Рейс в одну сторону
Шрифт:
Когда, наконец, подплыли к серой громадине корабля, с высоких бортов спустили веревочные лестницы, по которым ловко вскарабкались все, включая женщин. Трясогузов сидел в кресле, не представляя, как ему попасть наверх. Да он об этом и не думал: есть умные головы - вот пусть они и решают.
– Будем вас поднимать на лебедке!
– громко сказала умная голова Пушкина.
– На чем?
– крикнул Альфред в ответ, подняв глаза, старясь разглядеть того загорелого офицера. Его голос он теперь из тысячи узнает: с легкой хрипотцой,
Обладатель прекрасного голоса показал рукой на конструкцию из железных труб и тросов.
– А если я высоты боюсь?
– пропищал снизу Трясогузов.
Тут же ослепительная улыбка, обнажившая будто сотню белых зубов, блеснувших на солнце, украсила и без того хорошее доброе лицо морского волка.
– Тогда останетесь сидеть в катере до вечера, хотите?
– спросил "волк", заранее зная, какой ответ получит от беспомощного калеки.
– Нет, не хочу, - буркнул толстяк и опустил голову, внутренне готовясь к подъему.
С лебедки спустили три троса. Коляску подцепили большими крюками за подлокотники и ось под сиденьем. Неизвестно было, выдержат ли эти элементы коляски вес Трясогузова, но он уже настроился на долгое путешествие в отдельной каюте корабля, и как-то подзабыл о предстоящем подъеме. "Вот - человечище!" - восхитились бы многие и даже загорелый морской волк, если бы только они могли влезть в голову Альфреда. Толстяк мог отключаться тогда, когда ему это было необходимо, и потом спокойно заниматься своими делами хоть до конца света. Но и тогда, те, кто видел бы изнутри мозг Трясогузова, были бы уверены, что и во время последних дней человечества, Альфред не сидел бы просто так, мотая сопли на кулак, а выполнял бы полезную и нужную всем работу.
Заскрипели блоки лебедки. Медленно поднималось инвалидное кресло. На борту толстяка ждали все те, кто еще сегодня был с ним на острове. Светлана помахала ему рукой, а он ответил ей кивком головы, потому что руки его были заняты - он крепко держался за маслянистые липкие тросы, боясь, что кресло сильно наклонится вперед и он кувыркнется, как акробат, только падать ему придется либо на катер, либо в океан. "Наденька дорогая", в свою очередь, не хотела смотреть на этого смелого человека, пересилившего свой страх и летящего сейчас ввысь подобно Икару.
Его подняли довольно быстро. Альфред не успел даже испугаться, как его уже похлопывал по плечу Ральф Штукк, а все остальные разошлись по каютам, в сопровождении матросов. Альфред улыбался и тёр руку об руку, надеясь очистить их от приставшей грязи, но ничего не получалось.
– Сейчас приедем в каюту - там, говорят, есть горячая вода, - сказал Штукк.
– Да неужели?
– удивился Альфред.
– Представь себе.
– Интересненько, коллега. А вечер перестает быть томным, да?
– сказал Альфред и включил двигатель на коляске.
– Вообще-то, пока еще утро, - ответил, улыбаясь Ральф, - но кому какая разница, правда?
Тут Ральф хлопнул его по плечу.
– Слушай, я сейчас сбегаю, узнаю, куда тебя разместили, иначе, засунут куда-нибудь в трюм или на верхотуру, а тебе, ведь, хочется на "первом этаже", да?
– Глупый вопрос, коллега: ну, конечно же, я хочу остаться здесь - на уровне своей любимой лебедки!
– отозвался толстяк, надеясь, что его не будут подвергать еще и таким испытаниям, связанным с трапами, узкими площадками и скользкими полами.
– Чувство юмора никогда тебя не покидает, Альфи. Ну, всё - жди.
Ральф побежал вперед, спрашивая, попадавшихся по пути, матросов, где ему найти Пушкина. Обрывки вопросов долетели до ушей Альфреда и он грустно сказал: "В библиотеке, сынок".
Как только Штукк скрылся из виду, Альфред остался совсем один. Он передвинулся подальше от прохода, встав в тень от нависшей над ним стальной башни, и стал ждать своего товарища. Рядом с креслом толстяка, чуть ли не под самыми колесами, валялись канаты, тросы, а чуть дальше виднелись стальные люки: одни открытые, другие - нет.
– Чего-то тут всё стальное, как я посмотрю, - сказал Альфред сам себе и увидел Светлану, которая шла по верхней палубе.
– И этой место уже нашли, - снова сказал вслух толстяк.
– А где же Надька, красавица моя: они ж, со Светкой, верные подружки, или тут любовь, все-таки вмешалась, и старик Пушкин, скорее всего, попадет в обольстительные надеждины путы? Да, была Надежда, а стала сеть, и это только за одно утро.
Альфред никак не мог успокоиться по поводу этой молодой женщины, хотя прекрасно понимал, что ему ничегошеньки не светит, как бы он ни старался, и ни ревновал - эта пташка не для него летает. Однако, благодаря способности мгновенно переключаться с одной темы на другую, Альфред вдруг задумался о другом. Теперь ему не давал покоя один вопрос: что там, на берегу, говорили по рации Пушкину, и что тот ответил? Альфреду показалось, что тогда промелькнуло слово, вернее, его обрывок "...гузов". Вполне возможно, что, кроме фамилии "Трясогузов" это могло быть также слово "грузов", что означало, например, "не забудьте прихватить с собой ценных грузов...". Нет, не так - звучит как-то не по-русски. Тогда, допустим, Пушкину сказали, э-э, "погрузив", или "загрузив", а, может быть, "как только вы загрузитесь, то сделайте вот что..."? Нет, слишком длинно получается, а там было всё быстро: вопрос с того конца "провода", и ответ Пушкина, такой же короткий - буквально три-четыре слова. "Да, загадка века. Паршивый из меня Шерлок Холмс, не скрою!" - подумал он.
Альфред почесал голову, обеспечивая себе дополнительный приток крови к мозгу, но ценных мыслей больше не приходило.
Тут его кресло сильно мотнуло в сторону, будто корабль резко остановился, или дал крен в какую-нибудь сторону, уклоняясь от другого корабля, шедшего лоб в лоб, или от надводной мины. "Ничему уже не удивлюсь", - промелькнуло в голове Альфреда.
Его снова тряхнуло и он, как будто, отъехал назад, хотя ставил коляску на тормоз - привычка, выработанная годами.