Пять времен года
Шрифт:
Они прошли по темному переходу, где стояло несколько газовых баллонов, и вышли в другой двор, по которому звонкими стайками носились ребятишки, степенно прогуливались молодые женщины в длинных, до пят, юбках и косынках на головах, толкая перед собой детские коляски, стояли, разговаривая друг с другом, строгие мужчины в черных костюмах и белых рубашках. Ури шел быстро, опустив голову и лишь время от времени здороваясь со встречными, а Молхо следовал за ним, слегка напуганный кишевшей вокруг суетливой чужой жизнью. Но вдруг он ускорил шаги, поравнялся с Ури, остановил его и положил руку ему на плечо. «Послушай, я думаю, лучше, чтобы ты сразу знал, — смущенно проговорил он, — я ведь вообще-то человек нерелигиозный, скорее даже наоборот». Но это признание, казалось, не произвело на Ури никакого впечатления. «Ты не можешь быть „наоборот“, — резко сказал он, словно делая ему замечание. — Ты нерелигиозный, этого достаточно. Но я, знаешь ли, тоже нерелигиозный. Давай сюда, так ближе». И, пройдя мимо длинного ряда мусорных ящиков, они поднялись по ступеням ко входу в один из домов и остановились, в ожидании лифта, перед дверью которого толпились малыши и несколько беременных женщин. «У вас даже лифт есть?» — удивился Молхо. «А почему бы ему не быть?» — слабо улыбнулся Ури, опасливо поглядывая на соседок, наперебой приветствовавших его пожеланиями доброй недели. Лифт шел так медленно, как будто останавливался
Они вышли на одном из верхних этажей. Подойдя к своей двери, Ури выстучал несколько тактов и, не дождавшись ответа, открыл. Внутри царила теплая полутьма, которую чуть рассеивало лишь нежное, слабое сияние тонюсенького лунного серпа, наотмашь воткнутого в пустынное небо. Ури, казалось, и сам был удивлен и растерян молчанием, царившим в квартире, — бросив шляпу на стол, он торопливо прошел в другую комнату. В приоткрытую дверь Молхо увидел чьи-то ноги, прикрытые легким одеялом. Смущенно стоя в темноте, он услышал настойчивый шепот Ури, видимо убеждавшего свою жену подняться, и ее сонное ответное бормотание. Этот мужчина, озабоченно склонившийся над постелью женщины, напомнил ему, как в минувшем году он сам вот так же склонялся над постелью своей жены, уговаривая проснуться, когда болезнь увлекала ее в тяжелое, долгое беспамятство. Что-то смутно похожее на желание вдруг сонно шевельнулось в нем, он прикрыл глаза, чтобы лучше расслышать, о чем они шепчутся, даже сделал короткий, осторожный шаг в сторону приоткрытой двери, как будто и сам хотел присоединиться к ним, но тут же остановил себя и стал оглядываться по сторонам. Из полутьмы начали постепенно проступать очертания больших соломенных кресел с лежащими на них вышитыми подушками, какие-то развешанные по стенам ковры, бутылка вина на обеденном столе, свернутая скатерть, большие железные подсвечники, открытая книга и большой гребень из слоновой кости — на каждом из этих предметов мерцал сладостный и загадочный отблеск, как будто все они были отныне предназначены ему в обладание. Как и сама их хозяйка.
В спальне вспыхнул свет ночника, на стены легли искаженные тени, Молхо услышал легкий смех, а затем Ури появился вновь, все еще несколько смущенный, но уже с довольным лицом, прикрыл за собой дверь и поспешно зажег свет в гостиной. Молхо увидел небольшой коридор, заставленный мебелью, и заваленные книгами кресла. Ури решительно очистил одно из них: «Садись. Ядра просто уснула. Она думала, что мы уже не приедем. Это все из-за автобуса. Садись». И он сбросил книги со второго кресла, пытаясь освободить еще одно место. Молхо все еще не решался сесть. Его глаза были устремлены на огни, сверкавшие на видневшемся напротив склоне. Он ощущал некоторую обиду: «Я же не напрашивался к ним в гости и вроде ничего не собирался им продавать». В спальне послышался негромкий плеск воды, какие-то легкие похлопыванья, потом дверь открылась, и Яара вошла в гостиную. Он напрягся, но встретил ее дружеским и как бы даже слегка утомленным взглядом, но тут же вздрогнул от неожиданности, потому что тотчас понял, что все это время представлял себе не ее, а совсем другую девушку, точнее — эта, вошедшая, и та, другая, были слиты в его памяти воедино, а теперь вмиг разъединились, и он сразу же ее узнал, потрясенный вспыхнувшим в нем воспоминанием. «Ну конечно же, я был в нее влюблен! И даже любовные письма, наверно, посылал», — подумал он, и у него защемило сердце при виде ее поседевших, хотя все еще густых волос, по старинке заплетенных в толстую косу на затылке.
Она была такой же, как тогда, — высокой и длинноногой, и ее тело все еще сохраняло молодую гибкость, но живот, словно навсегда приподнятый всеми ее многочисленными беременностями и выкидышами, слегка выступал под легкой тканью длинного халата, как будто облекал собою какой-то вопросительный знак Он пожал ей руку, сильно при этом покраснев, и ее лицо, совсем простое и ненакрашенное, тоже показалось ему порозовевшим, то ли со сна, то ли от смущения. У нее была сухая и еще гладкая кожа — только глаза, небольшие, странного зеленовато-серого цвета, подчеркнутого седыми волосами, были окружены сетью мельчайших морщинок. «Да ты совсем не изменился, — сказала она хрипловатым низким голосом. — Клянусь, я бы тебя вспомнила, если бы мы встретились на улице». — «Не изменился? — растерянно, даже слегка обиженно спросил Молхо. — Как это может быть?» Они словно по-прежнему видели в нем мальчика, как будто намекая, что за все эти долгие годы он нисколько не повзрослел. «Она замечательно помнит людей», — поспешил с объяснениями Ури, одновременно расчищая место и ей, точно она тоже была здесь гостьей. Она медленно опустилась в кресло, и Молхо, понимающе кивнув, сел наконец тоже, про себя опасаясь, что она прочтет в его глазах слишком обнаженное желание, и все же, не удержавшись, скользнул быстрым мужским взглядом по очертаниям ее груди, увидел ее голые, белоснежно-чистые ступни и поразился тому, какие у нее маленькие и совершенные ногти — очень прозрачные, как будто выточенные из нежного стекла. У него перехватило дыхание — не то от стоявшей в комнате жары, не то от ее близости, обещавшей невыразимые наслаждения, быть может даже превосходившие его возможности. «Как бы там ни получилось, — подумал он, — но с этой я обязательно должен переспать».
Ури все еще стоял рядом с ней, сочувственно глядя на покрасневшего Молхо. Всегда красноречивый, бывший инструктор теперь неловко молчал. Молхо почувствовал, что должен объясниться. «Сказать по правде, — начал он, запинаясь, — я только сейчас понял, что все это время ошибался. Я просто перепутал. — Он смущенно посмотрел на нее. — Я соединил твое лицо с чьим-то другим, тоже из нашего класса, — и он назвал имя, которое, видимо, было им незнакомо. — Но сейчас я отчетливо вспомнил тебя, — радостно добавил он, хотя чувствовал себя немного ошалевшим от всех этих переживаний и объяснений, и она, густо покраснев, поблагодарила его признательной улыбкой, сунула руку в карман халата и, вытащив оттуда смятую пачку сигарет, достала одну, сунула в рот, прикурила от маленькой зажигалки, глубоко затянулась и тут же, спохватившись, протянула пачку Молхо, который поторопился отказаться, приметив только, что на пачке нарисованы тонкие силуэты каких-то всадников, тоже, видимо, прискакавших на эту встречу из далеких времен. — И еще я вспомнил, что мы с тобой действительно сидели на одной скамье, несколько месяцев подряд!» — закончил он с волнением.
Ури предложил ему чашку кофе, чтобы подбодрить перед обратной поездкой. «Может, останешься переночевать в Иерусалиме?» — спросил он. «Не могу, — сказал Молхо. — Мне в восемь на работу». Ури вышел в кухню, и Яара стала расспрашивать его — сначала о матери, потом о работе. Он рассказывал, пытаясь дать ей общую картину и не особо вдаваясь в детали, упомянул только о своей недавней инспекторской поездке в Галилею, в один из заброшенных городков развития. «Тебе приходится много ездить?» — спросила она, продолжая жадно курить. «Нет, — сказал он и объяснил: — До смерти жены я практически не мог отлучаться из дома». Она понимающе покачала головой, сочувственно глядя на него. В квартиру просачивался непрерывный шум огромного дома, сквозь стены доносились веселые, несмотря на поздний час, крики детей, — казалось, что с исходом субботы все в доме проснулись для новой жизни.
«Мы слышали, что у тебя был тяжелый год», — хрипловато произнесла она, помолчав, и снова сочувственно посмотрела на него. «Всего год?! — криво усмехнулся он, поднял на нее тоскливые глаза, но тут же снова опустил голову, уставившись на ее ноги. — Всего год? — Ему вдруг захотелось выплакаться перед этой женщиной. — Это тянулось семь страшных лет. И ведь это были не только боли, нет, боли никогда не были самым главным, главным был тот постоянный страх, который поселился в доме со дня ее первой операции. Нас все время сопровождал страх». Он перевел взгляд на открытое окно, как будто где-то там таился иерусалимский воздух его далекого детства, и вдруг остро почувствовал, что предает свою мертвую жену, жалуясь другой женщине. Вошел Ури. В руках у него был поднос с чашкой турецкого кофе и печеньем. Яара поднялась и принесла маленький столик, чтобы поставить поднос рядом с Молхо. «Без печенья, пожалуйста, — тут же отказался Молхо. — Я на диете». — «Ты на диете? Зачем?» — удивилась она, улыбнувшись, и Молхо ощутил радость от того, что она увидела его достаточно стройным. «Ну что ты, мне действительно нужно похудеть», — сказал он с таким жаром, что его собеседники, кажется, даже слегка удивились. Ури начал расспрашивать его о детях — что они собираются делать, его особенно интересовал младший сын, как будто тот мог стать источником неожиданных осложнений, коль скоро он так слабо учится и даже может остаться на второй год. «Может, стоит отправить его в какой-нибудь интернат? — неожиданно предложил он. — В Хайфе наверняка найдется хороший интернат. Что ни говори о наших ультраортодоксах, но интернаты у них просто замечательные». Разговор перешел на харедим. Молхо старался не повторять те выражения, к которым всегда прибегала его покойная жена, говоря на эту тему. Но его осторожность оказалась излишней. Ури, энергично раскачиваясь в кресле-качалке, говорил о своем окружении с такой открытой неприязнью, как будто был здесь совершенно посторонним, каким-нибудь кибуцником, а свою длинную бороду отрастил на армейской службе. Яара, не переставая прикуривать одну сигарету от другой, внимательно слушала его. Дым медленно плыл по комнате, вытягиваясь в окно, точно сероватое облачко, уплывающее в глубину ночи. Молхо с грустью заметил синеватые, слегка расширенные вены на ее ногах. «Ночные люди», — подумал он, видя, что позднее время совершенно не мешает им настроиться на продолжительную беседу. Ему, однако, предстояла еще длинная дорога в Хайфу, и поэтому он воспользовался первым же перерывом в разговоре, чтобы подняться с места. «А вы? Вам не приходится бывать в Хайфе?» — автоматически спросил он, как будто прощался с какими-то случайными новыми знакомыми, с которыми рассчитывал снова встретиться разве что через годик-другой. «В Хайфе мы не бываем, — быстро ответил Ури, тоже поднимаясь с места, — но теперь приедем обязательно. Возможно, что и Яара приедет навестить тебя», — добавил он, сердечно обнимая Молхо. Она неторопливо поднялась, и Молхо на миг испугался, что она окажется слишком высокой для него. Но когда она на прощанье тепло пожала ему руку, он вдруг ощутил, что его заливает волна непривычного счастья. Видимо, они заранее все решили, и теперь им не так уж важно, как он выглядит, что скажет и как будет себя вести. Они его уже выбрали. Это двое сильных, волевых людей, связанных могучей и бесстрашной силой взаимной преданности, как бывают связаны именно бездетные пары, вечные бродяги, готовые к любым переменам. В этот полночный час он готов был с полным доверием отдаться в их руки.
«Вы купили эту квартиру или снимаете ее?» — спросил он, уже идя к выходу и с интересом осматривая их жилье. Его вопрос, казалось, их удивил. «Ни то, ни другое, нам просто предоставили ее за очень низкую плату». — «И у вас нет никакой другой квартиры?» Оказалось, что нет — за все эти годы они ничего не накопили. Молхо захотелось снова взять ее руку в свою. Теперь ее рука показалась ему необыкновенно мягкой и гладкой. «Ну, так, может, еще увидимся, — сказал он, стараясь говорить как можно небрежней, но внутренне сжимаясь при виде ее мертвых седых волос. — Может, я и сам еще приеду в Иерусалим».
Ури проводил его к лифту, по-прежнему заполненному детишками в белых рубашонках, которые, видимо, этой своей непрерывной ездой, вверх и вниз отыгрывались за вынужденное безделье прошедшего субботнего дня. «Шумно у вас здесь», — пожаловался Молхо и попытался погладить по голове одного из малышей, но тот с ужасом отпрянул от его руки, и его товарищи залились громким смехом. Они снова вышли во двор, где, несмотря на поздний час, было полным-полно людей и сновали туда-сюда машины. Молхо показалось, что его разглядывают с любопытством и провожают удивленными взглядами. Встречные поздравляли их с наступлением новой недели, но Ури шел молча, не останавливаясь, механически кивая на ходу встречным, как будто напряженно о чем-то размышляя, и Молхо с огорчением подумал, что, наверно, он все-таки их разочаровал. Он открыл дверцу машины, но что-то все еще удерживало его. «Как странно то, что ты придумал! — захлебнулся он вдруг в волнении. — Я потерял жену уже десять месяцев назад, а мне все еще трудно это пережить, трудно снова сойтись с кем-нибудь. Как будто мне отрезали руку, а она все еще болит. Мне выпали тяжелые годы, и все это время я молчал, и поэтому сейчас я вынужден быть очень осторожен. Ты не поверишь, но два месяца назад в маленьком городке в Галилее мне показалось, что я влюбился в маленькую девочку, можешь себе представить? В настоящего ребенка, в черную индийскую девочку. Странно все это…»
Ури слушал его, глядя исподлобья. «Дайте мне подумать, — продолжал Молхо с какой-то горечью. — И вы тоже подумайте. А тогда мы, возможно, и правда сможем попробовать, но только медленно, очень медленно. Вы уверены, что я подхожу для этого? А что, если бы моя жена не умерла? Как бы вы поступили тогда? Кого бы вы тогда выбрали?»
Но Ури по-прежнему молчал. Он застыл с прикрытыми глазами, как будто думал о чем-то совершенно другом. Молхо вдруг увидел, что совсем рядом с ними, у стены, стоят трое парней в белых рубахах и черных шляпах, с большим интересом прислушиваясь к их разговору. «Езжай с миром, — тяжело вымолвил наконец Ури. — Я тебе еще позвоню». Молхо послушно включил мотор, медленно сдал машину назад и в большом зеркале перед собой увидел огромный квартал, весь усеянный огнями. Как будто тысячи глаз следили за ним.