Рассвет (сборник)
Шрифт:
Сергей и Галина вошли в контору. Люди давали им дорогу, провожая тревожными, сочувствующими взглядами.
Перед дверью кабинета Сергей остановил Галину:
— Подожди здесь. Я с-сам. Он сейчас, как сумасшедший. Еще чего доброго… — Сергей не договорил и исчез за дверью. За ним ужом проскользнула Пелагея Антиповна.
— А-а-а-а, появился, красавец! — с тихим рокотом начал Матвей Лукич и вдруг его словно прорвало:
— Да вы понимаете, что натворили?! У вас головы на плечах или дырявые макитры? Это же полмиллиона рублей в год чертям в зубы!.. Лучший участок! Кто разрешил? Кто? Кто я здесь
— Ма-ма… — хотел что-то сказать Сергей.
— Мама?! Ты что шутить со мной вздумал? — по-бычьи крутнулся Матвей Лукич. — Я т-тебе такую маму покажу, что ты про папу вспомнишь!
— Так его, так, — Пелагея Антиповна ехидно хихикала, кивая головой.
— Да нет, н-не мама. Я просто отвечаю, что вы, Ма-матвей Лукич… Я волнуюсь, — развел руками Сергей.
— Он волнуется!.. А я что — радуюсь? Зачем притворяешься? Мы на этом участке золото собирали. А теперь пятнадцать лет будут ваши прутья торчать, глаза будут мозолить, а прибыли ни гроша. Это сколько миллионов мы теряем, бухгалтер? Да какой из тебя бухгалтер! Вместо того чтобы стоять на страже колхозного кармана, — Матвей Лукич похлопал ладонью по сейфу, — ты, наверное, первый побежал в Козью балку.
— Да, да, первый, как генерал! — взвизгнула Пелагея Антиповна и затараторила: — Командовать начал да еще у меня кусок огорода отмахнул… Распланировал! Видите ли, плантатор нашелся… Знают, что я беззащитная… Что же это делается, Матвей Лукич?
— Какой огород? — круто обернулся к ней председатель и вдруг зашевелил усами. — Ах, огород? Правильно сделали! Я давно собирался перемерять твою усадьбу. Все не было времени. Вот приду — еще половину отрежу!
— Что вы, что вы, бог с вами, — замахала руками Пелагея Антиповна, попятилась к двери, споткнулась о дорожку и чуть не упала.
Сергей удовлетворенно улыбнулся.
— Ты чего это скалишься? Цирк тебе тут, что ли? — снова набросился на него Барабанов. — Тебя дебету-кредиту учили, голова твоя — два уха, а ты додуматься не мог, что за этими вашими палками еще и ухаживать надо. Сколько времени и труда это потребует, а будет ли отдача — неизвестно.
Матвей Лукич понимал, что положения теперь не исправишь. Не выкапывать же деревца! Но ему надо было вылить всю накопившуюся злость.
— Да за пятнадцать лет, пока дождешься яблочка, с такого участка можно было знаешь что взять? Пороть вас надо теми прутьями, лупить так, чтобы икать начали.
— Я и т-так заикаюсь, — произнес обреченно Сергей.
— Что? Да иди ты с глаз моих! И пусть теперь эта твоя Галина мне на глаза не показывается! Собрались, Галка с Перепелкой… Какой участок, какой участок!.. — опять забегал по кабинету Матвей Лукич.
Сергей выскочил за дверь и, встретив вопросительный взгляд Гали, удовлетворенно проговорил:
— Все в порядке! С ним надо уметь говорить!
Дверь кабинета резко распахнулась и ударила Сергея в спину.
— Кто? Что? — встал на пороге Матвей Лукич. Он увидел Галину. — А, и ты здесь? Сейчас же вырви все к чертовой матери!
— Не вырву!
— Что-о?..
— Не вырву, и вам никто не позволит вырывать! — задорно крикнула Галина. — Попробуйте только! Вы не покупали, не сажали? Это городские школьники привезли, наши шефы.
— А кто их приглашал сюда? — начал было Павел Трофименко, но его перебил председатель.
— Да ты понимаешь, девчонка?.. A-а, что тебе говорить… — словно от зубной боли сморщился Матвей Лукич, махнул рукой и вышел на улицу, хлопнув дверью.
— Готов, спекся! — удовлетворенно подытожил Сергей. — Он быстро отходит!
Но дверь снова открылась. Матвей Лукич вернулся.
— Трофименко, завтра же начинай сажать в междурядьях. И пусть Степан пашет дополнительный клин возле Черного камня.
Матвей Лукич закрыл дверь.
— Это уже другое дело. И-именно так! — расплылся в блаженной улыбке Сергей.
Глава тридцать седьмая
Первого секретаря райкома партии Пастушенко все знали, как человека скрупулезного, придирчивого. Если уж приедет в колхоз, то в каждый уголок заглянет. Невысокий, поджарый, с широкими подвижными бровями, которые придавали лицу мрачный вид, он из конюшни направляется в кузницу, оттуда — на ферму, парники, на строительство. Любил обследовать такие места, куда начальство и не заглядывает.
— Вы мне парад не показывайте, и так видно. Внешним благополучием каждый может глаза замазать, а я хочу видеть вашу культуру, внутреннюю дисциплину. Без высокой культуры не может быть и хорошей работы! — часто повторял он.
Говорили, что эта привычка осталась у него от армейской службы. В годы войны Пастушенко был старшиной.
В клубе, например, он обязательно осмотрит захламленную и неподметенную комнату за кулисами или велит открыть запасной выход, где в небольшом тамбуре между двумя дверями свалены затянутые паутиной поломанные стулья. В конторе просит открыть ящики и когда увидит неразобранные, сваленные в кучу бумаги, так взглянет на хозяина стола, что тот покраснеет как рак. На ферме ему обязательно надо побывать в кормокухне, заглянуть в угол за печкой, где нагромождается тряпье и другой мусор. Во время дойки ходит, заглядывает, как моют и массируют коровам вымя. Затем наблюдает, как принимается и учитывается молоко.
И так ходит весь день, молча заглядывая во все углы и щели, а в результате начинает ругать председателя за то, что сев озимых затягивается, что в поле осталась неубранная солома, что рацион кормления скота не соблюдается — именно за то, что тот всячески пытался от него скрыть.
«Когда он, мрачный черт, успел все это рассмотреть? И лазил же только по закоулкам?» — удивлялся председатель.
Полдня Пастушенко вместе с Матвеем Лукичем осматривал хозяйство. Объездил поля, бригады, фермы. Вопреки своим правилам, сегодня не делал замечаний, чем очень удивил Матвея Лукича.
Животноводством колхоза, проверить которое он и хотел, Пастушенко был доволен. «Умный дядька! Знает, за счет чего можно быстро поднять хозяйство!» — думал о Барабанове.
К конторе подъехали только где-то после обеда, часа в четыре. Тут и заметил Пастушенко Пелагею Антиповну, которая уже давно ждала его у входа.
— Что же это делается, товарищ секретарь!!! — плаксивым голосом начала она. — Я — одинокая, беззащитная вдова, семь лет живу в селе, а у меня отняли огород. Где же справедливость, где советские законы? Муж на фронте погиб, и сама я с шести лет сирота-а…