде исповедален. Там кто-то есть?
— Святой отче! Можно, я возьму почитать Книгу?
И опять: как-то иначе надо было спросить. Но память тела Маризы давала сбой. Физически я помнила больше, касалось бы это книксенов или переваривания той дряни, которой меня кормили, а психика — психика тоже была местами гормонально-плаксивая. Лучше бы я хоть как-то помнила тот язык, который в эту девицу вбивали, и молитвы, чем приседания.
Нет, это точно был не священник. Невысокого роста, какой-то послушник? Может быть, здесь живет Квазимодо, уродливый стеснительный звонарь, и поэтому он скрывается от меня?
— Погоди, постой! Я не причиню тебе вред!
К обычным… назову их теперь уже так, «обычные», платьям я успела привыкнуть. Притерпеться, притереться. А эта пышная несуразность путалась кучей юбок в ногах. Так что когда я подошла к плотно закрытой двери, она была уже, собственно, плотно закрытой.
Прилично ли стучаться в плотно закрытую дверь исповедальни?
— Открой мне, пожалуйста. Я хочу кое-что попросить.
Глава двадцатая
Тварь я дрожащая или право имею? Великолепный вопрос, потому что я снова тычу своим уставом в чужом мне монастыре. И только что я отделалась легким испугом, так зачем я делаю это еще раз?
Что меня тянет? Куда проще взять свитки, никто ведь не видит, и уйти, а потом их вернуть. Какая
Я похолодела.
Да, мне не удалось избежать печальных нескольких лет с сорока трех до сорока восьми. Печальных не потому, что «увядает женская красота» — чушь и глупость. Гормоны, все они, родимые, и, несмотря на моего прекрасного эндокринолога, нет-нет да и прорывались истеричные нотки и в голосе, и в поступках. Бедные подростки, думала я тогда, ведь это я понимала, что происходит, и стремилась облегчить себе существование. А кто ведет к доктору их? Никто, только бросаются идиотизмами типа «бунт»… Люди обожают эмоции, ярлыки и громкие фразы даже по отношению к собственным детям. Никто не думает, каково мальчику или девочке справляться с буйством физиологии в довершение к огромной нагрузке в школе.
Уйти? Наверное, лучший выход.
— Извините.
И в этот момент дверь открылась, а я поняла, что она и не была заперта, просто я дергала ее в другую сторону.
— Извините, — еще раз сказала я. В исповедальне был не Квазимодо и не Гуинплен, и даже не Фролло, а совсем юная девушка. Огромные темные глаза, на голове кружевная накидка, платье куда более скромное, чем мое, и закрытое. Монашка? Послушница? — Я… я просто хотела спросить, можно ли взять почитать Книгу Откровений и Заповедей.
Девушка кивнула.
— Спасибо, — сказала я искренне. — И еще раз извини. Я не хотела тебя тревожить.
Я уже собралась уходить, как она меня окликнула.
— Я тебя не знаю.
— Я Адриана, — ответила я, поворачиваясь. У меня были немного другие планы, но раз она решила заговорить — отлично. — Адриана де Аллеран. Я здесь недавно.
Девушка оглядела меня с ног до головы.
— Ты из ордена?
Ой, как паршиво. Какие там были ордена?
— Нет, но я очень хотела бы, — призналась я и, надо сказать, от души. Это было бы идеально! — А ты? Ты послушница или уже монахиня?
— Я королева.
Мать… честная.
Кое-как запихав обратно мысли, чуть не вылетевшие из моей головы со свистом, и сглотнув, я совершила очередное физическое упражнение. И если так будет продолжаться дальше, то следующее приседание будет уже перед плахой. И никакие гормоны оправданием не послужат, разве что мне наденут на голову мешок, чтобы не орала слишком уж громко.
— Ва… ваше величество, — пробормотала я, жалея, что не сбежала раньше. Кто мог предположить, что королева прячется в церкви? — Э-э… — Если я сейчас не найду слова, ночь моя голова проведет отдельно от тела. — Спасибо за Книгу Откровений и Заповедей.
По крайней мере, у меня есть высочайшее дозволение ее забрать.
— Я тоже люблю ее читать, — просто ответила королева. То ли она не заметила мой конфуз, то ли была рада поговорить хоть с кем-то? Она улыбалась. — Особенно Деяния святого Себастьяна.
Что он сделал, этот Себастьян, и который это из двух братьев? Или вообще кто-то не их этих троих святых? Что я могла сказать: торговать шмотками было не так экстремально, невзирая на долги, бандитов, разбитые дороги и поборы везде, где только возможно.