Сальватор
Шрифт:
– Да где же, госпожа маркиза? – снова спросил аббат.
– В вашем приходе, господин аббат, в братстве, на Монруже. Я всегда беру ее, вернее, увы, всегда брала ее с собой. О, Боже всемогущий! Если бы я оставила ее дома, это бедное животное так кричало бы!
– А, понял! – воскликнул аббат, до которого дошли слова: «Бедное животное!» – Теперь все ясно!
И он с отчаянием хлопнул себя по лбу:
– Речь идет о вашей очаровательной собачке! Замечательное маленькое животное, такое милое и смышленое! Неужели, госпожа маркиза, с этой дорогой маленькой Крупетт случилась какая-то беда?
– Беда? Я тоже думаю, что случилась беда, – с плачем вскричала маркиза. – Она умерла, господин аббат!
– Умерла! – хором воскликнули оба брата.
– Пала жертвой гнусного преступления, попала в ужасную западню!
– О, небо! – воскликнул Ксавье.
– И кто же повинен в этом ужасном преступлении? – спросил аббат.
– Кто? И вы еще спрашиваете! – произнесла маркиза.
– Да, и мы спрашиваем, – сказал Ксавье.
– Так знайте, – сказала маркиза, – что это – наш общий враг, враг правительства, враг короля, аптекарь из предместья Сен-Жак!
– Я был уверен в этом! – вскричал аббат.
– Готов был поклясться, что это он! – сказал художник.
– Но, господи, как же это могло случиться?
– Я отправилась к одной из наших сестер, – сказала маркиза. – Проходя мимо аптекаря, бедняжка Крупетт, которую я вела на поводке, остановилась. Я полагаю, что бедное животное испытало нужду. Я тоже остановилась… Вдруг она испуганно взвизгнула, посмотрела на меня с болью в глазах и замертво рухнула на мостовую.
– Ужасно! – вскричал аббат и поднял глаза к потолку.
– Чудовищно! – произнес художник и закрыл лицо ладонями.
Пока продолжался этот рассказ, граф Рапт излил все свое нетерпение на перья, которые привел в состояние крайней ощипанности.
Госпожа де Латурнель увидела в этом полное отсутствие интереса к ее рассказу о столь трогательном горе и нетерпение, которое причиняло ему присутствие обоих братьев.
Она встала.
– Господа, – произнесла она с холодным достоинством, – я тем более благодарна вам за те знаки внимания, которые вы выказали в отношении несчастной Крупетт, что они очень сильно подчеркивают глубокое безразличие моего племянника, который, находясь во власти своих честолюбивых планов, не желает давать волю своим чувствам.
Братья посмотрели на графа Рапта с возмущением.
– Жаба и змея! – прошептал тот.
Затем, обращаясь к маркизе, произнес:
– Вы ошибаетесь, мадам. И в доказательство того, что я разделяю ваше горе, я предлагаю себя в ваше полное распоряжение для того, чтобы преследовать по закону автора этого преступления.
– Не мы ли говорили вам, господин граф, – произнес аббат, – что этот человек является негодяем, готовым на любое преступление?
– Заклятым заговорщиком! – сказал Ксавье.
– Да, вы действительно рассказывали мне об этом, господа, – ответил будущий депутат, поднявшись и поклонившись братьям, словно бы говоря: «А теперь, поскольку мы поняли друг друга, поскольку мы пришли к единому мнению, поскольку у нас нет никаких разногласий на этот счет, убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое».
Братья поняли его жест и особенно его взгляд.
– Прощайте же, господин граф, – сказал тогда аббат Букемон с некоторой холодностью в голосе. – Я сожалею о том, что вы не можете уделить нам чуть больше времени, поскольку у нас с братом есть еще к вам несколько важных вопросов.
– Очень важных, – повторил Ксавье.
– Разговор наш не закончен, – сказал депутат, – он только отложен. Ибо я заранее радуюсь тому, что еще буду иметь честь увидеться с вами.
– Это наше самое искреннее желание, – произнес художник.
– В таком случае, до скорой встречи, – сказал аббат.
Затем, поклонившись графу, аббат вышел. Художник, повторив все действия старшего брата, тоже покинул кабинет графа.
Граф Рапт закрыл за ними дверь и несколько секунд продолжал держать ручку двери, словно опасаясь того, что они снова войдут.
Затем он обратился к секретарю голосом, силы которого, казалось, хватило только для того, чтобы отдать самое последнее распоряжение:
– Бордье, – сказал он. – Хорошо ли вы запомнили этих людей?
– Да, господин граф, – сказал Бордье.
– Так вот, Бордье, если они еще раз перешагнут порог моего кабинета, я вас выгоню!
– Как вы зло говорите об этих слугах Божьих, дорогой мой Рапт! – набожно произнесла маркиза.
– Это они-то слуги Божьи? – взревел будущий депутат. – Вы хотите сказать, слуги сатаны, посланцы дьявола!
– Вы ошибаетесь, мсье, глубоко ошибаетесь, уверяю вас, – сказала маркиза.
– Ах, да! Я и забыл, что они – ваши друзья.
– Набожность одного из них наполняет меня глубоким восхищением, а к таланту другого я испытываю сердечную симпатию.
– В таком случае примите мои искренние поздравления, маркиза, – сказал граф, вытирая пот с лица. – Вы нашли очень удачные объекты для симпатии и восхищения. С тех пор, как я стал вести дела, я повидал много проходимцев, но впервые за свою жизнь повстречал интриганов такого калибра. О, Церковь умеет подобрать себе служителей. И меня не удивляет то, что она теперь столь непопулярна!
– Мсье! – воскликнула уязвленная маркиза. – Вы кощунствуете!
– Вы правы. Но хватит об этих людях. Поговорим о другом.
И он повернулся к секретарю:
– Бордье, мне надо поговорить с дорогой тетушкой на очень важную тему, – сказал он, стараясь вернуть себе уважение маркизы. – Посему я не могу больше никого принять. Пройдите в приемную и, оставив два-три человека по вашему выбору, выпроводите остальных. Клянусь честью, я просто разбит от усталости.
Секретарь вышел, оставив графа Рапта наедине с маркизой де Латурнель.