Привычка выживать
Шрифт:
– Меня одного мало для того, чтобы Китнисс Эвердин захотела вернуться к жизни. Благо, что есть еще люди, которым она нужна.
Каролина расстается с ним у самого выхода. Длинные пальцы Энорабии сжимают ее плечо. Аврелий думает, что Энорабия причиняет девочке боль, но лицо Каролины остается безмятежно спокойным, и от сердца врача немного отлегает. Из больницы он делает несколько звонков, каждый из которых обговорил с министром связи заранее, после того, как узнал о приблизительной дате поступления в Капитолий устриц.
Безжизненный голос миссис Эвердин на секунду становится напряженным. Доктор долго мучается сомнениями, следует ли сразу говорить о том, что будто бы мертвая Китнисс вовсе не умирала, но, в конце концов,
– Нет, не готова, - отвечает Аврелий.
– Но она будет готова, когда вы приедете. Я сделаю все возможное, чтобы это было так.
Второй звонок доктор делает неохотно. Для второго звонка еще очень рано, его можно считать предварительным, да и адресат временно оказывается недоступным. Женский голос, очень приятный на слух, замечает, что Гейл в ближайшее время будет слишком занят, чтобы посещать Капитолий. Но как только он освободится…
Аврелий вешает трубку, не дослушав. Интересно, как бы быстро Хоторн освободился бы, если бы узнал, что в Капитолии его ждет Китнисс Эвердин? Интересно, во втором дистрикте уже сумели сотворить сверхзвуковой планолет? Доктор не выглядит расстроенным вторым отказом, его больше мучает неопределенность первого согласия. Впрочем, у него нет права забивать свою голову ни к чему хорошему не приводящими мыслями. Его завтра ожидает тяжелый день. Его и Китнисс Эвердин, которую, он надеется, он сумеет вернуть к жизни. Хотя никому не придется по душе способ, которым он собирается воспользоваться.
========== ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, в которой доктор Аврелий приступает к лечению ==========
Китнисс Эвердин ненавидит больницы и все, что с больницами связано. Она пытается сопротивляться лекарствам, которые ей теперь почти не прописывают, как и пытается бороться с навязываемым ей режимом дня. Ночью она лежит с открытыми глазами. Днем пытается спать, но ей не позволяет этого делать назойливый доктор, с которым произошло одно из тех изменений, которые невозможно объяснить. Когда Китнисс отказывается принимать пищу, доктор остается в ее палате на целые сутки, и говорит, говорит, говорит. Он бьет ее словами, с жестокостью которых не могут сравниться даже удары, полученные Китнисс на двух Аренах. Он рассказывает ей подробности того, как голодали люди в дистриктах до восстания, и какие сейчас наблюдаются перебои в поставках еды в Капитолий. Особенно доктор Аврелий сокрушается по поводу отсутствия в столице морских гадов, которых очень сильно любит.
– Больницы обеспечивают питанием, - мирно говорит врач, взывая к совести своей пациентки, - поэтому, отказываясь от еды, ты не только убиваешь себя, но убиваешь и еще кого-то.
– Я не хочу жить! – зло восклицает Эвердин из-под подушки и одеяла, под которые ей пришлось залезть в попытке скрыться от его слов, проникающих в каждую клеточку ее сознания против воли.
– Это я уже слышал, - резонно отвечает врач и перелистывает блокнот. О чем-то молчит какое-то время, Китнисс даже приподнимает голову в надежде, что этот говорун заснул, но ее ожидания не претворяются в жизнь, потому что Аврелий просматривает последние записи и что-то подсчитывает. – За время, прошедшее с твоего пробуждения, ты говорила об этом тридцать два раза. Иными словами, ты только об этом и говоришь, когда не просишь кого-то из персонала приглушить свет или не требуешь, чтобы я заткнулся.
Китнисс хочется убивать, но, в конце концов, она старательно съедает все, что находится на тарелке. Доктор внимательно смотрит, с какой тщательностью пережевывается пища, и так же внимательно смотрит за каждым глотком, отчего Китнисс давится и злится еще больше. Но, по крайней мере, она не лежит и не смотрит в потолок. После
Его присутствие ужасно выматывает.
Но потом он начинает мучить ее по-настоящему.
– Итак, ты спишь в положенное время, не устраиваешь голодных забастовок, не пытаешься вязать из простыней веревки и вешаться прямо здесь, - Аврелий внезапно поднимает взгляд от чистых листов своего блокнота и наблюдает за тем, с каким интересом Китнисс изучает прежде неинтересные ей простыни. – Нет, дорогая, можешь не пытаться. Эти простыни – специальный заказ прямо из Восьмого Дистрикта. Поверь, по приказу Президента Пэйлор, там из ткани умудрились сделать целое произведение искусства.
Эвердин надувает губы и отворачивается. По той решимости, которую доктор видит в ее глазах, она решает и дальше играть в молчанку. Что ж, есть игры и похуже этой, и ты в них играла, девочка. Посмотрим, как тебе придутся по душе игры психологические. Посмотрим, как быстро ты сломаешься.
– Ты делаешь все, что полагается делать для выздоровления, но ты продолжаешь играть в молчанку, - резюмирует врач. – Я спрошу тебя еще раз: ты хочешь поговорить? – Эвердин делает вид, что крайне поглощена созерцанием завешенного окна, и Аврелий хлопает в ладоши, и улыбается, когда пациентка вздрагивает. – Что ж, ты еще жива, это радует. Не хочешь говорить ты, говорить буду я.
Делай, что хочешь, думает Эвердин.
И вскоре жалеет об этом.
– Ты не хочешь говорить обо всем, что произошло с момента, когда имя твоей сестры прозвучало на Жатве, - у доктора хорошо поставленный голос, но одним голосом он не ограничивается. – Тяжелая тема, разумеется. Имя маленькой девочки было вписано только один раз, но ее выбрали. Теория вероятностей, не более того. Теория, которая уничтожила привычный уклад сначала твоей жизни, а потом жизни всей страны.
Китнисс слушает невнимательно, но вздрагивает, когда доктор замолкает, позволяя говорить записи, транслируемой на одну из стен палаты. Записи с Жатвы, на которой она, Китнисс Эвердин, в нежно-голубом платье с истерикой в голосе вызывается добровольцем.
– Доброволец из Двенадцатого Дистрикта, - подытоживает Аврелий бесстрастно. – О, будь я аналитиком Голодных Игр, я бы уже почувствовал неладное. Но я в то время был заживо похоронен в Тринадцатом Дистрикте, а новости туда пусть и поступали, но все же с большим отрывом от реальности. Я бы ни за что не поставил на тебя, девочка. Даже после твоего интервью, на котором ты выглядела не более чем милой. Я не смог поверить, что ты – Огненная Девушка. Ты не казалась испуганной или жалкой, такой, какой кажешься сейчас, но я никогда не видел в тебе силы. Зато я увидел Пита, как ни странно. Все отчего-то смотрели на тебя, потому что он говорил о тебе. Он был голосом, но ты была лицом, на которое устремляли свои взгляды. Твое имя кричали после вашей победы, твое имя выкрикивала толпа на премьерном показе Квартальной Бойне, и ставки делали, прежде всего, на тебя. Ты хочешь поговорить со мной об этом, девочка? Ты можешь объяснить мне, что видели они все в тебе такого, чего я не видел в тебе? Ты можешь просветить меня, как тебе удалось всех обмануть? – Аврелий говорит уже тише, внушительнее, и Китнисс закусывает губу, не показываясь из-под сооруженного ею убежища. – Нет, ты не можешь. Это была какая-то иллюзия, и эта иллюзия свела с ума весь Панем. Ты так неубедительно играла в любовь, что тебе поверили только жаждущие чего-то нового капитолийцы. Ты выжила благодаря идее со смертельными ягодами, и бросила тем самым искру в Дистрикты, к тому моменту представляющие собой сухой обезвоженный хворост. Но потом началось самое интересное – ты стала лгать. Бессовестно, но очень убедительно.