Рыцарь Курятника
Шрифт:
— Бесподобно! — сказала Бриссо, слушавшая с восторгом. — А что сказал его высочество?
— Его высочество понял, чего я стою, и предложил мне комнату в Тампле, в которой я и поселился вчера.
— Браво! А я думала, что ты шутишь.
— Это чистая правда — повторяю. Я никогда не был так спокоен. За сим, милый старинный друг, наполни мой бокал, потому что мои бутылки пусты. За твое здоровье!
— Объясни мне теперь, зачем ты пригласил меня ужинать?
— Что? — с удивлением спросил Морлиер.
— Я спрашиваю: зачем ты пригласил меня ужинать?
— Я должен тебя об этом спросить.
— Как?!
— Ведь ты мне писала, чтобы я был здесь в шесть часов вечера сегодня, в комнате номер семь, в «Кабачке царя Соломона».
— Ты шутишь!
— Вот твое письмо!
— А вот твое.
Морлиер и Бриссо обменялись письмами, которые каждый из них держал в руке; они одновременно развернули их, прочли, потом подняли головы, и посмотрели друг на друга с удивлением до того комическим, что тут же громко расхохотались.
— Это уж слишком! — воскликнул Морлиер.
— Какая шутка! — сказала Бриссо.
— Что значит эта мистификация?
— Это не мистификация, — произнес чей-то голос.
Морлиер и его собеседница обернулись. Дверь комнаты отворилась и очаровательный молодой человек подошел к ним, улыбаясь.
— Э! — вскричала Бриссо. — Виконт де Сен-Ле-д’Эссеран!
— Он самый, моя красавица, с другом, который будет очень рад поужинать с вами!
Он обернулся: человек, костюм которого сверкал бриллиантами, вошел в комнату.
— Ах! — вымолвил Морлиер, зажмурив глаза. — Это солнце.
XXV. ЖЕЛАНИЯ
Виконт Сен-Ле-д’Эссеран вошел с той изящной непринужденностью, с той дерзкой фамильярностью, которую регентство передало царствованию Людовика XV. Высоко подняв голову, вздернув нос, с насмешкой на губах, в шляпе набекрень, правую руку засунув в карман панталон, левой опираясь на эфес шпаги, виконт остановился, выставив вперед правую ногу и перенеся всю тяжесть тела на левую. Виконт был очарователен, до того очарователен, что Бриссо, смотревшая на него с видом знатока, прошептала так, что было слышно:
— Милашка!
Сен-Ле повернулся на одной ноге, чтобы пропустить своего спутника, и протянув руку, сказал, указывая на Морлиера и Бриссо:
— Вот эти две особы, о которых я вам говорил: кавалер де Рошель де Ла-Морлиер и мадам Мари-Жозефина-Филаминта Бриссо.
Бриссо присела в низком реверансе. Морлиер поклонился в третьей позиции, как танцмейстер в менуэте.
Спутник Сен-Ле обвел глазами обоих, но взгляд остановил на Морлиере. Не говоря ни слова, он вынул из кармана табакерку, осыпанную бриллиантами, и медленно раскрыл ее. При этом движении на пальце его блеснул перстень с солитером изумительной величины. Морлиер закрыл глаза, как будто был ослеплен.
— Сияние!.. — сказал он.
Незнакомец улыбнулся, потом, пристально посмотрев на Морлиера, сказал ему вдруг:
— Сколько ты стоишь?
Кавалер остолбенел. Этот резкий вопрос убил его наповал, как метко направленная пуля. Морлиер был одним из самых бесстыдных, самых дерзких и самых безнравственных людей, каких только можно было найти в ту эпоху, когда в высшем обществе порок не считался постыдным. Но как ни тупа была его совесть, удар был так силен, что присутствие духа изменило ему. И все потому, что вопрос был до того ясен, до того справедлив, он выказывал такой стоицизм и такое презрение, что, как ни бесстыден был этот человек, он растерялся. Однако быстро оправился и ответил:
— Сколько я стою?.. Это зависит…
— От чего или от кого? — спросил незнакомец.
— От того, кто обращается ко мне. Для одного я не стою и веревки, на которой могут меня повесить, а для другого я на вес золота. К какой категории относитесь вы?
— Как ты сам захочешь. Выбирай.
— Я уже выбрал…
Незнакомец резким движением закрыл свою табакерку, бриллиантовая пуговица оторвалась от его жилета и упала на пол. Морлиер проворно наклонился, еще проворнее поднял пуговицу и, положив ее на ладонь, вымолвил:
— Клянусь рогами дьявола, чудный бриллиант! Он стоит по крайней мере три тысячи ливров.
И со вздохом сожаления подал бриллиант незнакомцу.
— Он переходит к вам, — сказал незнакомец, — сохраните его как сувенир.
— Если бы и другие пуговицы сделали то же самое! — вскричал Морлиер. — Я теперь понимаю все, — прибавил он, — вы у меня поинтересовались: «Сколько ты стоишь?», а теперь я спрашиваю вас: во сколько вы меня цените?
— Это зависит…
— От чего или от кого?
— От того, что ты можешь сделать.
— Я могу сделать все.
— Даже то, чего не делают?
— Особенно то, чего не должно делать.
— Ты умен.
— Я живу моим умом.
— Ты можешь убить человека?
— Как выпить бокал шампанского.
— Ты не способен подчиняться тому, что дураки называют добрыми чувствами? Тебе не свойственны добро, великодушие, не легко ли тебя растрогать?
— Мои пороки совершенны и тверды, потому что им не приходится побеждать ни малейшего приступа добродетели.
Незнакомец сделал еще движение, и вторая пуговица оказалась на полу. Морлиер поднял ее еще проворнее, чем первую.
— Пара… — проговорил он в восторге.
Потом, положив вторую пуговицу в карман жилета, где была уже спрятана первая, он прибавил:
— Я отдам свою кровь до последней капли, чтобы узнать, кого я должен иметь честь благодарить.
— Графа А., — ответил незнакомец.
— Графа А., — повторил Морлиер, — прекрасное имя!
Тот, кто назвал себя таким странным именем, обратился к Бриссо, с которой на другом конце комнаты уже несколько минут тихо говорил виконт де Сен-Ле.