Сальватор

Дюма-отец Александр

– Как его звали? – спросил граф, безуспешно стараясь догадаться, куда клонит и какую новую дань потребует сейчас с него этот аббат.

– Его звали видам [23] Гурдон де Сент-Эрем.

– О! Да, Сюльпис, ты прав, – прервал его Ксавье. – Да, этот человек – истинный христианин!

– Я был бы недостоин того, чтобы жить на свете, – сказал господин Рапт, – если бы не знал имени этого благочестивого человека!

– Так вот, – сказал аббат, – этот несчастный почтенный человек умер, ничего не оставив в наследство своей

недостойной семье и завещав Церкви все свое имущество: как движимое, так и недвижимое.

23

Видам – наместник епископа. (Прим. изд.)

– Ах! Ну зачем поднимать эти горькие воспоминания? – сказал Ксавье Букемон, поднося к глазам платок.

– Затем, что Церковь не какой-нибудь неблагодарный наследник, брат.

Затем, после этого преподанного Ксавье урока благодарности, он повернулся к господину Рапту.

– После него осталось, господин граф, семь неизданных томов религиозных писем. Это настоящее наставление верующим, второе издание «Подражания Иисусу Христу». Мы решили начать публикацию этих шести томов. Отрывок из них вы сможете увидеть в следующем номере нашего журнала. Я подумал о вас, брат во Христе, и, предупреждая ваше желание приобщиться к этому прекрасному и поучительному произведению, подписал вас, как почетного читателя, на сорок экземпляров.

– И правильно сделали, господин аббат, – сказал будущий депутат, до крови кусая губы от ярости, но продолжая улыбаться.

– Я был уверен в этом! – сказал Сюльпис и снова направился к двери.

Но Ксавье остался на месте, словно пригвожденный.

– Ну, что с тобой? – спросил его Сюльпис.

– Это я хочу спросить, – произнес Ксавье, – что ты делаешь?

– Ничего. Я ухожу и оставляю господина графа. Мне кажется, мы с тобой и так уже слишком долго утомляем его своим присутствием.

– И ты уходишь, совсем позабыв о том благородном деле, из-за которого мы в основном и пришли?

– Ах, и правда! – сказал аббат. – Извините меня, господин граф!.. Да, мы занялись мелочами и совсем забыли о главном.

– Скажи уж лучше, Сюльпис, что из-за этой проклятой застенчивости ты не смел обратиться к господину графу с новой просьбой.

– Что ж, – сказал аббат, – признаюсь. Так оно и есть.

– Он всегда будет таким, господин граф. И если из него не вырывать слова, он никогда не заговорит.

– Говорите же, – сказал господин Рапт. – Если уж мы завели об этом разговор, дорогой аббат, давайте покончим с этим немедленно.

– Вы придаете мне смелости, господин граф, – сказал аббат елейным голосом и делая вид, что прилагает нечеловеческие усилия, чтобы преодолеть свою застенчивость. – Так вот, речь идет о школе, которую я с несколькими братьями с таким трудом и такими жертвами основал в предместье Сен-Жак. Мы хотим, идя на все возрастающие лишения, купить очень дорогой дом и занять его от первого до четвертого этажа. Но первый этаж и часть полуподвала занимает некий аптекарь. Там у него находится лаборатория, откуда поднимаются испарения и шумы, которые подрывают

здоровье детишек. Мы хотим найти какой-нибудь честный способ заставить как можно скорее переехать оттуда этого несговорчивого хозяина. Поскольку, как говорят, господин граф, этот дом таит в себе опасность.

– Я в курсе этого дела, господин аббат, – прервал его граф Рапт. – Я уже виделся с этим аптекарем.

– Вы с ним виделись? – воскликнул аббат. – Ну, что я тебе говорил, Ксавье? Это он выходил отсюда перед нашим приходом.

– Я сказал тебе, что это не он только потому, что и подумать не мог, что у него хватит смелости явиться к господину графу.

– У него этой смелости хватило, – ответил на это будущий депутат.

– В таком случае, – сказал аббат, – вам достаточно было только посмотреть на него, чтобы догадаться, что он из себя представляет.

– Я неплохой физиономист, господа, и я действительно сразу обо всем догадался.

– Но тогда вы не могли не заметить его сильно развитые ноздри?

– Да, у него и впрямь довольно большой нос.

– Это признак самых нехороших страстей.

– Так говорит Лафатер.

– По этому признаку можно узнать опасных для общества людей.

– Мне тоже так кажется.

– Только по одному его внешнему облику можно уже догадаться, что он придерживается самых опасных политических взглядов.

– Он и на самом деле вольтерьянец.

– Говорят, что он к тому же и атеист.

– Он был жирондистом.

– Все жирондисты – цареубийцы.

– Он очень не любит священнослужителей.

– Кто не любит священников, не любит Бога. А тот, кто не любит Бога, не любит и короля, поскольку король правит с благословения Господа.

– Да, он определенно нехороший человек.

– Нехороший? Да он самый настоящий революционер! – сказал аббат.

– Кровопийца! – сказал художник. – Он только и думает о том, как бы нарушить общественный порядок!

– Я был уверен в этом, – сказал господин Рапт. – Он выглядит слишком спокойным, чтобы не быть человеком резким… Должен вас поблагодарить, господа, за то, что вы открыли мне истинное лицо этого человека.

– Не стоит благодарности, господин граф, – сказал Ксавье, – мы всего лишь исполнили свой гражданский долг.

– Как и положено каждому порядочному гражданину, – добавил Сюльпис.

– Если вы сможете, господа, дать мне письменные и неоспоримые доказательства дурных намерений этого человека, я, возможно, смогу сделать так, чтобы он исчез, сумею освободить вас от него тем или иным способом. Так можете ли вы дать мне такие доказательства?

– Нет ничего проще, – сказал аббат с улыбкой гадюки. – У нас, к счастью, есть все необходимые доказательства этого.

– Все! – подтвердил художник.

Аббат достал из кармана, как это недавно сделал аптекарь, сложенный вчетверо листок бумаги и протянул его господину Рапту.

– Вот, – сказал он, – петиция, подписанная двенадцатью самыми уважаемыми врачами квартала, в которой подтверждается, что лекарства, отпущенные этим отравителем, приготовлены с явными нарушениями норм, принятых в этой области. Таким образом некоторые из этих наркотических средств вызвали смерть клиентов.