Сердце Ёксамдона
Шрифт:
— Заблокировал. И уснул. А потом все разошлись. Иногда я вижу, что они приходили — что-то меняется в отделе. Но мы не сталкиваемся.
— И… кто-то хотя бы пожаловался кому-то?
— М-м-м… — шестой брат стыдливо потупился, — отдел продолжает работать… в автоматическом режиме... Дух большой балки же не умер, кажется, он изредка просыпается достаточно, чтобы что-то одобрить или отменить… и его работа на земле тоже всё ещё ощущается... я не посмел жаловаться. Просто жду… когда он проснётся.
Мун закусил губу чуть ли не до
Может быть, Сонъчжущин и впрямь проснётся, а остальные тут же явятся по его зову?
— Я вернусь на землю людей, — сказал Мун ещё дрожащим от гнева голосом. — Там всё совсем плохо.
— Я провожу тебя, — тихо произнёс шестой брат.
Они дошли до портала в Канънам в молчании. Даже на дороге чувствовалось увядание — в прямо смысле: растущие тут цветочные кусты были на вид нездоровы, а трава пожухла. Древние плиты дороги между миром духов и миром людей, державшиеся веками, внезапно стали крошиться.
— Мне жаль, что ты несёшь моё бремя, — произнёс шестой брат с горечью, когда они добрались до ворот. — Если бы я не вернулся раньше срока… Если бы поборол ту тьму… то, что я встретил тогда на стройке… Тебе бы не пришлось…
— Не надо, — остановил его Мун. Не стал говорить, что, видно, судьба у него такая — младший, но всегда оказывается ответственным. То за печень, то за безымянную тьму, клубящуюся под городом.
— Я не знаю, чем могу помочь… Но, прошу тебя, обращайся ко мне за помощью. Я слишком долго отсиживался и сомневался.
Шестой брат наконец поднял взгляд: Мун увидел в глазах брата, впервые со дня, как тот вернулся с земли, решимость вместо необъятного страха.
— Хорошо, — потеплевшим голосом согласился Мун. — Но ты же помнишь, что хранить переходы — моя работа? Мне с ней и справляться.
«Всё наладится, как только я действительно справлюсь с ней», — добавил Мун про себя, но не позволил горечи и стыду всплыть наверх. Не хватало ещё, чтобы шестой брат их заметил и снова впал в уныние. Он вернулся тогда опустошённым, раненым — едва живым. И только теперь стал приходить в себя. Мун не хотел это испортить.
—
Юнха проснулась, потому что вернулся Мун. Она вынырнула из темноты и в полудрёме ещё несколько минут слушала, как он ходит по дому.
Потом открыла глаза.
Нити, окружавшие её, когда она едва сумела сделать несколько шагов до дивана и потом провалилась в сон, погасли. Они не исчезли, но, готовые в любой момент проявить себя, спрятались, уступив место человеческой реальности.
Мун сидел за пустым кухонным столом и смотрел в
— Хочешь поесть или ещё поспать? — отрешённо спросил Мун.
Она села напротив:
— Хочу, чтобы ты рассказал наконец, что не так с Ёксамдоном.
Он вздохнул.
— Теперь это неизбежно, — спокойно сказала Юнха. — Разве не за этим ты начал рассказ, чтобы добраться, в конце концов, до его финала?
Путь до «мрачного дома» — так она будет звать его впредь — занимал от «Чонъчжин» не более десяти минут. Мун жил рядом с тем, что должен был охранять, и каждый его день был отравлен этим.
Юнха поняла, что никогда не была на этом перекрёстке, хотя он располагался совсем близко. Нужно было свернуть перед «Чонъчжин» налево, пройти насквозь квартал по проезду и повернуть на север. И уже там Юнха ощутила что-то.
Пахло так же, как у дома её дяди: подгнивающими фруктами. А ещё очень хотелось развернуться и идти обратно на юг. На этой улице людей было в два раза меньше, чем на соседних, не отличающихся от неё ни шириной, ни застройкой. Здесь тоже жили люди… хотя она увидела сразу две таблички о сдаче квартир — две таблички на четыре дома, в Ёксамдоне, где жильё было не так-то просто найти. И от обеих как будто веяло отчаяньем.
Юнха украдкой бросила взгляд на идущего рядом Ок Муна: его глаза потемнели ещё больше, а на лице лежала тень. Он не отрываясь смотрел вперёд и чуть вправо, на мрачный дом, с его ровной кирпичной стеной без единого окна на этой стороне.
Мрачный дом — двухэтажный и совсем крошечный «особняк» — стоял на перекрёстке, и по трём остальным углам были: обычный для Ёксамдона кирпичный дом в три-четыре этажа, с невероятно грязными окнами, будто люди не хотят глядеть сквозь них; хозяйственный магазинчик с распахнутой дверью подвала, от которой ползло зловоние, и ещё будто раздавался бесконечный шипящий звук, как от компрессора; и белое офисное здание с навеки закрытыми жалюзи, имеющее вид заброшенный и печальный.
— В доме никто не живёт, — сказал Мун. — Я не позволяю никому тут селиться. Его успели выстроить, прежде чем я купил участок. Первые владельцы даже пытались жить здесь, сперва отказывались продавать. Но потом-то, конечно, сбежали отсюда.
Они обогнули дом и подошли к крыльцу.
На этой стороне у мрачного дома были четыре окна, все разного размера и одно даже скошенное, будто дом и строить-то не хотели. Украшенный кружками каменный карниз второго этажа никто не отмывал никогда, как и фартук крыши. Кирпичи потеряли свой изначальный цвет, что было хорошо видно в сравнении с соседними домами, труба была совершенно чёрной, глухой забор из крупных каменных блоков — ободранным, рассыпающимся и в сколах, как и углы дома.
И только решётка калитки выглядела новой и очень надёжной, замок был одной из последних моделей.