Проклятие рода
Шрифт:
– Но… - Агнес все не верила происходящему и не оставила мысль покинуть этот дом.
– Мы все решили! – Улла еще раз посмотрела на нее и еще раз улыбнулась. – Тебя никто здесь не обидит. Прошу меня простить. – Она даже склонила голову перед гостьей.
Туве проворно подскочила к ошеломленной Агнес, и не давая ей опомниться, осторожно, но настойчиво потащила за собой. Улла повернулась и подошла к хранившему все это время молчание Гилберту, обняла его своими тонкими руками за шею, прижалась всем телом и тихо прошептала:
– Прости меня и ты, мой любимый.
Растроганный, он прижал ее к груди, и она застыли на несколько мгновений. Затем, Улла чуть отстранилась от него, лукаво улыбнулась, заглядывая в глаза:
– Я хочу подняться наверх и одеть для тебя твое любимое платье цвета лепестков шиповника…
– Цвета предрассветного неба? – Шутливо переспросил он.
Ответом был долгий и нежный поцелуй.
Туве отвела Агнес в гостевую комнату – она была с другой стороны кухни, маленькая, с невысоким окошком, но очень чистая, с большой кроватью, заправленной безупречно белыми простынями. Кухарка помогла ей раздеться, насухо вытерла, про себя поражаясь худобе гостьи, уложила, укрыла теплым одеялом, тут же заставила выпить кружку подогретого вина и напутственно сказала, перед тем, как исчезнуть:
– Надо поспать! А я высушу вашу одежду и заодно обновлю ваш гардероб, как приказала хозяйка.
Агнес осталась одна. Приятное обволакивающее тепло моментально разлилось по всему телу, туманило сознание, которое отказывалось что-либо понимать из произошедшего. Она вытянула из-под одеяла руку и, уже засыпая, погладила свежую несмятую простынь. Почему-то от нее веяло каким-то спокойствием, уверенностью, что ее долгая болезнь приближалась к концу… Погружение в сон возвратило ее в Мору… Лицо хмурилось, по нему пробегали судороги, с губ порой слетали тяжелые стоны, но сновидения продолжались, словно дуновением ветерка прилетала улыбка, отчего уголки рта чуть заметно поднимались, кожа разглаживалась, и вновь, брови сдвигались, у сомкнутых глаз набегала сетка морщин, а из-под ресниц выкатывалась слеза…
Глава 3. Путь к спасению.
В маленькой спальне с наглухо закрытыми окнами горела спиртовая лампа. Помещение недавно проветривали, но воздух тягостен тем особым духом, что всегда сопутствует смертельной болезни или тяжелому ранению. Перед узкой кроватью, на которой неподвижно покоилось тщательно обернутое серым коконом-одеялом тело, стояли двое – мужчина и женщина, приблизительно одного возраста – около шестидесяти. Широкая мужская спина в темно-коричневом, почти черном сюртуке закрывала лицо раненой. Женщина стояла чуть в стороне и, приподнимаясь на цыпочках, старалась проникнуть взглядом через плечо мужа.
– Как она? – Шепотом спросила еще миловидная круглолицая жена аптекаря. Ее волосы были аккуратно заправлены под белый платок, так что взгляду открывалась длинная стройная шея, которая со стороны могла любого ввести в заблуждение насчет ее возраста.
Не оборачиваясь, аптекарь покачал головой, потом развел руками, мол, одному Богу известно. Следующий жест - пожатие плечами означал, что он сделал все возможное, а далее медицина бессильна - одно лишь провидение. Жена, привыкшая к подобным молчаливым ответам, не успокоилась, а продолжила расспрос:
– Что за ранения у нее? Когда я ее обнаружила у нашей двери, то видела лишь перевязанную тряпкой шею, но одежда, или то, что от нее осталось, была вся насквозь пропитана кровью. Ты осмотрел ее? Что с ней? – Это было правдой. Истекающую кровью Илву нашла именно она и позвала мужа. Аптекарь, не рассуждая, подхватил легкое тело раненой женщины на руки и унес в самую дальнюю комнату, приказав жене захлопнуть поплотнее входную дверь и оставаться в передней, служившей собственно торговым помещением аптеки. Она опустилась на грубо сколоченный табурет за прилавком, над которым тянулись длинные ряды полок, провисавших под весом мутноватых склянок, наполненных густыми и темными веществами или разноцветными порошками и экстрактами, неведомыми для несведущего человека, но не для нее, и приготовилась ждать, увлекшись разглядыванием голубоватых огоньков очага, который муж всегда приказывал немного протапливать, даже летом, чтоб быстрее просыхали сотни пучков лечебных трав, развешанных тут же, вдоль стен. До ее ушей доносился глухой грохот тазов, плескание воды, бряцанье инструментов, роняемых в металлическую посуду, приближающееся и удаляющееся шарканье башмаков мужа – мужон иногда выходил к ней, брал нужные ему банки и уносил с собой. В глубине дома сухо трещала материя, разрываемая на бинты, здесь жеда изредка постреливали тлеющие в очаге поленья. Муж появился в очередной раз, стал отмерять порошки. Ее наметанный взгляд узнал толченый корень мандрагоры и сухое маковое молочко. Указанные вещества аптекарь смешал в необходимой пропорции, развел водой, подогрел до нужной температуры и снова удалился. Жена сделала вывод:
– Раз приготовил успокоительное и снотворное, значит, он закончил.
Выждав еще немного, она поднялась и направилась в ту самую дальнюю комнату, где уткнулась в широкую спину мужа, с которой и начала разговор.
– Ты осмотрел ее? – Она повторила вопрос.
Аптекарь кивнул, не оборачиваясь. Выдержав солидную паузу, во время которой, он неторопливо поворошил свою густую седую шевелюру, опустил руку ниже, подергал и пригладил аккуратную шкиперскую бородку, тем самым завершив процедуру приведения в порядок внешнего вида, слегка растрепавшегося во время ухода за раненой, после чего аптекарь повернулся в полтуловища к жене и кратко пояснил:
– Шейная артерия не задета. Перерезана мышца. Рана в плече – задета ключица. Рана в боку, на правой дельте, но меч скользнул вдоль ребер, легкие не задеты. Сильный вывих тазобедренного сустава. Изнасилована.
Аптекарь поднял глаза к потолку, нахмурил лоб – все ли перечислил? Потом утвердительно кивнул – всё!
Жене, наконец, удалось взглянуть в смертельно бледное лицо Илвы, на котором выделялись черные круги вокруг плотно закрытых глаз и посиневшие твердо сжатые тонкие губы. Голова раненой была неестественно наклонена вправо. Спросила почти шепотом:
– Ты узнаешь эту женщину?
Кивок головы.
– Несколько дней назад английские солдаты принесли нам сюда другую женщину…
Снова кивок.
– …которая пострадала по вине этой. – Жена подбородком указала на Илву.
Плечи аптекаря поднялись, замерли и опустились.
– Ты хочешь сказать, что твое дело лечить?
Молчание.
– Всех?
Аптекарь вздохнул и произнес, пожалуй, самую длинную фразу за свою жизнь:
– Если эта женщина и была в чем-то виновна, то, случившееся с ней, с избытком если не искупило, то покрыло ее грехи. Я думаю в ближайшие дни у нас будет много работы. Королевские ландскнехты потрудились на славу, оставив достаточное количество и вдов и сирот и калек. Мне нужны будут помощники. Когда все уляжется, надо будет решить с тем, кто будет управлять городом, где разместить раненых, а еще чтоб выделили под мое начало палача с подручными. Эти ребята знают толк в ранах и их врачевании. Пока на улицу выходить не стоит, но позднее, как только немцы уберутся прочь из Моры, я схожу в ратушу. – Покачав головой, он добавил. – Боюсь, что этим все не закончится. Это только начало бед для нашего края. Зная бешеный нрав далекарлийцев следует ожидать серьезного мятежа, который, конечно же, будет подавлен с еще большей жестокостью. Останется ли вовсе хоть одна живая душа в Море… Все теперь в руках Божьих!
Повернувшись к раненой, он продолжил:
– Я приготовлю лекарство, в котором будет достаточно снотворного. Будешь давать ей дважды в день – утром и вечером. Перевязки потребуются не скоро, не смысла лишний раз тревожить ее раны. И будем уповать на Господа.
Аптекарь повернулся, направился к выходу, оттопырив палец в направлении угла, где стояли тазы с кровавым тряпьем и водой и, переступая порог, произнес последние слова:
– Приберись здесь.
Жена поджала губы, проводила взглядом его широкую спину и молча принялась за уборку.