Рассказы
Шрифт:
— Есть много вещей, знакомство с которыми тебе еще предстоит… — обращался Игорь Борисович к Леопольду, как если бы говорил с молодым человеком, «обдумывающим свой жизненный путь», — но еще большего, к счастью, ты никогда не узнаешь. Например, тебе в голову не придет, что есть такая фиговина, как «Гармоничная личность», на которую сам я однажды попался, как пескарь на крючок.
И действительно, в эту «фиговину» была вбухана лучшая часть научной потенции Игоря Борисовича. Начиналось, правда, неплохо: тема дала материал для дипломной работы, двух-трех статеек и даже брошюрки. Молодость жаждала простоты, и он научился выуживать упрощенные формулы из заумных сентенций. Это напоминало поварское искусство: общеизвестное мнение о гармонии, как о «стройности и соразмерности» замешивалось на мыслях Платона о гармонической личности как «совокупности качеств человека-гражданина, проявляющихся в его физическом облике, поступках, речах и произведениях», сдабривалось суждениями Леонардо да Винчи о «гармоничности — в идеальной организации тела и во взаимопроникновении внешнего и внутреннего», разбавлялось идеями англичанина Шефтсбери — «Что прекрасно, то гармонично и пропорционально. Что гармонично и пропорционально, — то истинно», а также достойного Иммануила Канта: «Гармония — согласованность между рассудком и чувствами «во внутреннем нравственном законе». К этому добавлялись «пряности» основателя Йоги — Патанджали о «гармонии в самопознании через сосредоточение» и «сладости» почти безымянных современных Учителей, настаивающих, что «гармония — это сочетание личного и общественного, развитая творческая активность, чувство социальной и моральной ответственности, формирующие Цельную личность». В ту пору Кошко добросовестно верил, что нет ничего на свете достойнее «гармонической личности». Но то ли не хватило «поварского» таланта, то ли исходный «продукт» оказался не первого сорта, — блюдо вышло с горчинкой. Было не ясно, как его следует употреблять… и следует ли вообще. «Гармоничная личность», как нечто само собой разумеющееся, требовала, к примеру, отменных задатков, что наводило на мысль о наследственной элитарности, а это не отвечало ни убеждениям, ни далекой от идеалов гармонии внешности Игоря Борисовича. Он долго маялся выискивая обходные пути. В конце концов, помогли товарищи «сверху», решительно указав на «преждевременность темы», порожденной злокозненными умами, чуждыми «почвенному ладу масс».
Избавившись от затянувшегося наваждения, Кошко убедился, что большинство однокашников давно обогнало его на «лестнице званий и должностей». Может быть, он и сломался бы…, но в тот год как раз появилось создание с мандариновыми дольками губ и уморительной дырочкой между ними в середке, а, появившись, стало расти, заполняя жизнь утомленных родителей смыслом. Когда Ирина впервые надела сережки, мать сказала: «Они тебе не к лицу. Для чего ты их носишь?» Ответ был коротким, но убедительным: «Чтобы уши болели».
5
Вернувшись с прогулки, малыш торопился в спальню, запрыгивал на «корову», бочком, приближался к Ольге Сергеевне и, немного смущенно, тыкался ей в лицо, убежденный, что весь этот теплый мирок в значительной степени был ее миром и что остальных обитателей дома, как когда-то его, она принесла сюда в свое время в хозяйственной сумке. Ольга Сергеевна целовала котенка, уложив, нежно гладила, наслаждаясь его доброй «песенкой». А котенок то расслаблялся и жмурился, то вздрагивал и напряженно пялил глаза на хозяйку. Она тоже с ним разговаривала, и с ним, и одновременно с собой, не в слух, как свойственно слабым натурам, — беззвучно. Взгляд ее то отчуждался, удаляясь в неведомое, то упирался в глаза собеседнику, точно желая проникнуть в его сокровенное.
Леопольду было неловко: казалось, его принимают за кого-то другого, но котенок боялся пошевелиться, не желая разрушить иллюзию. Ольга Сергеевна «приползала» с работы еле живая с ноющей болью в груди. В ушах — продолжал звучать голос начальника, в глотке которого словно соударялись стеклянные шарики, вызывая у окружающих нервные судороги. «Есть натуры, для которых такая работа — как раз то, что надо… — рассуждала Кошко, — но только не для меня. « «Отогревшись» возле котенка, она надевала халат: начиналась «вторая работа».
6
Однажды Игорь Борисович с малышом на плече, оказавшись поблизости от жилой двадцатичетырехэтажки, услышал немыслимый вой прерываемый истерическим лаем. А котенку вдруг показалось, что над ним прозвучал голос рока. Он вскочил, зашипел и прогнулся в спине одногорбым «верблюдом». Остромордая вислоухая псина с налитыми кровью глазами явилась из мрака. Лай ее был как будто смертелен уже сам по себе. Следом за бешеной тварью змейкою вился по снегу упущенный повод.
— Птусик, назад! Ко мне! — доносился из темноты грудной женский голос. Игорь Борисович сунул котенка за пазуху и почувствовал боль: коготки перепуганного существа достали до самого тела. Издавая истошные звуки, «псина» подпрыгивала, становилась на задние лапы, норовила передними упереться в живот и достать малыша. Пахло из пасти как из помойки. Игорь Борисович едва успевал уворачиваться, прижимая к груди потерявшего голову Леопольда.
Наконец, поводок был подобран. Высокая дама в норковой шубе, сдерживая злую собаку, точно вторила ей.
— Безобразие! — шумела она. — А еще в очках! Постыдился бы! С кошкой ходить — все равно что лягушку выгуливать!
Возвратившись на воротник, Леопольд долго не мог успокоиться, вымяукивая свое возмущение.
После этого случая у него испортился сон. За ночь котенок по несколько раз просыпался и, выгнув спину, шипел. А чтобы уснуть, поплотней прижимался к хозяевам. В душу малышке запало предчувствие. Если раньше на улице, речи хозяина принимались им за «мурлыкание», то теперь он подозревал, что хозяин сам жутко трусит и «мурлычет», чтобы только подбодрить себя. Во время прогулок им не раз попадались бездомные кошки, перебегавшие людям дорогу и с воплями прыскавшие во все стороны из контейнеров с мусором. Было время, когда котенок завидовал романтической жизни этого племени. Но после встречи с «вислоухим бандитом», он понял, что жизнь бездомных бродяг — непрерывное повторение таких встреч. Леопольд стал бояться снов, куда теперь частенько наведывалась зубастая пасть, алчущая впиться в живое, с хрустом перемалывать косточки, разрывая волокна и вызывая у жертвы такую безумную боль, что только при мысли о ней, кровавая пелена застилала глаза, и малыш, просыпаясь, с криком метался по дому, забираясь все выше и где-нибудь под потолком, на шкафу, садился обдумывать: как дальше жить.
7
— Ты не болен? — спросила хозяйка хозяина.
— А что такое?
— Соседка интересовалась: «Что с вашим мужем? Идет по улице с кошкой, а сам про себя — «Бу-бу-бу, бу-бу-бу… — не случилось ли, не дай бог, с ним чего?» — Понимаешь… кошки — это особая цивилизация… Вроде инопланетян. И они любят общаться
— Сам ты инопланетянин! Пожалуйста, не позорь меня перед соседями.
Она помнила, что в молодости Игорь Борисович трогательно поджимал губы, видимо, полагая, что они выдают «мягкотелость». Он был тогда одержим «гармонической личностью» и этим отличался от всех. Несмотря на поджатые губы, вместе с обычным мужским эгоизмом, она разглядела в нем редкое свойство… — «порядочность». Он был, как любил говарить, «чернорабочим преподавательского цеха» — без званий, блеска и перспектив. Единственным талантом его была доброта, а главной чертой — отвращение к суете, которое многими воспринималось как лень. Подвизался он в захудалом вузе на кафедре социально-экономического цикла. Предметы на кафедре мало имели общего с настоящей наукой, но, как «основополагающие», значили даже больше, чем — специальные.
Ирина была настоящим чертенком: могла подойти и «влепить» поцелуй, неожиданно шлепнуть, наговорить кучу нежностей и обнять с такой страстью, что глаза вылезали на лоб. Но малыш понимал: она в доме — самая слабая и нуждается в его дружбе. Если девочка долго засиживалась за учебниками, он забирался на стол, тыкался носиком девочке в щеку, укладывался под настольною лампою на тетради и книги, дескать, теперь моя очередь тут заниматься, и затягивал свой «Псалом Мира».
Малыш чувствовал, Ольга Сергеевна с радостью встречала Кошко после работы. И он отвечал ей тем же… Но затем власть над людьми забирала «враждебная сила», делая их глухими и нетерпимыми. У малыша было сильно развито чувство опасности: люди чересчур мало спали, и от этого в каждом из них поселялись «собаки усталости», которые только и ждали удобного случая всех растерзать.
Когда Леопольду однажды достался кусочек мышонка, он понял, что это — безумно вкусно, несравнимо вкуснее того, что бросали от мясорубки. Он долго облизывался, мечтая о новом кусочке. Однако с тех пор, как в его мозгу поселилась «свирепая пасть», котенок стал сам представлять себя этим кусочком. То было настоящим безумием.
По-своему он уважал человечество, но не мог отрешиться от опасений. Давно, еще будучи просто младенцем, он думал, что люди ему только снятся. Теперь с каждым днем росло убеждение, что в жизни своей он еще не встречал совершенно проснувшегося существа…
То были не очень серьезные мысли. Но думать так все-таки было спокойней, чем помнить только о страшном.
Больше других он боялся за Ольгу Сергеевну. Временами на нее находило такое «спокойствие», что всем становилось понятно: сейчас будет взрыв. В этих случаях чаще всего доставалось Ирине. Взрослые дети меньше нуждаются в ласке, и нерастраченная материнская нежность, как несдоенное молочко, портит характер. Девочка отвечала на крики родительницы визгом «человеческого котенка» и за это малыш прощал ее страстные выходки и жалел, когда она плакала от боли в висках. Было что-то общее в нежности, с которой взрослые относились к обоим «детенышам».