Рассказы

Морочко Вячеслав Петрович

МОТЫЛЕК вновь и вновь возвращался к истокам, к изначальному повороту событий — к порогу «вселенского сна». И хотя то, что есть, всем обрыдло, никто не хотел перемен. Все жаждали определ» нности, несмотря ни на что сейчас же и навсегда.

17

В регистратуре ветеринарной лечебницы, одноэтажном кирпичном домике возле железной дороги, записали больного: «Кот Леопольд /восемь месяцев/». В очереди к ветеринару были только мужчины с собаками. Леопольд нервничал, и хозяйку с котенком по джентельменски пустили вперед.

Ветврач Сергей Иванович (пожилой человек с суровым лицом солдата) как коврик «расстелил» малыша на столе и принялся ощупывать, говоря ничего не значащие

слова, от которых тело вдруг сделалось «тряпочным». Леопольд впал в прострацию, а очнулся, когда из него уже извлекли иглу шприца.

— У вашего котика — чумка — болезнь «усатых бродяг». Он у вас молодой, — я надеюсь, все обойдется.

Голос Сергея Ивановича не соответствовал грозной внешности. Он так говорил, что весь мир казался добрее. Пока малыш зализывал место, где побывала игла, врач оформил рецепт, объяснил куда и как долго ходить на инъекции, чем кормить и поить больного.

Домой хозяйка несла малыша на руках. Весь путь он тихо лежал, только около зарослей стал вырываться. Но стоило Ольге Сергеевне положить котенка в траву, как неизвестно откуда возник полосатый котище — облезлый худой и свирепый. Шипя, он как будто пытался напасть и красноречиво, как это умеют лишь кошки, смотрел в глаза женщине, точно внушая: «Брось его! Гони прочь! Все равно он уже не жилец!» Ольга Сергеевна вскрикнула, замахнулась на «облезлое чудище», взяла Леопольда на руки и заплакала. Он притих, изумленный метаморфозой, произошедшей с самым сильным котом: «Полосатик» сам стал похож на бродягу, с приходом которого и начались все несчастья.

На работе сказали, что чумка — неизлечима. У женщины закололо сердце… А дома — узнала, что котенок впервые за эту неделю вылакал блюдечко сливок и валялся на подоконнике, поджидая ее. На другой день, когда принесла кота на укол, — первым делом спросила, правда ли, что чумка не лечится?

— Поменьше слушайте бабьих сказок! — советовал врач. — Котик у вас молодой — справится. А мы поможем. Да вы посмотрите, как уже повеселели глазки!

В последний визит во время инъекции обломилась игла. Ольга Сергеевна снова расстроилась: от знакомой медицинской сестры она слышала, это плохая примета. Малышу было больно. Он впервые за время болезни всплакнул, по дороге домой не вырвался из рук, с кислой миной лежал целый день на боку… Но к вечеру ожил: потрапезничал и как ни в чем не бывало, полез целоваться.

Надо сказать, что котенок болел не один. Среди лета, правда холодного и дождливого, у Иры открылась ангина. Хозяйская дочка бродила по дому с завязанным горлом. На столике шелестели бумажки с лекарствами. Здесь пахло так же, как в ветеринарной лечебнице. Девочка молча часами глядела в окно, и малыш, набирающий силы, сочувствовал ей, хотя понимал, что и это был сон, что ей снились тревожные сны «подрастающей кошечки».

18

Однажды, возвращаясь с работы, хозяйка столкнулась в дверях с высоким, похожим на общипанного цыпленка юношей. В прихожей спросила у дочери: «Кто это был?»

— Будущий Остроумова-Лебедева, — рассмеялась Ирина.

— Кто? Кто? — не поняла мать.

— Гений графики — Остроумова-Лебедева.

— Смеешься над парнем?

— Он не обидчивый — умный.

— Если умный, почему — такие короткие брюки, что сверкают носки?

— Мамуля, что делать: растет человек — не может остановиться…

— Странный мальчик.

— Нисколечко! Он называл котяшку Котангенсом… И они целовались.

— А ты? — в упор спросила Ольга Сергеевна.

— Господь с тобой, мамочка! — всплеснула руками Ирина. — Я же вирусная!

А на другой день Леопольд, еще не совсем оправившись от болезни, попал в историю, даже не выходя из квартиры. Часов в одиннадцать, когда никого, кроме двух больных, дома не было, в дверь позвонили. Ирина пошла открывать, а котенок, дремавший в кресле, приоткрыл один глаз. Шелестя бумагами, вошел участковый милиционер —

«очкастенький» лейтенант, выверявший списки жильцов… Леопольду из комнаты вдруг показалось, что в прихожую влезло чудовище угрожающе пестрой расцветки с округлыми злыми глазами. Зная, что в доме нет никого, кто бы мог заступиться, котенок перепугался до судорог. Инстинкт сработал мгновенно: «Бежать! Укрыться как можно скорее в надежном углу за «коровой», пока не схватили!» Будучи по природе пугливым, малыш соскочил на ковер и уже было кинулся прочь, когда с ним случилось нечто такое, что позже Кошко не устанет описывать в институте коллегам, которые, удивляясь восторгу рассказчика, отнесут это к отголоскам еще не изжитого до конца «феномена гармонии». Каждому, кто бывал в доме, Игорь Борисович теперь заново представлял Леопольда. Чувствуя, что о нем говорят, малыш в смущении жмурился или склонял морду набок, дескать, «не надоело еще»? Он решил, что каким-то образом оконфузился. «Но в конце концов, с кем не бывает. А вспоминать об этом бестактно». Но тогда никто не поверил бы, что такое может случиться: какая-то непостижимая сила внезапно швырнула котенка на грудь обалдевшего участкового. В один упоительный миг малыш пережил унижение страхом, потрясение собственной низостью и дикую ярость при мысли, что кроме него больше некому взять под защиту больную Ирину. Разинув пасть и сверкая глазенками, он орал благим матом и, вероятно, казался себе страшным зверем. Опомнился Леопольд уже на девичьих руках, с трудом оторвавших его от милицейского кителя.

— С таким котиком не нужна и собака, — признал молодой человек.

19

«Мотылек» ощущал приближение «Конца сна». Количество «спальных мест» имело предел, и спавшие пробуждались, чтобы дать спать другим. Этот сон напоминал ветхий дом, где гнилые стропила и балки трещат, потолок протекает, осыпаются стены, двери визжат, а в полу — безобразные дыры. В доме — дрожь и сквозняк… И чтобы та «дрожь», тот «сквозняк» раньше времени не будоражили «спящих», «Мотылек», простирал свои крылья, заслоняя ими прогалы «Вселенского сна».

У Кошко оставалось от прошлого благоговение перед чудом «звукогармонии». Он давно уже не ходил на концерты, но иногда позволял себе дома послушать пластинки с музыкой Моцарта, Людвига Вана Бетховена, Грига, Шопена, Рахманинова, а порой даже Шнитке.

Как-то, в одну из суббот, уж после того, как Ирина поправилась и уехала к бабушке, Игорь Борисович, слушая в спальне великую музыку, гладя дремавшего у него на коленях «котяшку», позволил себе не вполне серьезные мысли.

— Музыка — это больше чем жизнь вокруг нас, — рассудил он, — это вершина всего! Но до чего же эта «вершина» хрупка, как зависима, как ненадежна! Достаточно оторвать от пластинки иглу, убрать звук, нажать выключатель, — все оборвется. Есть тысяча способов уничтожить гармонию, в то время, как дать ей дивную жизнь мог лишь случай, граничащий с совершеннейшим чудом. Но если Гений — великое чудо Природы, тогда почему же она не заботится о надежности гениев и наследия их, как заботится, например, о «котяшках», которых любовно снабдила когтями для добывания пищи, шерсткой, чтобы не мерзнуть зимой, очами, способными видеть даже в ночи, усами, которые слышат не хуже ушей. Не зря говорят: «Живучий, как кошка».

В эту минуту хлопнула дверь. Малыш неожиданно выпустил когти, насторожился, вскочил и, стоя на хозяйских коленях, «сделал верблюда». Игорь Борисович выключил музыку и тот час же узнал зычный глас, доносившийся из прихожей.

— Я поражена! Милочка, что происходит? — вопрошала супруга влиятельного Ничипуренко. — Почему ваша дочь не желает встретиться с Вовиком?

— Лучше спросите об этом ее.

— Господи! Какой спрос с ребенка!? Вы мать ей или не мать?

— Если Вовик еще ребенок, — возразила Ольга Сергеевна, — то наша Ирина — взрослая девушка… Разве нельзя допустить, что он ей не нравится?