Прощай, Грушовка!
Шрифт:
В сарае тяжело дышала корова. Я увидела хозяйку, она открывала большой замок.
— Тетенька, спрячьте меня, — попросила я.
За оградой кричали полицаи:
— Аусвайс!
— Тетенька, спрячьте меня, я вам пластинку Лещенко за это дам.
Тетка открыла ворота хлева, пропустила меня и сама с подойником вошла следом. Она поставила перед коровой ушат с толченой картошкой и нарезанной свеклой. Корова захрупала свеклу. Через некоторое время о подойник ударились струи молока. Я спряталась за большим колесом саморезки, но все видела из своего укрытия и не могла
— Ну, вылезай, — услышала я голос хозяйки.
Я вылезла из своего укрытия. Хозяйка держала в руках подойник, над которым возвышалась белая шапка пены.
— Где твои пластинки?
Пластинки плотно стояли в сумочке. Мама сшила специальную сумку. Я вынула пластинки, чтобы выбрать одну для хозяйки.
— Что ты выбираешь? Думаешь, я за одну пластинку тебя прятала? Давай все.
Она поставила подойник, забрала все пластинки и опять положила их в сумку. Одной рукой она подхватила сумку, другой взяла подойник. Руки у нее были огромные, не женские.
— Марш отсюда и больше не попадайся.
Растерянная, я вышла из сарая. На улице было пусто и тихо. Я побежала домой, будто за мной гнались. Издалека можно было услышать, как стучат по мостовой мои деревяшки.
У железнодорожных мастерских меня остановил Антон Соловьев. Опять этот ненавистный полицай!
— Документы!
Документов у меня не было.
— Я забыла их дома.
— Сейчас проверим, — сказал он. — Пошли.
Мы опять повернули к рынку. У входа на рыночную площадь стоял большой грузовик, накрытый брезентом. Вокруг машины суетились немцы и полицаи.
— Принимайте еще одну, — сказал Антон.
— Там уже битком, — ответил полицай, стоявший позади машины.
— Худая, много места не займет! А ну, брысь наверх! — скомандовал Антон.
Не успела я опомниться, как он подхватил меня под руки и легко подбросил вверх. Чтобы не упасть, я уцепилась руками за борт машины, но Антон подтолкнул меня еще раз, и я упала на какую-то женщину.
— Ну-ка, освободи место для начальства, — приказал Антон. Он влез в машину и с хохотом повалился на людей. Ему было весело.
«Выслуживается перед оккупантами», — с ненавистью подумала я.
Машина тронулась. Мы поехали.
Везли нас недолго. Вскоре машина развернулась, дала обратный ход, и кузов ее очутился у большого бревенчатого сарая. Антон спрыгнул на землю, открыл ворота сарая, откинул задний борт грузовика и скомандовал:
— Выметайся!
Нас затолкали в сарай. У входа слева стояла бочка, от нее исходило страшное зловоние. Напротив, высоко над земляным полом, я увидела небольшое зарешеченное окошко и пошла в ту сторону, ступая по утрамбованной соломе, разбросанной по полу.
Вскоре сарай был набит битком. Несколько девочек, таких, как я, лет тринадцати-четырнадцати, и среди них мальчик растерянно озирались по сторонам. Женщины обрушили на полицаев поток
Я знала: сначала людей загоняют в сарай, а потом отправляют в Германию. Ноги мои подкосились, я опустилась на грязную солому, закрыла лицо руками и горько заплакала.
14
— Эй, люди, отзовитесь. Кто там? — слышу я шепот и не могу понять, то ли в самом деле кто-то шепчет, то ли мне показалось. — Не бойтесь, мы свои…
Гляжу, какая-то женщина ищет в стене щель, через которую доносится тихий голос. И я прижалась ухом к шероховатому бревну, чтоб лучше слышать. Женщина, должно быть, нашла дырочку, спросила:
— Мальчики мои родные, чем же вы можете нам помочь?
— Тетенька, говорите тише, а то полицай услышит. Скажите нам адрес, мы сообщим вашим родным, где вы.
— Ой, хлопчики, спасибо. На Цнянской я живу, дом пять. Зина меня зовут.
Я спохватилась. Нужно и мне дать весточку маме. Женщина тем временем отодвинулась, уступая мне место.
— Северный переулок, дом двадцать девять. Таня, — зашептала я.
Мальчик повторил.
— Не забудешь? Это возле немецкого кладбища.
— Знаю. Следующий.
И какая-то женщина начала говорить свой адрес, а я в это время смотрела в маленькую щель между бревнами. Добровольных почтальонов собралась целая гурьба.
На сердце стало немного легче, мелькнул огонек надежды. Главное, чтобы мама знала, где я сейчас.
Люди прижимались к маленькой щели в стене. Каждый шептал свой адрес с надеждой. А вдруг…
Начинало темнеть. Только теперь я почувствовала голод. Я пошарила в карманах: может, где корочка завалялась? Ни крошки — пусто. Стараюсь не думать о еде.
Вдруг загудела машина, и мальчишек словно ветром сдуло. Кто не успел сообщить свой адрес, с сожалением отвернулся от стены.
У ворот сарая остановилась машина. Послышались голоса полицаев, ворота открылись, и к нам хлынула новая партия несчастных. Вероятно, они попали в облаву на улице. Опять поднялся шум, крик.
Потом стало тихо. В сарае стемнело, только через зарешеченное окошко еще пробивался свет. Я сидела у стены, поглядывала на окошко и думала о мальчиках: хоть бы они успели побывать по нашим адресам, пока не стемнело! Конечно, сегодня мама вряд ли придет, скоро комендантский час. А завтра рано утром может прийти. Только бы не проспать!
Я смотрю на решетку, она напоминает мне свастику.
Я вдруг вспомнила, что рассказал мне однажды Славка Полозов. Партизаны подбили машину, в которой ехал немецкий офицер. Офицера хотели взять живым, но не удалось. Он выпал из машины, как мешок с песком. На сиденье стоял чемодан. Партизаны прихватили его с собой в лес. Открыли, а там, в чемодане, полно золотых зубов, коронок. Сколько же людей нужно было убить, чтобы набрать целый чемодан зубов!