Профессия: театральный критик
Шрифт:
Честно говоря, у нас не появилось желания ломать голову над всеми этими и многими иными "затейливыми, преднамеренными, нарочитыми ребусами" (напомним еще раз эти слова П. А. Маркова, в высшей степени уместные в данном случае). Зато мы с абсолютной ясностью ощутили, что с каждой минутой сценического времени образы чеховского "Иванова" в истолковании Театра имени Ленинского комсомола все отчетливее выхолащивались, обращаясь в застывшие театральные маски.
Естественные связи между героями— разъяты, краски реальной жизни — вытравлены из спектакля. Их место заступил алогизм игры, экзотика рискованно-обнаженных режиссерских решений, агрессия разнообразных "средств насилия", единственным оправданием которых и стал
Превосходный острохарактерный актер не способен преодолеть свои психофизические данные, перевоплотиться в образ Иванова, органически слиться с чеховским героем: слишком уж резко расходится дарование Леонова с требованиями, которые пьеса предъявляет исполнителю. Между тем М. Розовский пишет в своей книге: "Истинное перевоплощение особенно выразительно, когда ощутим контраст между так называемой фактурой артиста и характером персонажа", режиссер должен стремиться к нему и "предусмотреть этот контраст заранее". Не последовал ли М. Захаров совету М. Розовского, этого ревнителя "балаганного освоения" Чехова?
Итак, "Иванов" без Иванова, без Чехова, без ощущения исторической ситуации, породившей пьесу, без попытки раскрыть время в психологии, в бытии ее героев... Что ж, и такая возможность была предусмотрена Марком Розовским в его книге "Режиссер зрелища": "История, как это ни грустно, неуловима. А режиссер профессионально не обязан заниматься наукой. Предоставим дотошное изучение истории музейным работникам и специалистам — ученым. Режиссер должен мистифицировать..." И чуть раньше: "Режиссеры театра подразделяются на интерпретаторов и творцов... интерпретаторы находятся в подчиненной зависимости от конкретно-бытийного содержания, а так называемые творцы создают на сцене некую модель мира, исходя из собственных представлений о нем. Грубо говоря, интерпретаторов интересует тождество, творцов — сдвиг". Симпатии Розовского, естественно, отданы режиссеру-"творцу", сдвигу и мистификации. Комментарии, как говорится, излишни...
* * *
Нам осталось подвести самые общие итоги.
Сегодня открытая театральность и сценическая условность стали общим местом, сделались столь же банальны, как в свое время прозаическое жизнеподобие и серое бытописательство. Равновесие правды и театральности порой нарушается до такой степени, что сами режиссеры признают: из искусства театра "уходит некий объем", поставить спектакль, "где есть объемность... трудно" (А. Эфрос) — что само по себе свидетельствует о возникшей потребности в достоверности и правде.
Не пришло ли время понять, что цель театра— отражение вечно меняющейся жизни, а обязанность режиссера — предоставить зрителю возможность "говорить с произведением" (М. Бахтин)? Не пришло ли время задуматься над тем, что технические навыки сами по себе не обеспечивают понимания жизни и открытия в ней нового, потому что техника относится к искусству как грамотность к писательству? Не пора ли покончить с высокопарным убожеством лжеусловного и лжетеатрального стиля, пришедшим на смену плоскому убожеству бытовой лжепсихологической режиссуры 40—50-х годов?
Естественно, как мы пытались показать, причины неумеренного увлечения условной театральностью и целевые установки режиссуры в поисках наисовременнейшего "эстетического чуда" — разнообразны. Однако важно отметить вот что: многие постановки современных режиссеров заставляют сегодня вспомнить слова Г. В. Плеханова о "богоискателях" начала века, которые "искали пути на небо по той простой причине, что они сбились с дороги на земле". Приведем еще раз слова К. С. Станиславского, писавшего в своей статье "О ложном новаторстве" о режиссере псевдолевого направления: "Его левизна совсем не оттого, что он опередил нас в области подлинного искусства актера и сцены. Нет. Он отрекся от старых, вечных основ подлинного творчества, то есть от переживания, от естественности, от правды только потому, что они ему не даются. Взамен он измышляет то, что ему по силам".
Разумеется, возражать против режиссерского экспериментаторства не стоит, надо ценить вклад современной режиссуры в развитие театрального искусства. Но стоит, вероятно, напомнить об ответственности режиссуры, пробудить совестливое отношение режиссеров к творчеству. Режиссеры смело ищут— и это прекрасно. Плохо только, что "творческая практика сегодня", как отмечает П. А. Марков, "оторвалась от решения эстетических проблем", от традиций отечественной сцены, от непревзойденных образцов режиссерского творчества, данных Станиславским, Мейерхольдом, Вахтанговым и их талантливейшими учениками.
Из этого вовсе не следует, что нужно обратить развитие театра вспять, вернуться к старому. Из этого следует, что "надо творить новое на основах подлинных традиций внутреннего творчества" (К. С. Станиславский), цель которого— исследование живой действительности и воссоздание жизни человеческого духа. Потому что есть "вечное искусство и намеченный ему самою природой путь", — пишет К. С. Станиславский, — и есть "модное искусство и его коротенькие тропинки". Иногда "очень полезно сойти с торной дороги, с надежного, ведущего вдаль шоссе, на тропинку и погулять на свободе, нарвать цветов и плодов, чтобы снова вернуться с ними на дорогу и неустанно продолжать свой путь. Но опасно совсем сбиться с основного пути, по которому с незапамятных времен шествует вперед искусство...".
Таковы некоторые общие итоги предпринятого нами анализа явления, названного нами издержками театрального поиска. Быть может, это была неблагодарная, но, на наш взгляд, необходимая работа.
Думается, что найдутся режиссеры, которые не согласятся с нашими выводами или — хуже того — сочтут себя лично задетыми. Напомним им еще раз слова Андрея Платонова: "Критика, как суждение, нужна не для того, чтобы осудить или похвалить, но для того, чтобы глубже понять".
(Достоинство профессии // Театр. 1979. №7).
О нравственности творчества
Декабрь 1983 г.
Чтобы уяснить некоторые существенные тенденции театрального процесса, совершающегося на наших глазах, не следует ли вывести разговор за пределы собственно театральных проблем? Стоит, ничуть не умаляя важности вопросов, связанных с состоянием нашей драматургии, режиссуры, сценографии, актерского искусства, прежде всего задуматься о месте театра в потоке стремительно меняющейся жизни. О новых пластах действительности, которые насущно необходимо отразить его искусству, чтобы идти в ногу со временем. О новых способах интерпретации человека и мира, которые обеспечивают театральному спектаклю живой отклик зрителя и прочный, длительный след в его памяти.