Сердца четырех
Шрифт:
– Василя убило, – Марик зажег погасшую папиросу.
– Во бля! Ментов много было?
– До хуя.
– Это были вовсе не менты, – проговорил тяжело дышащий Ребров.
– А кто ж? – повернулся к нему Люсик. – КГБ, что ль?
– И не КГБ.
– А кто ж це був?
– Потом, все потом, – устало махнул Ребров.
– Ну, тогда поехали, – Марик подошел к лошадям.
Проводница упала на колени:
– Дорогие, родненькие мои, отпустите! Я же ничего вам не сделала, я и не знаю ничего! Они ж мне не сказали – кто они и откуда, вошли
Она зарыдала.
– А ну лезь в сани, коза! – пнул ее Микола.
– Вы же меня убьете! Ребята, милые! Не надо! Я вам денег пришлю! Отпустите, не убивайте! Я ребенка жду!
– Кому ты нужна – убивать тебя! – усмехнулся Марик, снимая одеяло с лошадиной спины. – Мы баб не убиваем. Поебем слегка, да отпустим. Ребенка не заденем. Садись, не тяни резину.
Рыдающая проводница села в сани. Рядом с ней сели Марик, Ольга с Сережей и Ребров с жидкой матерью. Остальные, подхватив багаж, разместились на вторых, более просторных санях.
– Вить, езжай первым, – Марик разобрал мерзлые вожжи, дернул, лошадь потянула сани влево.
– Н-но! – Витя стегнул лошадь вожжами, сани со скрипом выехали на недавно проложенную колею. – Слышь, там в низине снегу навалило, я через камень ехал.
– Один хрен, – Марик обмотал низ лица шарфом, набросил на ноги одеяло, – давай через камень. Поехали. Колея петляла меж деревьев, лошади тащили сани, увязая по колени в снегу.
Луна вышла из-за облаков и осветила старый заснеженный хвойный лес.
– Долго ехать? – спросил Ребров.
– Часа три, – ответил Марик, сдвигая шарф. – Тайгу проедем, потом нормальная дорога пойдет.
Минут сорок ехали молча за переполненными санями Вити, где шел непрерывный оживленный разговор. Зажатая между Ольгой и Ребровым проводница периодически начинала плакать, потом затихала. Впереди лес пересекли столбы с натянутой колючей проволокой.
– Это что? Лагерь? – спросила Ольга.
– Там написано, – усмехнулся Марик, поднимая воротник.
Подъехали ближе. На столбах виднелись одинаковые металлические щитки:
Сани проехали меж двух столбов с перекушенной и обмотанной вокруг них проволокой.
– А тут правда опасно для жизни? – спросил Сережа.
– Зимой не опасно, – Марик закурил.
– А почему?
– По кочану! – быстро ответил Ребров. – По витишгу.
Сережа замолчал. Ольга обняла его, прижала к себе и надвинула ему шапку на глаза:
– Спи, младенец мой прекрасный.
– Сама ты спи! – пробурчал Сережа.
Спустились с сопки и выехали на широкую, заваленную снегом дорогу с еле заметными следами саней.
– Це не дуже поганый шлях! – крикнул Микола. – Марик, догоняй!
Витя свистнул, стегнул лошадь, она тяжело потрусила по снегу. Марик стегнул свою, сани дернулись, лошадь побежала.
Дорога
– Машины тут не ходят? – спросила Ольга, подмигнув Реброву.
– Двадцать семь лет, – ответил Марик.
– У меня рука болит! Я умру! Мне же нужно в больницу! – зарыдала проводница.
– Кровь течет? – Ольга помогла ей вынуть раненую руку из-за пазухи железнодорожной шинели. Белая материя почти вся пропиталась кровью.
– Я ее не чувствую! Она как немая! – плаката девушка.
– Да не ной ты, скоро доедем, – Марик ежась, сплюнул окурок, – у нас доктор лучше любой больницы.
– Давай еще шарфом перетянем у локтя, – Ольга сняла свой шарф и стала перевязывать ей руку.
Дважды дорогу перегораживали глубокие рвы, которые приходилось объезжать по лесу.
– Вот так, Оля! – Марик вел лошадь под уздцы, помогая ей выбраться из снега. – А под Козулькой вообще все перепахано, пешком по пройдешь. Два ряда колючки…
Проехали еще километров 25, дорога обогнула крутую сопку и сползла в широкую долину, почти все пространство которой занимал покинутый город.
– А ну, Лена, поссы с колена! – крикнул Витя, вытянув лошадь вожжами. Сани понеслись под гору. Микола засвистал. Марик стал нахлестывать свою лошадь, поспевая за ними. Проехали скопище ржавой заснеженной техники, обогнули развалившийся и проросший ельником кинотеатр «Саяны» и покатили по улице Чехова. По краям улицы тянулись трехэтажные кирпичные дома с выбитыми окнами и провалившимися крышами. Здание магазина утопало в елках и кустах; сквозь крышу стоящего возле него автобуса рос кедр. Свернули налево и поехали по широкой улице Ленина.
– А как этот город назывался? – спросит Сережа.
– Как и река. Чулым – Марик снял с лица шарф. – Повезло вам, господа, с попутным ветром. Если б с сопок потянуло – пиздец. Пришлось бы Скобе нас из саней ломами выковыривать.
Подъехали к пятиэтажному зданию горкома партии, Микола свистнул. Дубовые створы главного подъезда отворотись, из проема вышел человек в пальто, шляпе и с двустволкой:
– Але, але и он замерз. Как спичечки.
Не обращая на него внимания, Витя и Марик спрыгнули с саней, взяли лошадей под уздцы и ввели в вестибюль горкома.
– Делали-о вон как, – усмехнулся человек в шляпе, запирая дверь на засов, – але, але и ладно.
В мерзлом вестибюле горели две керосиновые лампы.
Выбрались из саней, стали снимать багаж.
– Воды согрел? – спросил Марик человека в шляпе.
– Воды согрел, воды согрел, воды согрел, – он стал распрягать лошадь.
– Ой! Спину не разогнешь! – потянулся Витя.
– А это что такое? – Сережа подошел к вахтерскому столу, на котором лежал мертвый заяц размером со свинью. Горбатая спина зайца была покрыта шишкообразными наростами, темная от крови морда щерилась желтыми передними зубами.