Северный крест
Шрифт:
– Атана, Атана, высшая изъ рожденныхъ, – кричала толпа, – богиня во плоти, ниспошли намъ дары божескіе, яви милосердіе хотя бъ и на мигъ единый. Знаемъ мы наказъ людей вящихъ, брошенный намъ: «Землю пахайте: и какъ можно лучше. Усердне, усердне!». Но нейдутъ, нейдутъ всходы. Смилуйся, о Превысокая!
Иные кричали: «Хлба! Хлба!»; имъ вторили иные, прося также и вина. Но чаще слышно было: «Великой богин – слава!». Остальные не находили, что сказать, и были благодарны за самую возможность лицезрть богиню.
И услышала Атана вопли черни, и подняла хлбъ въ десницу (то былъ то ли критскій, то ли покупной хлбъ, то ли хлбъ изъ закромовъ царевыхъ) и бросила его въ толпу. Взревла толпа, ибо старецъ подобралъ упавшій хлбъ, жадно, обими руками, ввергая его въ уста свои съ проворностью необычайною. Навалилась толпа на старца. И раздавила его.
Бросила Атана еще три хлба. И случилася бда: толпа стала грызть самое себя; билися: и старъ, и младъ; и двы, и мужи; и дитяти, и старцы. Многіе, многіе были биты тяжко, иные убиты.
И – прорзая вопли толпы – гласомъ громкимъ возопила Атана:
– Слово есть къ толп: кто главарь?
Молчала толпа; и волновалась головами своихъ членовъ, какъ волнуются волны на лон морскомъ.
Грозно продолжала Атана и воздла руц къ небу:
– Благословеніе Матери и прочихъ богинь будетъ до вка на томъ, кто откроетъ тайну: кто предводитель вашъ? Премного зачтется тому за дянье сіе.
Снова – сквозь гулъ собственный – отвтствовала было чернь молчаньемъ, хотя всего боле боялась толпа, что отыметъ она руку Свою, и прекратятся хлбы ея. И возопилъ людъ къ ней со словами «Пощади». Ибо медоточивыми представлялися народу рчи Атаны: обольщала она сердца и желудки; не видли яда подъ устами ея.
И вотъ одинъ изъ возставшихъ, мужъ, густобрадый и рослый, съ кожею смуглою, симъ напечатлньемъ Солнца южнаго, съ венами набухшими и видными издалече, тлосложенья геркулесовскаго, съ очами жадными до блдныхъ и пышныхъ двьихъ тлъ, широкоплечій, облика некритскаго, съ волосами по всему тлу (волосы его напоминали виноградныя лозы), нсколько тучный, быковидный и словно быколикій, находящійся ближе прочихъ къ Атан, переводя взглядъ отъ черныхъ ея кудрей, ниспадавшихъ ниже плечъ, то – съ жаромъ большимъ – къ пышнымъ ея персямъ, ничмъ не прикрытымъ, бло-блистательнымъ, походившимъ на вымя, съ сосцами кровяными, пожирая ее взглядомъ (на что она не обратила никакого вниманія) гласомъ едва ли по-критски низкимъ, изрекъ, ею околдованный, плненный, прельщенный: «Сито Потніа!»; что означало: «Владычица хлбовъ». Непонятныя слова (ибо сказаны они были на ахейскомъ, греческомъ язык, иногда уже встрчавшемся на Крит въ т времена) облетли топлу; запомнились; прижились: ибо была впослдствіи причислена та, что была верховной жрицею, къ сонму боговъ.
Тмъ временемъ, мужъ, околдованый Атаною, крикнулъ:
– А ежель скажу, о державная, обласкаешь меня? Ибо красою бросилась ты мн въ сердце, о прекрасная.
Ропотомъ отвтствовала толпа.
Атана съ надменствомъ отвтствовала, вонзивъ льдяныя свои очи въ мужа того:
– Я отдамся теб и дозволю теб познать меня, по милости Всевысшей изъ богинь, познать мой ледъ. Такъ кто? Кто? Отвтствуй немедля! И тогда будешь мною укрощенъ.
Однако медлилъ страстотерпецъ: сей алчный до бломраморной ея плоти боролся съ собою, потупивши очи. Но снова взглянувъ на нее и возгорясь безмрно, хрипло произнесъ, вновь потупивъ очи:
– Акай, Акай Пришелецъ, что стоитъ одесную меня. Се – онъ, о державная, – тутъ указалъ онъ на Акая.
Жестокая улыбка осіяла блокаменный ея ликъ.
– Я покорена твоею честностью и твоимъ благородствомъ. Ты – не они: ты чтишь богинь. Ей, гряди ко мн, быкъ, я приласкаю и укрощу тебя: се, священный мой долгъ предъ Матерью всего сущаго. Воля моя верховна, мужъ, и грядущія мои терзанія уродливо-излишне-мощной твоей плоти – моя добродтель, – говорила она, полнясь яростью, подобясь свирпйшей Кибел, всегда алчущей крови. – А кто сомнвается, тотъ да узритъ сіе: такова воля Высшей Богини. Я укрощу и усмирю быка. Я укрощу и смирю и буйство плоти его.
Атана вскор молвила на ухо мужу, ею околдованному, обдавши его хладомъ и прикасаясь пышными своими персями, отчего всё боле и боле разгорался онъ, словно жарясь въ мдномъ бык иль словно претворяясь въ пламень:
– Благородство и достоинство не въ томъ, чтобы спорить съ Судьбою, стязаться съ Нею и – того бол – биться съ Нею, но въ томъ, чтобы сперва ей покориться, а посл – пользоваться великими Ея дарами, для человка преблагими, и преблагословенными, и всесладкими: пользоваться, избгая Ея ударовъ. Ибо мудрость и польза всегда идутъ рука объ руку. Помни: Судьба – жестъ и взмахъ Матери, когда Ей неугодно являть себя въ обличіи.
Близилась близость – завтное и святое помраченіе какъ неисповдимый даръ судьбы, владычное надо всмъ живымъ, отторгнутымъ небесъ, поверженнымъ долу и отъ вка и до вка слпымъ, елей для слабыхъ, позорно-мелкихъ сердецъ, пламенющихъ другъ другомъ и сгорающихъ въ Мы, чадная заря грядущаго. Обманнымъ луннымъ свтомъ манила Атана, выдвигая неподвижное блоснжное лицо и тучныя перси. Губы – какъ кровь, лицо блое, черные волосы – какъ зми. И Зми сидли на волосахъ. Глаза мужа, вперенные плотью въ плоть, глаза – гулы плоти, блистали, метали молніи, прожигали её; недвижные ея очи, напротивъ, – ледынь, метель, пурга. Повелительно-неспшно указала перстомъ Атана на внутренніе покои и застыла: какъ соляной столпъ. Черно-красное ширилось и словно прожигало пространство. Остріе страсти вовсе не сладко пронзило мужа: зовъ ея, двы хладной, какъ безпросвтная метель, какъ снжная пурга, отозвался въ немъ добла раскаленнымъ пожаромъ, мракъ ея разршился чадящимъ свтомъ, а величавый ея покой – его безпокойствомъ-безуміемъ. Ушедши въ покои, оба, однако, не скрылися изъ виду толпы; толпа могла лицезрть имющее быть. И былъ мужъ сей быкомъ красноярымъ, а Атана – львицею: терзающей быка. Мрвшій аэръ пронзили слова: «На колни, мой рабъ». Повергся долу мужъ и – падши – поклонился ей. И – поклонившись – палъ, поверженный. Ликовала Сверъ-два, возрадовавшись въ сердц своемъ, и горлъ въ ней огонь страстности безстрастія.
Одежды упали наземь, близна плоти – точно мраморъ. Онъ не приближался къ ней, а наступалъ – какъ быкъ. Глянула взоромъ смертоноснаго презрнія и равнодушія – молнія ударила въ душу и принудила мужа страстно и властно прижать къ себ Атану, недвижную и прекрасную, какъ Смерть. Пали на ложе, свивались тлами. Змею обвила она мужа, неутолимо сопрягшагося съ нею.
Можетъ показаться: Грхъ говорилъ Атаною, а болванъ говорилъ Акаемъ, – на дл всё было не столь просто: для мужа, околдованнаго Атаною, въ миг томъ была – вся Вчность – всё, всё, всё: вся жизнь была тьмою, а нын была она свтъ; была она морокомъ, а нын – сіяніе, сверное сіяніе; всь смыслъ жизни горлъ въ мгновеніи полыхающемъ: сперва стукъ Судьбы въ дверь, посл – мучительныя и черно-красныя метанія, посл – посл пораженія – безумящее вожделніе, огнедышащіе потоки похоти, впрягающей сердце въ ярмо, страсти взрывъ, молнія чувственнаго, рождающая помутнніе разсудка, дале – лобзанія, огнь, ярость, руки, перси, стенанія, судорожное движенье чреселъ, напряженіе, изступлень, содроганія, похожіе скоре на судороги, зминые извивы плоти двы, нехватка воздуха, мрные внутренніе дерги влагалища, смя раскаленное, изнеможеніе, – спиралевидная симфонія льда и огня: цною жизни Акая, цною общаго дла, цною души сего мужа…
Падшій сей мужъ, однакожъ, мене всего ощущалъ сіе какъ паденіе: плотяная призма всё, относящееся въ міру духа, видитъ не только въ дурномъ свт, но и часто, слишкомъ часто въ свт противоположномъ: плотяность – слпота воплощенная. Плоть ничего не вдаетъ, будучи слпой въ мр высшей, но всего алчетъ; духъ всё вдаетъ, но не алчетъ ничего. – Для плоти паденіе то – не паденіе, но надмирная прелесть, восхожденіе къ далямъ надзведнымъ, касаніе божественныхъ гармоній. Для духа паденіе то – колнопреклоненное нисхожденіе – кубыремъ – къ самымъ низинамъ трона создавшаго, откуда и не видно павшему: лукавой улыбки творца.