Профессия: театральный критик

Якубовский Андрей

Оговоримся сразу: исполняемая Гилгудом двухчасовая программа требует немалого напряжения не только от актера, но и от зрителя. Но сила шекспировской поэзии, сила могучего движения мыслей и глубо­кого драматизма страстей, словно впервые продуманных и прочувство­ванных перед нами актером, всепобеждающа.

Концерт-спектакль "Век человеческий" разделен на три части, каж­дая из которых имеет свою тему поэтических раздумий — "Юность", "Зрелость", "Старость". Автор композиции Д. Риландз стремился выде­лить в каждой части ведущую тему — развитие человека на рубежах его возраста.

Шекспир — знаток человеческой мысли и чувства — раскрыт Гил­гудом во всем своем величии. Кажется, что шекспировские герои разом вошли на сцену, разом обратились

к залу — и слова каждого дошли до сердца зрителя.

Концерт-спектакль превратился в образную историю артистиче­ской жизни Джона Гилгуда. Мы не могли видеть артиста в коронной роли Гамлета, как не видели и его Ромео, Просперо, Макбета. Но, побы­вав на спектакле, мы можем представить себе шекспировские образы, созданные актером в разное время и на разных сценах.

Гилгуд не старается предстать перед зрителем всемогущим транс­форматором: везде видна его личность, его индивидуальность. Но сила мгновенного вхождения в роль, волшебство внутреннего перевоплоще­ния присущи ему в огромной степени. Только что он наслаждался эле­гической окраской 12-го сонета, а уже звучат бравады Бенедикта — другое настроение, другие мысли. Мгновение — и лирическая взволно­ванность, было ослабевшая, проявляется с новой силой в необычайной эмоциональной сосредоточенности и целомудренности, с какой прозву­чали у Гилгуда монологи Ромео. Гилгуд отходит в глубь сцены, на мгновение останавливается там, и когда он вновь поворачивается, на нас уже смотрят глаза охваченного мучительной ревностью Леонта. Напряжение чувств разрешается, наконец, в строках 129-го сонета, про­износимых актером задумчиво и сильно:

В надежде — радость,

в испытанье — горе,

А в прошлом — сон, растаявший,

как дым.

Гилгуд в отличие от многих современных английских актеров не подчиняется сознательному аскетизму выражения. Он стремится к открытости чувств. Его игру отличает трагический размах страстей, она мужественна, резка, живописна. Король Лир Гилгуда рыдает навзрыд, кричит пронзительно и протяжно. Но в нервной дрожи и в ужасном вопле — большая правда переживания, внутренне обоснованный актером исход страстей.

Если в Лире на первый план выступило эмоциональное потрясение, то в Гамлете актером раскрыт темперамент мысли. Монолог "Быть или не быть?" актер читает непривычно сдержанно, лишь перед заключи­тельной фразой давая выход чувствам.

Гилгуд артистичен. Это и в пластической красоте движений, и в удивительной иллюзии отсутствующих аксессуаров. Его чтение отлича­ется той безыскусной музыкальностью, которая рождается из тесней­шей связи звучания голоса с движением чувств героя. А голос Гилгуда звучит эмоционально насыщенно, берет от фразы все, что она может дать. Поэтическая приподнятость речи воспринимается как выражение напряженности чувств, возвышенности мыслей. Привлекательнейшая черта исполнения Гилгуда состоит в том, что актер раскрыл не только величие Шекспира — философа, гуманиста, драматурга, но показал нам мощь Шекспира-поэта.

(Образец высокого артистизма // Советская культура. 1964. 30 мая).

Королевский Шекспировский театр

"Макбет", "Все хорошо, что хорошо кончается" Шекспира

Декабрь 1967 г.

Гастроли Королевского Шекспировского театра в нашей стране стали традиционными. Две встречи с театром, который с полным пра­вом можно назвать "Домом Шекспира", запомнятся, конечно, надолго. Это были встречи с лучшими артистическими силами Англии, встречи с искусством ясного классического стиля и неспокойной современной мысли, в котором смелое

новаторство уживалось с верностью нацио­нальным традициям, неизменно звучал призыв к человечности, бравший начало в многогранном и неувядающем шекспировском гуманизме. И все же новые спектакли англичан — мы увидели две шекспировские постановки театра: "Макбет" и "Все хорошо, что хорошо кончается" — оставили после себя впечатление сложное, вызвали не только ставшее уже привычным восхищение.

Кажется, вряд ли возможно точнее и ярче, чем это сделали поста­новщик "Макбета" Питер Холл и художник спектакля Джон Бьюри, раскрыть могучую поэзию, передать тревожную, полную зловещих предзнаменований сумеречную атмосферу одного из величайших и, быть может, самых горестных, трагических произведений Шекспира. При кажущейся простоте приемов, наглядной конкретности деталей здесь все живописно, исполнено поэтической силы и таинственной мно­гозначительности. Багряно-красный мохнатый ковер покрывает полсце­ны. Он кажется истоптанной, пропитанной кровью травой на поле сечи. Простые линии одежды, сделанной из грубой ткани. Блестящие клинки огромных мечей. Многолюдные, с размахом поставленные массовые сцены стремительно сменяют друг друга. Но постепенно все яснее и яснее становится, что и красочное решение этого на диво слаженного спектакля, и поэтическая его масштабность — достаточно нейтральны по отношению к замыслу Питера Холла. Весьма спорный этот замысел было дано раскрыть исполнителю центральной роли Полу Скофилду, и по существу ему одному.

Это был странный Макбет, не похожий на шекспировского. У Шекспира это блистательный воин, который стремится занять в обще­стве подобающее ему по праву место, незаурядная личность, избравшая путь "восстания на общество" и потерпевшая сокрушительное пораже­ние. Индивидуалист Макбет, противопоставивший себя обществу, пе­реживал конфликт разума и воли. Угрызения совести вели к разруше­нию, распадению личности.

Макбет Скофилда и Холла — это трезвый рационалист, воля кото­рого с первых минут спектакля порабощена идеей преступления, скеп­тик, задумавший провести свой кровавый эксперимент не ради реальной выгоды, но во имя самоутверждения, во имя доказательства своей неза­урядности, своей абсолютной свободы от общепринятой морали. Герой Скофилда— с его врожденной порядочностью, склонностью к само­анализу, с его стремлением заранее рассчитать последствия поступков и очевидной зависимостью от обстоятельств (будь то вещуньи-ведьмы или простодушная в своем злодействе леди Макбет, именно так сыгран­ная в спектакле актрисой Вивьен Мерчант) — был человеком нашего времени.

Здесь Макбет страдал не от сознания своего нравственного краха, не оттого, что все острее ощущал глубину своего морального падения. Он мучился потому, что не обрел желанной свободы: раз совершив зло­действо из принципа и по собственной воле, он превращается в зауряд­ного убийцу, он принужден убивать снова и снова, подчиняясь логике преступления...

Образ Макбета оказался переведенным в чисто умозрительный план и от этого противоречивым. Игра замечательного актера была ско­вана абстрактным замыслом режиссера, тонкое психологическое искус­ство Скофилда было, по существу, начисто лишено эмоционального начала, без которого невозможно раскрыть истинный смысл трагедии шекспировского индивидуалиста.

Да, в Макбете Скофилда ясно прослушиваются современные идей­ные и художественные мотивы — тревога перед наступлением амора­лизма, желание раскрыть это опасное явление в приемах театра интел­лектуального. Но не менее очевидно и насильственное переосмысление образа, узость трактовки, превращающей Макбета в апостола зла и сво­дящей весь смысл шекспировской трагедии чуть ли не к библейской заповеди "не убий". Не случайно, по-видимому, постановщик спектакля прибегает к религиозной символике, не случайно в финале спектакля, когда злодей уничтожен, на сцене победно водружается крест, и торже­ствующее воинство склоняется перед ним в молитве...