Прокля'тая Русская Литература
Шрифт:
Однако Просвещение сильно подорвало престиж церковной традиции, и потому Бога ищут уже вне Церкви. Появляются масонские ложи, соблазны восточных религиозных трактатов, всплывают язычество и дохристианские традиции, однако некоторые представители немецкого романтизма всё же обращаются и к церковной традиции - протестантской, но чаще католической, наиболее выразительной. Романтизм в целом исходит из убеждения, что вне религиозной проблематики нет подлинной литературы, более того, новой формой религиозного сознания становится именно литература. Поэты выступают как пророки. Они должны дать новый смысл разочарованному человеку, не принимающему примитивную философию отрицания Бога, но отошедшему от церковной традиции.
– Ригеру надоела сигарета, и он затушил её о край пепельницы, - если в средневековье идеал человека заключался в святом, то в новом времени на место святого ставится пророк-поэт - выразитель воли Бога. Здесь смещаются акценты. С церковной точки зрения писатель оценивается не по тому, насколько он выражает волю Божию, в романтизме же творец, еще не стоящий по ту сторону добра и зла, это придёт потом, просто через самовыражение открывает миру некие новые истины.
Но для многих романтиков рационализм скомпрометировал идею божественного окончательно, и они начинают наделять божественными чертами... дьявола. Точнее, утратив веру в Бога и дьявола, человек сам ... начал примерять дьявольский красный камзол и хвост, то есть... стал играть дьявола. В инфернальном теперь пытаются найти свою красоту, свой смысл, обнаружить позитив. Отсюда Манфреды, Лара, Каины, Чайльд-Гарольды...
Мережковский заметил, что Лермонтов, очень много писавший о Боге, никогда не упоминает Христа. Это говорит о глубокой отчужденности поэта от Церкви, хотя Богородица, которая, по преданию, спасает грешников, которые Христа забыли, у Лермонтова поминается не раз. Лермонтов был мистически очень одарён, а сочетание мистического, даже пророческого дара с неприятием русской религиозной традиции было очень характерно для его времени, и потому герой этого времени, Печорин, несёт на себе печать демонизма Чайльд-Гарольда. Является ли Печорин Лермонтовым, а Лермонтов - Печориным? Вопреки мнению многих, я полагаю, что Печорин - это слепок мыслей Лермонтова, помноженный на его мечту о себе, это не второе "я" Лермонтова, Лермонтов, разумеется, больше своего героя, но можно говорить о тождестве если не личности, то духа.
Коллеги, знавшие об увлечении Ригера демонологией, прятали улыбки, но слушали внимательно.
– Лермонтов рисует человека неординарного, но явно подпавшего под влияние дьявола, это первый антигерой в русской литературе. Михаил Юрьевич интуитивно правильно расставляет акценты: Печорин - источник смертельной опасности, от него веет дыханием смерти. История с Бэлой - классическое разрушение другого человека, Печорин любит Бэлу, но эта любовь несёт ей гибель. И вспомним его поистине дьявольскую реакцию на её смерть. Он смеётся. Можно говорить о том, что это была некая неадекватная психическая реакция Печорина на потрясшее его событие. Но куда вероятнее нечто другое. В традиционной религиозной литературе я неоднократно читал о дьявольском смехе. Представить плачущего беса невозможно. Бесы только смеются. Ненавидят, разрушают и смеются. А вот Христа смеющимся представить трудно. Он улыбается, когда, например, подходят к нему дети, плачет, но никогда не смеется. В этом мире, отпавшем от Бога, естественнее плакать, чем смеяться. Печорин же смеётся. Но кто смеётся гибели человека? Только дьявол. Теперь Максим Максимович. Он не обыватель, не ходячая мораль, а русский чистый человек. Однако рядом с Печориным он приобретает карикатурные черты, он смешон! Но кому смешон добрый и благочестивый человек? Только дьяволу.- Ригер явно оседлал любимого конька, - княжна Мэри - ещё одна жертва Печорина. Образ любящей или любимой женщины - это отношение писателя к жизни, таково неписаное литературное правило. И вот - женщины при соприкосновении с Печориным обречены на гибель.
Гибель и рядом с ним самим. Если в Тамани герой ещё борется за жизнь, то постепенно он всё больше начинает искать смерти. Сам себя он убить не может - для его демонизма это слишком мелко. Он начинает готовить себе убийцу - Грушницкого. Грушницкий изначально порядочен и честен. Столкнувшись с Печориным, он начинает деградировать. Но кто источник деградации человека? Дьявол. Страдает ли сам Печорин? Нет, разрушение оказывается единственной стихией, которая его удовлетворяет. И всё же здесь мы имеем дело с одержимостью дьяволом, но не с самим дьяволом. У Печорина нет припадков, он не бросается на людей, но он, несомненно, одержим силой, которая оказывается больше его самого. Не Печорин является активным началом, а какая-то иная сверхчеловеческая сила, которая через Печорина вторгается в наш мир, истребляет смысл существования, красоту, любовь. Объяснить поведение Печорина социальной средой невозможно. Такие люди были, есть и будут.
Духовен ли герой Лермонтова? Безусловно, по крайней мере - в светском понимании этого слова, для которого духовность - не стяжание Духа Святого, но открытость тонкому миру. Однако вопреки обывательскому стереотипу, иной духовный человек может быть смертельно опасен, как проводник сил, которые он не умеет контролировать. И отсюда понятно, почему поколение интеллигенции, воспитанной русской романтической литературой, оказалась способно только разрушать. Следует, наверное, отметить, что изначально ложным было и романтическое представление о духовности литературы. К литературе нельзя относиться как к некой абсолютной духовной ценности. Это ценность весьма относительная...
Верейский удивился, что мысли Ригера так созвучны, оказывается, его собственным, но промолчал.
Муромов перелистал блокнот.
– Ладно, теперь я. Остается анализ его личности. Стихи, воля ваша, показались мне подлинно не детскими, роман - же и вовсе носит черты законченной зрелости. Что заметно? Первая особенность, которую отметил ещё Соловьёв, - страшная напряжённость и сосредоточенность мысли на себе, страшная сила личного чувства. Если продолжить сравнение, Пушкин когда говорит о себе, то будто о другом, Лермонтов когда говорит и о другом, то мысль его стремится вернуться к себе.
Ни у одного из русских поэтов нет такой силы личного самочувствия.
Понятно, что развитие личности идёт через осознание смысла своего бытия, но его надо подлинно выстрадать, иначе личность останется пустой. Оставаться совершенно пустой колоссальная личность Лермонтова не могла, всё, им переживаемое, превращалось в поэзию, главным же была любовь. Но любовные мотивы не притупляли остроту эгоизма, и не смягчали его жестокость, во всех любовных темах Лермонтова главенствуют не любовь и не любимая, а любящее "Я", дух торжествующего эгоизма. В "Герое нашего времени" торжество эгоизма над неудачной попыткой любви - намеренная тема, но эгоизм чувствуется везде. Любовь не была для Лермонтова началом значимым, он любил лишь собственное любовное состояние, пустынность напряженной, сосредоточенной в себе личной силы. Лермонтов вовсе не занят, как отмечал Соловьёв, ни мировыми историческими судьбами своего отечества, ни судьбою своих ближних, а только своей судьбой. Отсюда - резкий фокус духовного зрения: оно направлено только на него самого.
С ранних лет ощутив в себе силу поэта, Лермонтов принял её только как право и привилегию, а не как обязанность и службу. Да, это романтичность байронизма. Он подлинно избалованный барчонок. Он полагает, в отличие от Жуковского, Гоголя и Пушкина, что его гениальность уполномочила его требовать от людей и от Бога всего, что ему хочется, не обязывая ни к чему. Богом же поставлена дилемма: если ты считаешь, что имеешь сверхчеловеческое призвание, исполни необходимое для него условие, поднимись к святости, поборов в себе злое начало, которое тянет тебя вниз. А если ты чувствуешь, что оно сильнее тебя, и ты даже отказываешься с ним бороться, то признай себя простым смертным.
Лермонтов сознавал злое начало. Четырнадцатилетний поэт дает точное описание своего демона:
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь,
Он все моленья отвергает,
Он равнодушно видит кровь.
И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей.
И муза кротких вдохновений
Страшится неземных очей.
Эти описания можно бы принять за пустые фантазии талантливого мальчика, если не было бы известно, что уже с детства рядом с проявлениями души чувствительной и нежной, в нём обнаруживались резкие черты демонической злобы. Из интимного письма поэта известно, что взрослый Лермонтов вёл себя с женщинами совершенно так же, как Лермонтов-ребенок с цветами, мухами и курицами. И тут значимо не то, что он разрушал спокойствие и честь светских барышень, а то, что он находил в этом наслаждение. Услаждаться творением зла есть уже черта нечеловеческая. Это демоническое сладострастие не оставляло Лермонтова до конца; ведь и последняя трагедия произошла оттого, что удовольствие Лермонтова терзать слабые создания встретило - вместо барышни - бравого майора Мартынова как роковое орудие кары для человека, который мог бы быть солью земли, но стал её плесенью.
Соловьев утверждал, что демон злобы соседствует в Лермонтове с демоном нечистоты. Демон похоти овладел душою несчастного поэта слишком рано, и когда, в одну из минут просветления, он говорит о "пороках юности преступной", то это - увы!
– близко к истине. Я умолчу о биографических фактах, но даже его эротические стихи производят какое-то удручающее впечатление полным отсутствием легкой грации Пушкина. Пушкина вдохновлял какой-то игривый бесенок, пером Лермонтова водил настоящий демон мерзости.