Пять времен года
Шрифт:
И вот он снова шел среди полей, усеянных желтыми цветами, название которых он так и не удосужился узнать, вдали различались сиреневые очертания гор, в воздухе по-прежнему висела застоявшаяся, вековая тишина, — видно, все еще досыпали, а в поле, где раньше горел маленький костер, сейчас — ни души, только сероватый дым еще поднимался над тем местом. Молхо свернул посмотреть — зола была еще горячей, и в ней перемигивались огоньки и искры, как будто там переливались большие капли ртути, а влажная земля вокруг была цвета темной меди. Со своего места он различил тропу, ведущую в глубокое ущелье, заросшее густым кустарником, — на той стороне, на противоположном склоне, высились острые зубчатые утесы, точно скелеты первобытных ящеров, бессильно прислонившихся к этому склону перед своей кончиной. На зеленом и синем фоне сверкали пятна оранжевого и пурпурного цвета, и все это было подчеркнуто торжественно-коричневой линией тропы, пересекавшей склон точно по диагонали. И Молхо вдруг понял — вот же оно, то знаменитое вади, куда нас вели во время молодежной экскурсии! Значит, он и впрямь был здесь когда-то! Он долго стоял, прислушиваясь ко все усиливавшемуся ветру, и ему почему-то думалось, что, если он сейчас тоже умрет, никто не пойдет его искать. «Ну и ладно, — сказал он вслух. — Лишь бы оставили меня в покое».
Он вернулся на дорогу и пошел в сторону дома девочки, но не свернул к нему, а продолжил путь, поднимаясь к маленькому жилищу Бен-Яиша, и, подойдя, громко постучал в дверь, но ответа не было. Одно из окон было открыто, и он заглянул внутрь. Возле неубранной кровати стояли телевизор, видео и динамики, на столе высилась гора грязной посуды, как будто кто-то вышел отсюда совсем недавно. Он обошел кругом, пробираясь сквозь высокие сорняки и бурьян, стебли которых терлись о стены дома, и увидел чуть повыше совсем крохотную деревянную будку, по форме напоминавшую поставленный на попа гроб. Это был старый туалет, того типа, который ставили возле первых, наспех построенных домов в пятидесятые годы. Он пошел к нему, продираясь сквозь одичавшие колючки, там была дверь — он открыл ее и вошел внутрь, будка была не выше человеческого роста, из отхожей ямы росла густая трава. Молхо плотно прикрыл за собой дверь и сквозь пересохшие деревянные стены услышал приглушенный шум ветра, как будто кто-то выл за стеной, прикрыв рот ладонью. Он расстегнул брюки и попытался помочиться в траву, но ему с трудом удалось выдавить из себя несколько капель, и он опять ощутил внутри какую-то странную слабость. Через маленькое окошко туалета он видел дом девочки на склоне — что за наваждение на меня напало? с чего это она так влезла мне в душу? я веду себя так, будто влюбился в эту маленькую черную девчонку и готов вот так торчать здесь, в этой дыре, и ждать еще семь лет, пока она повзрослеет и я смогу на ней жениться. Он вышел, закрыл за собой дверь, спустился и постучал в дверь ее дома.
Ему открыл индиец. «Ну что ж, я вижу, что ваш Бен-Яиш не торопится, — сказал Молхо с мрачным спокойствием. — Напрасно я тащился сюда. Думаю, мне лучше возвращаться. Только передайте ему, пожалуйста, что я приезжал и что я зол на него, как черт, — на самом деле он не чувствовал в себе никакой злости, — и если он думает, что может что-нибудь объяснить, если он вообще может что-нибудь объяснить, то пусть теперь побегает за мной, потому что я свое дело сделал». Индиец выслушал его тираду с глубокой серьезностью, стоя в дверях слабо освещенной комнаты, по которой снова были разбросаны книги. Потом он сказал: «Зачем же вам уезжать? Вы столько ждали, лучше подождать еще немного, в конце концов Бен-Яиш приедет, он обязательно приедет. А вы могли бы пока подождать его здесь, у нас, и пока отдохнуть». — «Чего мне еще ждать? — спросил Молхо. — Я уже устал ждать». — «Куда вы так торопитесь? Лучше отдохните. Вы можете пока полежать здесь». — «А разве ваша жена еще не вернулась?» — «Моя жена? — удивился индиец. — Что вы, она возвращается только в пять. — И, увидев, что Молхо молчит, снова начал уговаривать: — Останьтесь. Он будет очень жалеть, если узнает, что вы тут были и не дождались его. Входите». Молхо стоял в нерешительности. За его спиной снова дико свистел ветер. Странно, где же девочка? Он скользнул взглядом по заваленной книгами комнате, по кухне, где на столе все еще стояла грязная посуда. «Но где же… — растерянно пробормотал он. — Я ведь буду мешать…» — «Нет-нет, — перебил его индиец, — чем же вы можете нам помешать? Вы нам не мешаете». — «Ну, я как-то не знаю… — Молхо все еще не мог решиться. — Вы ведь работаете…» — «Это не работа, — мягко возразил индиец. — И вы не мешаете, право». Молхо замялся: «Может быть, у вас есть какое-нибудь другое место? Какой-нибудь склад? Я, собственно, мог бы и в комнате вашей дочери…» Но индиец повторил: «Вы и здесь не помешаете, у меня. Я тут просто расставлял книги…» Но, увидев, что Молхо по-прежнему стоит в нерешительности, сказал: «Ну хорошо, я устрою вас в другом месте». Он вошел в комнату девочки и вывел ее оттуда. Снова эта грациозная, точеная фигурка, и это черное трико, и эти очки на лице цвета потемневшей слоновой кости. Только теперь еще и учебники под мышкой. Отец усадил ее в углу салона и пригласил Молхо: «Входите. Здесь вам будет спокойно». Но увы, комната была совсем не похожа на детскую, сразу же понял Молхо, просто обычная, к тому же заставленная старой мебелью полутемная спальня с такой же старой, бабушкиной кроватью с высокими металлическими трубками по бокам. Хозяин подвел его к кровати, мягко погладил по плечу, и Молхо вдруг подумалось, что этот индиец обращается с ним, как с усталым стариком, который нуждается в отдыхе. «Но я не хотел мешать вашей дочери…» — слабо запротестовал он, уже опускаясь на мягкую постель. Но индиец даже не дослушал — он быстро достал из шкафа подушку и одеяло, закрыл жалюзи и сказало «Вот, тут вы сможете отдохнуть и дождаться Бен-Яиша. Он будет очень жалеть, если узнает, что вы приезжали и уехали ни с чем». И видно, что на самом деле его не волнуют ни липовые счета, ни даже затянувшееся ожидание заезжего гостя — ему почему-то важно лишь не огорчить молодого председателя. Сидя на постели с таким видом, будто делает хозяину одолжение, Молхо криво усмехнулся: «Все-таки, согласитесь, это большое свинство со стороны вашего Бен-Яиша. Мы ведь договорились». Но в его голосе не было злости, напротив — его удивляло, какое блаженное спокойствие и нежданная радость вдруг снизошли на него. «Вы можете снять обувь», — сказал индиец, но Молхо отказался и продолжал сидеть, дожидаясь, пока за хозяином закроется дверь. Вот, сейчас она закрывается. Выходит, он опять будет спать в чужом доме! Какие нотации он услышал бы от жены. Она-то всегда соблюдала приличия и старалась никогда не спать в чужих домах. Он встал, поднял со стола лежавший там том «Детской энциклопедии», весь в цветных картинках, положил в ногах кровати, чтобы не запачкать покрывало, и наконец улегся и прикрыл глаза, прислушиваясь к завываниям ветра, который то стихал, то начинал выть снова, и вой этот то спадал, то нарастал, как будто там, на небесах, кто-то все заводил и никак не мог завести двигатель своей капризной автомашины. «Какой убаюкивающий звук», — думалось ему сквозь дрему, и он, видимо, действительно задремал, потому что вдруг проснулся, испуганно глядя на часы, но оказалось, что прошло всего десять минут, — вокруг стояла мертвая тишина, только за стеной раздавалось еле слышное гудение холодильника. Он встал, подошел к окну, открыл жалюзи, увидел перед собой маленький коровник и, ощутив на лице дыхание чистого галилейского воздуха, не сразу понял — что это? где он? что он здесь делает? как будто у него нет ни дома, ни семьи и он один в целом свете! — но какая-то неодолимая сонливость уже снова поднималась в нем, словно чья-то мягкая, но властная рука сжимала ему грудь, и, стащив с себя пиджак и туфли, он взбил подушку, сдвинул книгу и снова лег, с наслаждением погружаясь в медовую сладость девичьей постели. «Видишь, куда меня занесло, — печально шепнул он жене, — смотри, до чего я докатился, — и все из-за тебя…» Глубокая грусть охватила его, и он снова уснул и проспал несколько часов, хотя много раз пытался и не мог очнуться, а когда наконец проснулся окончательно, в комнате было совсем темно, только багровые языки заката пробивались сквозь жалюзи, его подушка была слегка влажной от слюны, часы показывали шесть, и за дверью слышалось тихое плесканье. Он проспал больше трех часов. Молхо быстро вскочил, но тут же опять упал на подушку, однако пересилил себя, поднялся, надел туфли и пиджак, тщательно сложил одеяло, положил книгу на место, пригладил волосы, осторожно приоткрыл дверь и чуть не наступил на молодую, восточного, хотя не индийского; вида женщину с огромным животом, которая, стоя на коленях, мыла пол в коридоре. Значит, мать девочки уже вернулась! Он смутился и покраснел. Она посмотрела на него отчужденно, почти враждебно, как будто в том, что он спал у них в доме, было что-то неприличное. Худой индиец, надев передник, варил что-то на кухне. А девочка, сидя на ковре, готовила уроки, ее пальцы были в чернилах, она посмотрела на Молхо своими большими темными глазами сквозь помутневшие, будто от умственного напряжения, очки. Все они явно старались вести себя как можно тише, чтобы не помешать его отдыху. Он хотел было извиниться за свой бесцеремонно долгий сон и объяснить, что его сморил их непривычный ветер, но индиец, глянув на него, произнес безнадежным голосом: «Он так и не вернулся. Последний автобус уже пришел. Мы не можем понять, что с ним случилось. Может быть, он ошибся датой?» И Молхо, гневный, взъерошенный, как будто сон тоже был тяжким усилием, насмешливо откликнулся: «А может, он просто испугался меня. И правильно, что испугался». Девочка застыла с приоткрытым ртом, и он вдруг понял, что они тоже боятся его. «Если бы вы могли подождать еще немного… — неуверенно сказал индиец. — Может быть, он добирается попутными машинами». Но Молхо только саркастически усмехнулся: «Еще подождать? Он что, мессия? Впрочем, вы не виноваты. И она тоже устала, — добавил он, указывая на молодую женщину. — Я не могу больше вам мешать». Женщина действительно казалась усталой. Изможденная, хмурая, даже как будто немного чужая рядом со своим темным мужем и смуглой дочерью. «Я пойду, — сказал Молхо. — Уже темно, а я в новой машине, так что приходится ехать медленно». — «Идемте, я провожу вас», — сказал индиец, вытирая руки о передник, и девочка тоже поспешила подняться, точно собака, почуявшая, что хозяин собирается выйти из дома. Они вышли втроем, на улице было холодно, на всем лежал дрожащий, неуверенный вечерний свет, и Молхо в первый миг показалось, что солнце еще не решилось зайти — вот-вот передумает и выплывет назад из-за горизонта, торопясь разогнать сгущающуюся темноту. В коровнике печально мычала корова, и он вспомнил, что слышал это мычание во сне. Он быстро шагал к машине в сопровождении индийца и девочки. Стоял тихий весенний вечер, такой прозрачный, как будто только сейчас, с заходом солнца, он окончательно прояснился. И Молхо, как будто заново родившийся после долгого сна, с удивлением увидел, что маленький поселок тоже возродился к жизни. Вокруг его машины толпились люди — темные индийцы смешались со светлыми северо-африканцами, — и все как будто только и ждали его пробуждения, потому что им казалось, что такой глубокий и долгий сон начальственного гостя непременно должен означать что-то очень важное, и это порождало у них тревогу и одновременно вселяло смутные надежды. Кто-то бросился ему навстречу: «Неужели вы уже уезжаете?» — «Конечно», — улыбнулся Молхо. «Но он вот-вот приедет! — уговаривали они. — Если уж вы добрались в такую даль…» Но Молхо только улыбался, ничего не отвечая. Был тут и хозяин кафе. Все пытались переубедить гостя. Неужели он напишет в своем отчете что-то плохое об их любимом председателе? Ведь он не сделал ничего плохого. Видно было, что они всеми силами пытаются защитить своего загадочного Бен-Яиша. «Хорошо, хорошо, — успокаивал их Молхо. — Я пока не буду писать отчет. Пусть он позвонит мне завтра, мы назначим новую встречу». Он наконец вырвался из их рук, сел в машину, пристегнулся ремнем безопасности, разогрел двигатель, так что «ситроен» стал слегка приподыматься, и включил фары — стайка детей брызнула врассыпную от колес, и в их группе снова мелькнула вытянутая фигурка странной девочки. Что за черт, что, я действительно влюбился в этого ребенка?!
Ему объяснили, как добраться до главной дороги, и он медленно тронул с места. Через несколько километров он остановился и вышел протереть переднее стекло, потом вернулся за руль, погасил свет в машине, и ему вдруг почудилось, будто жена сидит рядом с ним, запрокинув голову назад, как сидела минувшей весной, когда ее шейные позвонки уже были поражены болезнью, — он старался тогда ехать очень медленно, чтобы не трясти ее. Он не осмелился повернуться к ней, лишь уткнулся лицом в рулевое колесо. Нет, это невозможно! Я не виноват. Это все от одиночества. Это одиночество меня убьет.
Обратный путь оказался короче, чем он думал, — на этот раз он нигде не останавливался и не искал дорогу, да и на шоссе почти не было движения, он все время шел на большой скорости, через сорок минут свернул уже на автостраду Акко — Цфат, и перед ним раскинулся залитый огнями Хайфский залив. Перекресток у Кармиэля он проехал на скорости, даже не подобрал одиноко стоявшего солдата, который отчаянно махал ему рукой, — сиденья в новой машине еще не были зачехлены, и Молхо опасался, что солдат повредит ему обивку своим автоматом. Дома он нашел младшего сына, который готовил уроки в своей комнате, а не сидел, как обычно, тупо и отрешенно перед телевизором. Мальчик явно привык быть один дома, уже не стремился побыстрее удрать. Молхо вошел в кухню и с удовольствием увидел, что сын не стал, как раньше, открывать новые консервные банки, а удовлетворился тем, что было в кастрюлях. Он положил и себе, поел и помыл посуду. Потом он немного поговорил с мальчиком, и тот, казалось, даже чуть открылся ему навстречу — стал рассказывать о школе, о товарищах; нет, он явно изменился к лучшему. Уже лежа в постели, сын вспомнил, что звонила бабушка. «Что она хотела?» — обеспокоенно спросил Молхо. Оказывается, она хотела спросить, знает ли он кого-нибудь в отделе иммиграции Еврейского агентства. «В отделе иммиграции? — удивился Молхо. — Чего вдруг?» Он еще немного покрутился по дому, но даже тишина и пригашенный свет не клонили его в сон. Приходилось терпеть эту полную ясность посреди ночи. Мысль о съеденном в поселке подозрительном мясе уже покинула его. А вот воспоминание о сладком и долгом сне продолжало стоять в памяти, и ощущение было такое, будто все клетки его тела буквально вывернулись наизнанку в сладостной истоме. Он даже не пытался лечь. Безнадежно. Он посидел, обдумывая, что написать в завтрашнем отчете, потом взял семейные альбомы и начал их листать. Вот его дети, еще малолетние, вот фотографии его свадьбы и его собственные фотографии, а вот старший сын, уже студент, и младший, гимназист, и фотографии его родителей и двоюродных братьев, а вот и он сам — изумленный младенец на белой подстилке. В час ночи он лег и долго лежал с открытыми глазами, пока не уснул.
Утром, когда он пришел на работу, секретарша сказала ему, что звонили из Зруа — его ищут из поселкового совета. Он тихо выругался, но тут же отзвонил, кто-то снял трубку, он снова услышал голоса детей и звуки аккордеона, а потом голос секретарши. «Яир вернулся через полчаса после того, как вы уехали, — сказала она, как всегда запыхавшись, — и очень сожалел, что вас не застал». — «Я тоже», — примирительно сказал Молхо. «Но он хочет все вам объяснить». — «Так пусть приезжает ко мне в министерство», — сухо предложил Молхо. «Нет, Яир хочет показать вам, что все в порядке, все на месте. Нужно, чтобы вы увидели это собственными глазами». — «А где он сейчас, ваш Яир? — спросил Молхо, слегка заколебавшись. — Дайте мне его». Оказалось, что его и сейчас нет на месте, но секретарша клялась, что он будет ждать Молхо в любое назначенное им время, и даже добавила, что они готовы послать за ним машину. «Машину?» — «Да, так он обещал». Молхо тут же прикинул, сколько он таким манером сэкономит на бензине. Расходы на дорогу ему в любом случае возместят. Он сказал секретарше, чтобы она позвонила завтра, и отложил папки Бен-Яиша в сторону. Чуть позже ему позвонили от начальника отдела. Ну что, он съездил? И каков результат? Молхо тщательно выбирал слова. Впечатление странное, даже слегка подозрительное, как и говорил начальник. Какой-то неопытный парень, сомнительный студент, который раздает жителям суммы, предназначенные бюджетом для развития поселка, к тому же без всякого учета, достает им продукты и одежду по сниженным ценам. Непонятно, собирают ли там вообще налоги. Но парня этого не было на месте, хотелось бы выслушать, что он скажет.
Несколько дней никто не звонил, а в субботу страна перешла на летнее время, и вечера вдруг стали нескончаемо длинными. Молхо хотел уже закрыть дело и передать его на расследование юристам министерства, но в один прекрасный вечер поселковая секретарша позвонила ему прямо домой, долго и сбивчиво извиняясь за задержку. Готов ли он приехать? «Ладно, — покладисто сказал Молхо. — Если этот ваш Яир так уж хочет меня увидеть, пусть действительно пришлет за мной машину». Они договорились, что в четверг его заберут из дома, между десятью и одиннадцатью. Интересно, а обратно они меня тоже привезут? — спросил он себя, положив трубку. Он ходил по дому, почему-то неожиданно взволнованный тем, что ему предстоит снова побывать в поселке и опять увидеть их всех.
В среду он передал начальнику отдела, что ему нужно снова отправиться в Зруа, для окончательной проверки, и получил разрешение на поездку, а также подтверждение оплаты расходов. В четверг стояла теплая, хотя и облачная погода, и он сходил в центр — сделать покупки и кончить кое-какие дела, а вернувшись домой, обнаружил там домработницу, с которой не встречался уже несколько недель и общался лишь с помощью телефона и записок. Он закрылся у себя в комнате, чтобы поменьше разговаривать с ней, но она, видно, была в необычайно хорошем настроении, потому что все время распевала и ковры выбивала громче обычного, а в конце концов сама вошла к нему с громким возгласом: ах, она так рада видеть его, как он поживает? «А вы выглядите лучше, — сообщила она под конец. — Намного лучше». В конце концов она ушла, оставив за собой сверкающую чистотой квартиру. Время приближалось к двенадцати, но машина, которая должна была забрать его, все еще не появлялась. В час ему пришлось согреть себе обед. «Теперь мне и квитанцию на обед придется подписать самому», — подумал он с нарастающим раздражением. Закончив есть, он решил взяться за приготовленные для поездки папки и подвести итоги. Ему захотелось избавиться наконец от этого дела насовсем. Но в два часа в дверь позвонили. Это был водитель — высокий плотный араб примерно того же возраста, что и Молхо. Он был из деревни вблизи Зруа, и его послали привезти Молхо. «Почему так поздно?» — набросился на него Молхо. Оказывается, водитель уже два часа крутится по Хайфе в поисках нужной улицы. «Стоит ли выезжать так поздно? — колебался Молхо. — Не проще ли отменить эту поездку?» Но мысль о девочке, по-прежнему трепетавшая в нем, плюс возможность немного урвать у государства на расходах на бензин в конце концов склонили чашу весов в пользу поездки. «Но меня нужно будет привезти обратно!» — сурово предупредил он араба. Тот, однако, даже слова такого не слышал — «обратно». Может быть, имелось в виду, что кто-то другой привезет Молхо «обратно»? Молхо опять заколебался, но потом все-таки собрал разложенные было на столе папки, прихватил на всякий случай пижаму и комнатные туфли, завернув их в газету, сменил туфли на поношенные и тяжелые, сердито сказал арабу: «Поехали!» — и запер за собой дом.
На улице их ждал старый пикап, набитый товарами, и Молхо почему-то втолкнули на переднее сиденье, между водителем и его женой, большой толстой женщиной в черном платье. Пикап тронулся, но пополз медленно, с трудом одолевая вязкую послеполуденную жару, двигатель громко тарахтел, дорога была забита, и вдобавок они время от времени сворачивали куда-то вбок, в очередную арабскую деревню, чтобы выгрузить часть товаров. Молхо даже не подозревал, что под самой Хайфой есть столько арабских деревень. Стиснутый между арабом и его женой, потный, злой, проклиная в душе свою долю, он наблюдал за медленно ползущей мимо окна дорогой и с омерзением следил, как водитель переключает сцепление, всякий раз демонстрируя величайшую осторожность и почти полное отсутствие всякого умения. От нечего делать он стал расспрашивать араба, что у него общего с Бен-Яишем, и тот ответил, что Бен-Яиш помогает ему наладить связи с соседними селами и оформлять счета на развозимые товары. Других тем для разговора у него не было, араб и его жена тоже не разговаривали друг с другом, в кабине воцарилась унылая тишина, и арабка стала подремывать, то и дело наваливаясь на Молхо. Когда они начали длинный подъем в горы, у Молхо тоже стали закрываться глаза, и он, в свою очередь, начал клонить голову на ее огромную грудь, то и дело вздрагивая и просыпаясь. До Зруа они добирались три часа, по дороге свернули в деревню, где жил водитель, — она выглядела так, будто находилась где-то в диких горах турецкой Анатолии, — жена водителя вышла, сняла обувь, быстро вошла в свой дом, а сам водитель, выгрузив очередные ящики, пригласил проснувшегося Молхо выпить чашечку кофе. Молхо отправился в туалет и с удивлением обнаружил, что там очень чисто, а вернувшись в комнату, увидел, что кофе уже готов. Араб сказал: «Я слышал, что у вас умерла жена», и Молхо поразился: как он мог об этом узнать, что, у него на лбу написано? Нет, ему рассказали об этом в поселке. А что еще ему рассказали? Больше ничего. Ему просто сказали — поезжай и привези.
К школе в Зруа они подъехали в пять вечера. В мягком и нежном вечернем свете он стоял перед покинутым, молчаливым зданием, даже не удивляясь тому, что большая дверь закрыта на замок, — он с самого начала ждал, что Бен-Яиш подведет его опять. За те десять дней, что его тут не было, поля слегка пожелтели и расцвели новые цветы. Появилась какая-то новая, тонкая красота. Между домами угадывались сливавшиеся с сумерками силуэты индийцев, следивших за приезжим. «Опять этот человек из министерства», — услышал он чей-то шепот. Он медленно пересек торговую площадь, но на этот раз люди почему-то избегали встречаться с ним взглядом, как будто жалели его.