Проклятие рода
Шрифт:
– Что же он изображает?
– Детей и свою возлюбленную. И как сказал, немного смущаясь, Стенбок, женские рисунки становятся все более и более чувственными.
– Он что рисует ее обнаженной? – Возмущенно фыркнула королева.
– Таких подробностей Стенбок мне не сообщил. Граф употребил слово «чувственные». Понимай, как хочешь. Из скромности, я расспрашивать его более не стал. – Король явно забавлялся.
– Какая гадость! – Настроение Катарины резко испортилось.
– Думаю, что рисунки Эрика лишь отражают обычное состояние мужчины, испытывающего длительное воздержание. Тем более, ты наверняка наслышана о прошлой любвеобильности нашего узника.
– Если у него живо еще желание, значит, не умерла еще и надежда. На что-то! Неспроста! –
– О чем вы, ваше величество? – Юхан поднялся, приблизился к ней, обняв Катарину за плечи, но почувствовал, как напряжена спина королевы. Она была вся, как натянутая струна.
– О Грипсхольме, мой король. – Глухо ответила королева, не отрывая взгляда от мерно перекатывающихся волн Меларена.
– Согласен. Не самое лучшее было время. Стоит ли его вспоминать? – Юхан недоуменно покачал головой.
– Нет, стоит. – Катарина резко развернулась, лицом к лицу, так что руки Юхана слетели с ее плеч. – Ты забыл, чем мы жили в заточении? Да, надеждой! Но не только ей! Сколько было в нас страсти и желания, мы иногда целыми днями не вылезали из супружеской кровати, и я рожала наших детей! Надежда и желание, надежда и страсть, надежда и похоть, назови, как угодно, да простят меня Господь, Пресвятая Дева и все апостолы, если я в чем-то согрешила тогда или грешу сейчас, произнося эти слова. В нем не умерло желание, значит, не умерла и надежда! Помни об этом, Юхан.
Ноздри короля ощутили острый запах пота, пробивавшийся сквозь ароматы венгерской воды, которой пользовалась Катарина. Его это возбудило. Он снова обнял жену, его руки быстро пробежали по ее спине, замерли на бедрах, крепко сжали их, потом опустились ниже и стали мять ягодицы. Юхан зашептал на ушко:
– Обожаю твои запахи. Но все эти розмарины, тимьяны, лаванды, мяты, из чего там еще делают ваши женские ароматные настои – ничто, когда я чувствую, как пахнет твое тело. Мы, кажется, заслужили право на небольшой otium post negotium ?
Королева поняла, что она вся пропахла потом, ее это разозлило, но… Катарина вспомнила, как поклялась сама себе много лет назад, сидя в своей спальне в Краковском замке, когда ее брат-король только что объявил о предстоящей помолвке с герцогом Юханом: «Каждое мое прикосновение или взгляд должны вызывать в нем неутолимое желание. Жажда любого проявления любви должна быть у него неиссякаема! Но он никогда не должен привыкнуть к тому, что властная, сильная и непреклонная, как и ее мать из рода Сфорца, Катаржина может затрепетать под ним! Это будут лишь мгновения его потрясения и обоюдного наслаждения… это будут его вечные танталовы муки. Жажда обладания ею и само наслаждение, рождающее новое желание. И так день за днем!». Сейчас ее пальцы ворошили волосы на затылке мужа, она убеждалась, что тело, пусть даже запах его пота, по-прежнему излучают манящую и чувственную любовь. Любовь, которая стала вечным источником его жажды. Она не ошиблась в себе.
– Мне нужно принять ванну, дорогой… - Юхан услышал горячий шепот.
– К черту ванну! Я хочу тебя прямо сейчас. У окна! – Пробормотал задыхавшийся от вожделения король. – Потом в ванну. Вместе. – Он резко развернул Катарину, прижался к ней низом живота, наклонил к подоконнику, одной рукой пытаясь задрать множество юбок, другой пробираясь за корсаж к упругим грудям, но королева ловко вывернулась, обхватила раскрасневшееся лицо мужа ладонями, прижалась губами к его перекошенному от страсти рту:
– И я сгораю от нетерпения, но не здесь! (Он никогда не должен привыкнуть к тому, что властная, сильная и непреклонная, Катаржина может затрепетать под ним!). – И королева быстро направилась в сторону спален, маня мужа за собой.
Катарина давно заметила пока что незначительные изменения в организме. Ее регулы стали редкими, появилась излишняя потливость, особенно по ночам, иногда, как сегодня, ее беспричинно бросало в жар, но тело еще оставалось внешне молодым, грудь и ягодицы упругими. Она поговорила с доверенным
Глава 14. Последняя попытка.
Разделенный со своей семьей, Эрик действительно целыми днями рисовал. Карин с детьми, одну Карин, отдельно сына, отдельно дочь, снова Карин… Поскольку времени было сколь угодно, он доводил каждый рисунок до совершенства. Эту ямочку на щеке надо углубить, а вот здесь не хватает локона, у Карин всегда выбивался один-два локона из-под чепца, а когда она начинала смеяться, то волосы рассыпались по плечам, некоторые падали на лицо и она таким до боли знакомым жестом заправляла их за ушки. Боже, как он скучает по ней, по детям… По их смеху, по родным запахам… Он скучал по ее телу, оттого так тщательно прорисовывал ее фигуру, изгиб бедер, окружности грудей. Он изображал ее одетой, в дорогих нарядах, но явственно представлял все, что скрыто корсажем или юбками, твердость возбужденных сосков, упругость и нежность грудей, тепло ее лона, бархат кожи, шелковистость волос, ее запахи молодого женского тела. Закрыв глаза, он вспоминал минуты, часы наслаждения…
Нет, но, может, блеснет лучик надежды в глубине этого бесконечного каменного туннеля. Недаром, его переводят из замка в замок, одна тюрьма сменяется другой. Кто-то там, за стенами цитаделей, пытается что-то предпринять. Значит, не все потеряно. Нужно ждать, нужно терпеть. Ему не нужен престол, он не хочет престола и для своего Густава. Отец Эрика был убийцей, он сам стал убийцей, разве нужна такая стезя его сыну? Эрик был огорчен известием, что маленького Густава отослали учиться куда-то в Польшу, но поразмыслив, пришел к заключению – разве плохо, что его сын станет ученым? Ведь и Эрик всегда стремился познать, как можно больше. А потом они встретятся и смогут говорить о чем угодно, дискутировать, орудуя научными аргументами, как учебными рапирами, укалывая, но не раня… Хотя, Эрик скорее всего проиграет в научном споре сыну, он ведь так долго не обращался к книгам, к этим кладезям познания… Что ж, учиться никогда не поздно, он станет учеником своего сына…
Он рад, что и Карин с Сигрид в безопасности… Несмотря на строгую изоляцию до Эрика доходили кое-какие слухи даже из далекой Финляндии. Если его главные тюремщики были немы, как рыбы, и смотрели на него с плохо скрываемой ненавистью, то по-иному относились к свергнутому королю некоторые из стражников, охранявших его камеру. Кто-то из них помнил его отца, кто-то служил под знаменами самого Эрика. Они и приносили крупицы новостей из-за крепостной стены.
– И возжелает царь красоты твоей, ибо он господин твой, и ты поклонишься ему… - Мечталось Эрику, что эти слова сейчас слетают с губ ее возлюбленной…