Сальватор
Шрифт:
– Не слушайте вы его, господин граф, – поспешил вставить аббат. – Он ужасно скромен и застенчив. И если бы я не подстегивал его постоянно, он ни шага вперед не сделал бы. Вы не поверите: он упорно отказывался пойти со мной к вам под предлогом того, что мы хотим попросить вас о небольшой услуге.
– Правда, мсье? – сказал граф Рапт, удивленный чрезмерной наглостью священника.
– Ведь так, Ксавье? Ну же, скажи честно, – произнес аббат. – Ты ведь отказывался пойти со мной, не правда ли?
– Это правда, – ответил художник, потупив взор.
– И напрасно я старался убедить его в том, что вы – один из самых заслуженных офицеров нашего времени, один из величайших государственных деятелей Европы, один из самых просвещенных покровителей изящных искусств во Франции. Из-за своей чертовой скромности, из-за ужасной щепетильности он ничего не желал слушать. И поэтому, повторяю, мне почти пришлось прибегнуть к насилию для того, чтобы привести его сюда.
– Увы, господа, – сказал граф Рапт, решив до конца померяться с ними в лицемерии, – мне не дано счастья быть художником, о чем я очень сильно сожалею. Да что такое воинская слава, что такое известность политического деятеля рядом с бессмертным венком, который Господь возложил на головы таких творцов, как Рафаэль и Микеланджело? Но если я и не имею такой славы, я по крайней мере имею счастье быть в близких отношениях с самыми известными художниками Европы. Некоторые из них даже, и я очень горд подобной чести, испытывают ко мне известную дружбу. Поэтому мне не стоит говорить вам, мсье Ксавье, что я буду счастлив, если среди них окажетесь и вы.
– Ну, Ксавье, – произнес аббат взволнованным голосом, поднеся к глазам ладонь, словно бы для того, чтобы смахнуть слезу, – что я тебе говорил? Обманывал ли я тебя, говоря о репутации этого несравненного человека?
– Мсье! – сказал граф Рапт, словно устыдившись подобной похвалы.
– Несравненного! И я не буду отказываться от своих слов. Более того, я заявляю, что не буду знать, как вас отблагодарить, если вы сможете устроить для Ксавье заказ на исполнение десяти фресок, которыми мы решили украсить стены нашей бедной церкви.
– Ах, брат, брат, это уж слишком! Ты ведь прекрасно знаешь, что эти фрески – обет, который я дал во время болезни нашей несчастной матери, и что ты все равно получишь их, будут они оплачены или же нет.
– Конечно. Но этот обет превосходит твои силы, несчастный! Выполняя его, ты умрешь с голода. Поскольку, господин граф, у меня всего лишь маленький приход, доходы от которого принадлежат моим беднейшим прихожанам. А у тебя, Ксавье, всего и богатства, что твоя кисть.
– Ты ошибаешься, брат, у меня еще есть вера! – сказал художник, возводя очи горе.
– Вы только послушайте его, господин граф, только послушайте! Это ведь ужасно, не правда ли?
– Господа, – сказал граф Рапт, вставая, чтобы дать братьям понять, что аудиенция закончена, – через восемь дней вы получите официальное письмо с заказом на написание десяти фресок.
– Хочу заверить вас сто, тысячу, миллион раз в том, что мы в вашем полном распоряжении, в том, что мы примем самое деятельное участие в завтрашней великой битве, – сказал аббат. – Позвольте нам еще раз сказать вам, что мы – ваши самые преданные слуги и за сим удалиться?
Говоря это, аббат Букемон низко поклонился графу Рапту и сделал вид, что и впрямь собирается уже уйти, но тут его брат Ксавье несколько грубо схватил его за руку и сказал:
– Одну секунду, брат! Мне тоже надо кое-что сказать господину графу Рапту. Вы позволите, господин граф?
– Говорите, мсье, – сказал тот, не имея сил скрыть некоторое разочарование.
Братья были слишком сообразительными, чтобы не понять его нетерпение. Но они сделали вид, что ничего не случилось, и поэтому художник бесстыдно произнес:
– Мой брат Сюльпис, – сказал он, указывая на аббата, – только что говорил вам о моей скромности и застенчивости. Позвольте же и мне, господин граф, поговорить о его бескорыстии, которое, по-моему, неизлечимо. Сначала я хочу сказать одно: я согласился прийти сюда, несмотря на мое нежелание беспокоить вас, только для того, чтобы помочь ему и попросить вас проявить к нему всю вашу снисходительность. О, если бы речь шла только обо мне, поверьте, господин граф, я никогда бы не посмел нарушить ваш покой. Мне лично ничего не нужно, у меня есть моя вера! А если бы мне что-нибудь и было нужно, я мог бы подождать. Ведь я, кстати, постоянно говорю себе, что мы живем в такое время и в такой стране, где те, кого сегодня называют великими мастерами, едва ли достойны мыть кисти Беато Анжелико и Фра Бартоломео! И почему все это, господин граф? Потому что у современных художников нет веры. А у меня она есть. И таким образом мне не нужно ничто и никто. Следовательно, мне не о чем просить. Для себя лично по крайней мере. Но когда я смотрю на моего брата, моего бедного брата, на святого, который перед вами, мсье, когда вижу, как он раздает беднякам эти тысячу двести франков, которые приносит ему его приход, и оставляет себе деньги только на то, чтобы купить вина, которым он по утрам крестит младенцев, сердце мое сжимается, господин граф, язык становится более свободным, и я не боюсь показаться навязчивым. Ибо прошу я уже не для себя, а для моего брата.
– Ксавье, друг мой! – лицемерно протянул аббат.
– О, тем хуже. Я уже начал говорить. Теперь вы знаете, господин граф, что вам надо сделать. Я ничего вам не говорю, ничего не навязываю. Я все предоставляю вашему благородному сердцу. Мы ведь не из тех людей, которые приходят к кандидату и говорят:
«Мы – владельцы и редактора газеты. Вам нужна наша поддержка – платите. Давайте заранее оговоримся о цене за нашу услугу, и мы вам ее окажем». Нет, господин граф, нет, слава богу, мы не из таких.
– Да разве есть такие люди, брат? – спросил аббат.
– Увы, да, господин аббат, есть и такие, – сказал граф Рапт. – Но, как сказал ваш брат, вы не из их числа. Я займусь вами, господин аббат. Пойду к министру по делам культов, и мы с ним постараемся по меньшей мере удвоить ваши скромные доходы.
– О, Господи, господин граф, вы ведь знаете, что уж если и просить, то уж лучше что-нибудь стоящее. Министр, не смея вам ни в чем отказать, поскольку вы как депутат держите его в кулаке, так же легко предоставит вам приход, дающий шесть тысяч франков дохода, как и приход с тремя тысячами дохода. Это не для меня, Боже упаси! Я питаюсь хлебом и водой, но вот мои бедняки, или скорее бедняки Господа нашего! – добавил аббат, подняв глаза к потолку. – Они будут благословлять вас, господин граф, а когда я скажу им, кто сделал им такое благо, они станут молиться за вас.
– Вручаю себя их молитвам и вашим, – сказал граф Рапт и снова встал. – Считайте, что новый приход вы уже получили.
Братья снова повторили свой маневр.
Они направились уже было на выход в сопровождении кандидата, посчитавшего своим долгом проводить их до двери, но тут аббат снова остановился.
– Да, кстати, – сказал он. – Чуть было не забыл, господин граф…
– Что еще, господин аббат?
– Недавно в моем приходе Сен-Манде, – ответил аббат полным печали голосом, – скончался один из наиболее почитаемых во всей христианской Франции людей. Человек большого милосердия и огромной веры. Имя этого святого, несомненно, вам знакомо.