Рейс в одну сторону

Лопатин Федор

– Слушай, - вздохнул Альфред, - давай я уже поеду, и мы забудем этот странный разговор. Я не помню ни тебя, ни велосипеда, и меня мало интересует твоя жизнь - не буду я тебе ее ломать. Всё, я поехал.

Он попытался развернуться на своем кресле, но Малыш подскочил к нему и, взяв за ворот футболки, притянул к себе:

– Слушай сюда, сопляк, я не для того притащил тебя сюда, чтобы вот так просто отпустить. Мне нужны ответы на вопросы.

Если я их услышу - отпущу. Если нет - пойдешь рыб кормить, а они в этих местах ох какие голодные, дошло?

Альфред понял, что этот невменяемый не уймется, пока, не случится чуда. Он закрыл глаза, и, в общем-то, ни на что не надеясь, произнес про себя: "Господи, вытащи меня отсюда". Такие простые молитвы были у него всегда наготове, когда он не знал, как поступить в безвыходной ситуации. Точно также он молился, когда слесарь Королев бежал от фаяловских чудовищ и чудом спасся от их зубов и когтей. И тогда было их общее чудо - Королев спас свою жизнь, а Трясогузов, попросил, чтобы это было возможно, и оно сбылось...

– Чего ты там бормочешь, жирный?
– спросил Малыш.

– Ты не поймешь, - ответил Альфред.

Малыш отошел от него и сел на стол. Альфред знал, что скоро его начнет искать Ральф Штукк, если уже не ищет. Кричать, конечно же, бессмысленно - всё еще неясно, есть ли у Малыша нож или ствол. Но, вот, сидеть спокойно и не подавать виду, что боишься - это хоть какая-то возможность потянуть время и спасти свою жизнь, если Ральф, конечно, успеет.

– Итак, ответь мне на вопрос. Когда я взял у тебя велосипед, кому ты об этом рассказал?
– спросил одноглазый.

Альфред смотрел на иллюминатор, мечтая, чтобы шторка хоть на один сантиметр отодвинулась, и он увидел бы кусочек чистого дневного неба. Может быть, кроме неба, он заметил бы мелькнувшую тень своего спасителя, тогда бы он точно заорал "помогите", что было бы, конечно, его последним криком в жизни...

Он отвернулся от грязной шторки, закрывавшей Альфреда от всего мира в этой тесной мрачной комнате.

– Повтори вопрос?
– сказал он, надеясь, что все на этом и кончится.

– Кому ты сказал обо мне, когда я взял твой чертов велосипед?

– Никому я ничего не говорил, - спокойно ответил Альфред.
– Какой-то нездоровый у тебя интерес к моему велосипеду. Что вообще за чушь творится?

– Ага!
– радостно подпрыгнул одноглазый.
– Вот ты и признал, что велик был твоим!

– Ну и что?
– спокойно спросил Альфред.
– Ну, признал, ну, мой он, да, и что дальше?

– Кому ты сказал...
– снова стал повторять одноглазый.

–

Никому я ничего не говорил, - пожал плечами толстяк, уже не опасаясь перебивать этого рычащего придурка.
– Мне некому было говорить - я не успел. Хотя нет, папаше с мамашей все-таки успел, но они не хотели устраивать скандал с твоей полоумной...

– Заткнись!
– прошипел Малыш.
– Еще хоть одно слово... Попробуй только...

Альфред не стал злить дурачка, и, сложив руки на толстом своем животе, снова уставился на одноглазого, пытаясь внушить ему бесполезность его театральных прыжков и стремления запугать единственным вытаращенным глазом.

Малыш молча походил вокруг Альфреда, иногда задевая его кресло грубыми башмаками, отчего то неприятно дергалось в стороны. Потом, словно что-то обдумывая, он сказал:

– Если это не твои родители, и не твои дружки, которых у тебя, как ты говоришь, никогда не было, тогда кто плеснул в меня бензином и поджог, а?

– Ну, откуда же я знаю?
– ответил Альфред, которому явно надоело это нытье Малыша, и он хотел лишь выехать отсюда на свежий воздух.

Малыш вопросительно смотрел на толстяка и не знал, что делать дальше.

Что-то шевельнулось в душе Альфреда, и он спросил:

– В каком году это было?

Одноглазый удивленно на него посмотрел:

– В восемьдесят шестом.

– Ага, ясненько! А мой велик ты отнял в восемьдесят пятом, сечешь?

– Ну?

– Что, ну? Год целый прошел! Какой, к черту, велик? Это ты не мне, а кому-то еще дорогу перешел.

– Кому?
– обалдело спросил Малыш.

– Ну а мне почем знать. Вспоминай, кто от тебя страдал да плакал.
– Альфред чувствовал, что вот и подошел к концу их чудненький диалог, и можно, раскланявшись, произнести последнее "прощай".

– Нет, не может быть, - потерянно просипел одноглазый, мотая головой.
– Я знаю, что это ты, или твои родители... Я знаю, что это из-за той поганой железяки на колесах...

– Да, ты точно свихнулся от своей одержимости, - сказал Альфред, кусая губы, понимая, что дело затягивается, и надо как-то рубить этот гордиев узел. "Может быть, надуть дурачка? Почему бы и нет, если оно стоит моей жизни?" - подумал Альфред. В уставшей от духоты и ненужных переживаний голове тут же возник простенький план.