Северный крест
Шрифт:
– Еще, говорю, губительне, нежель поборы: поборы жрицъ всё жъ вдаютъ свои предлы, хотя предлы сіи выросли за годъ-два въ разковъ-то нсколько. А сей лиходй да нечестивецъ, богамъ противный, беретъ себ и своимъ – всё. Всё!
Лицо говорившихъ было цвта багра – отъ возліяній мстнымъ виномъ.
По прошествіи еще нсколькихъ недль положеніе власть имущихъ становилось въ полной мр катастрофическимъ, ибо они не обладали какимъ-либо средствомъ усмирить толпу, захватившую къ тому времени немалую часть Крита (то были въ основномъ прибрежныя земли, гд и покоились-дворцы): Имато не могъ – силою своего сребролюбія и лни – пойти на уступки египетскимъ другамъ, дабы т оказали помощь въ борьб съ возставшими; а войско, именуемое критскими братьями, въ самомъ дл, было скоре собраніемъ мужей, не вдавшихъ о воинской доблести, – нежели воинствомъ. Критскихъ братьевъ учили чему угодно, но не военному длу: шагу, достодолжнымъ взору и выправк, походк, смотрамъ, служенію, стойк, наружности, даже вншности, того боле: иной разъ и утонченности. Они, какъ и ихъ начальники, не имли боевого опыта, не были закалены
Акай же, напротивъ, принуждалъ вседневно упражняться всхъ взявшихъ въ руки мечи, вилы, серпы, косы, луки. Училъ онъ ихъ тактик и достодолжной дисциплин. Мало-помалу рождалось военное мастерство возставшихъ, отсутствующее у численно превосходящихъ, но вынужденно разрозненныхъ критскихъ братьевъ: каждый изъ войска Акая могъ побдить любого изъ братьевъ критскихъ, сражаясь хотя бы и въ одиночку противъ двухъ-трехъ изъ пхоты Имато.
Благодаря мудрому управленію возставшихъ Акай въ конц концовъ добился того, что большинство возставшихъ претворили неумніе въ умніе и даже въ мастерство ратное: и добился того не только отъ отдльныхъ, наиболе талантливыхъ учениковъ, но и отъ цлаго. Возставшіе научились подъ мудрымъ его водительствомъ быть едиными, быть однимъ цлымъ: они обучались двигаться всмъ вмст, держа строй неколебимо, не устрашаться любой опасности, гордо взирать смерти въ лицо, её презирая въ сердцахъ, мало-по-малу претворявшихся изъ сердецъ рабовъ въ сердца воиновъ; научилъ строиться любымъ изъ извстныхъ тогда видовъ построеній, сдвигая или же, напротивъ, раздвигая ряды свои, смотря по необходимости, а до того заране – во мгновеніе ока – подготовляться – благодаря боевымъ дудкамъ – и къ оборон, и къ наступленію.
Всё необходимое было въ ихъ распоряженіи; не было разв что коней; однако, напомнимъ, что и Имато – вопреки совтамъ Касато – строго-настрого воспретилъ использовать «противу черни», по его слову, колесницы, запряженныя конями. – Однимъ словомъ, войско подъ начальствомъ Акая претворилось въ силу поистин грозную, съ чмъ и были связаны военные успхи его, которымъ былъ премного удивленъ и онъ самъ, ибо не былъ дотол ни полководцемъ, ни даже воителемъ, коему пристало знать вс тонкости военнаго ремесла.
Какъ-то разъ, уже посл того какъ камни, нещадно бросаемые руками возставшихъ – самое малое – снова, вновь и вновь разсяли полоненныхъ трусостію, убоявшихся критскихъ братьевъ, чаще, впрочемъ, дробя головы ихъ… уже посл того какъ довершали дло стрлы, попадавшія мтко въ тхъ, въ кого не попали камни… уже посл того какъ пхота критская мало-по-малу пришла въ полное разстройство и бжала… уже посл того какъ, оглушая супостата, возставшіе валили его наземь, исторгали души безсчетно: руками, серпами, косами, ножами, мечами… – возставшіе, шедши вдоль холмистой мстности, отъ вка свойственной Криту, вновь узрли море, чья ширь разстилалася одесную; но не того желала плоть ихъ: томясь жаждою нестерпимою, алкали они воды прсной; искали источникъ недолго; и вотъ ужъ утоляютъ они жажду, рожденную зноемъ, великимъ въ сил своей…
Въ казавшееся мрачнымъ раздумье былъ погруженъ въ то время Акай, словно глядя и въ древнйшіе вки, и въ грядущія дали, прорзая всь морокъ времени: на критскомъ закат. Нчто незримое горло въ Ака. Думалось ему: «Ей, гляди: се заря новаго міра: свободнаго. Критъ уже возрыдалъ: пламенемъ своихъ дворцовъ». – Не о слав и не о прибыткахъ, но о предстоявшихъ походахъ слагалъ думы и о новомъ сяніи пожара; замышлялись разрушенья; посрамленіе Крита близилось; походъ манилъ близостью, было не до сна ему; обдумывалъ грозящія опасности; глядлъ на Луну, размышляя, благословенье иль гибель сулитъ царица ночи, на копьяхъ ли узритъ грядущее братьевъ критскихъ или же братья его, которые и подъ пытками – не братья братьямъ критскимъ, не останутся вжив – полягутъ, сложатъ головы, познаютъ смерть и на поклевъ птицамъ будутъ лежать во прах? Грядущее – зыбь, туманъ, морокъ. Но мысли такого рода словно и не мняли суровый и непреклонный обликъ Акая, человка мужественнаго, прямого и неколебимаго нравомъ, натуры крпкой и широкой.
Возставшіе тмъ временемъ разбили лагерь; покоривъ – уже очередной – дворецъ и захвативъ припасы изъ самого дворца, равно и изъ зернохранилищъ его, а также изъ принадлежащихъ ему и къ нему прилегающихъ деревень, – пировали. Смеркалось, и аэръ становился нсколько хладне. Спускалась ночь. Вскор и усталость подкралась къ душамъ ихъ. Утомленные дневною бранью возставшіе, ежеденно-несущіе разрушеніе всему Криту, подъ журчанье вечнонемолчнаго моря улеглись спать на критскомъ пол, отдыхающемъ отъ жаровъ дневныхъ и овиваемомъ теплыми аэрами. Вотъ уже и сонъ смеживаетъ имъ веки. Одинъ побдно спитъ калачикомъ точно котъ, другой сотряситель бытія – на спин, третій ратникъ на живот, подмостивъ подъ голову одежу, четвертый длатель великихъ длъ – на комъ-то еще, попирая благородные критскіе устои, пятый – въ обнимку съ амфорою; вс сокрушители критскихъ обычаевъ, попиратели ига критскаго, поборники вольности святой – въ объятьяхъ ночи, недвижно-счастливы. Мечи да луки побросаны возл спящихъ тлъ, и Луна, царица ночная, величаво бросаетъ на нихъ жемчужные свои лучи. Нигд не явитъ себя движенье иль шорохъ какой. Вольно спитъ всё живое, опричь вечнободрствующей, но всё же уже клюющей носомъ стражи, вотъ-вотъ готовой покориться всемощной стихіи сна. На неб – сіянье розсыпи еженощно-бдящихъ звздъ, и втеръ колышетъ рдкую, опаленную днемъ растительность. Вдали иной свтъ – величественно-гнвный, зловщій, вселяющій страхъ – догорающее зарево поверженнаго дворца, надъ которымъ небо облеклось
А Малой тмъ временемъ метался и подумывалъ, не примкнуть ли къ возстанію. Ибо издавна чуялъ всю неправду критскую. Но еще боле чуялъ близость Иры: примкнешь къ возстанію – и не увидишь её бол. Можетъ, и растаетъ Ира, льдяная твердыня, за неимніемъ прочихъ мужей, занятыхъ длами военными. Ира была ближе Иды, об хладны, снжны, льдяны, но Ира казалась прекрасне.
Глава 6. Смерть Имато
Народъ – и возставшій, и сочувствующій длу возставшихъ – винилъ во всёмъ жрицъ и всхъ царедворцевъ, кром царя Имато: неприкосновеннаго для народа, по-собачьи преданнаго ему не какъ Имато, но ему какъ царю: ибо преданы они были ему не въ силу тхъ или иныхъ его качествъ, но только потому, что тотъ былъ царь, а царь есть царь, и выше только Матерь. Даже въ томъ, что царь въ чрезвычайныхъ условіяхъ смуты приказалъ возвдигнуть потомъ и кровью дитятъ своихъ (такъ порою именовался народъ царемъ) не одинъ десятокъ деревянныхъ храмовъ и нсколько дворцовъ, – виновны были люди вящіе, но никакъ не Имато: такъ мнилось народу, поистин мертвымъ душамъ, сущимъ во гробехъ, отъ вка и до вка темному, духовно-женственному, оглушенному Мы, мычащему. Народъ – корова, а Имато – Быкъ.
Положеніе Касато становилось еще боле катастрофическимъ, несмотря на всю мудрость его, лукавость и возможность использовать любыя средства: не столько изъ-за того, что подпадалъ онъ подъ народную ненависть (хотя и въ меньшей мр: его боялись), сколько изъ-за грозящей и нависшей надъ нимъ возможности стать козломъ отпущенія: Имато въ качеств уступокъ народу ршилъ провести показательныя казни нсколькихъ высокопоставленныхъ чиновниковъ и нсколькихъ жрицъ. Касато, опасаясь опалы, ожесточался, порою теряя извчное внутреннее свое спокойствіе, порою – низвергаясь въ отчаяніе, всё боле и боле былъ готовъ къ ршительнымъ дйствіямъ, которыя становились для него часъ отъ часу всё боле и боле своевременными и попросту неизбжными. Когда началась очень короткая смута людей вящихъ, столь короткая, что мы не имемъ никакихъ ея подробностей, дабы описать её, смута, имвшая мсто лишь въ нсколькихъ дворцахъ недалеко отъ Кносса, Касато выказалъ себя самымъ преданнымъ царскимъ слугою: въ глазахъ царя. Казалось бы: затеплилась надежда въ сердц, взойдетъ заря надъ мглою, но…Имато въ высшей мр несвоевременно выказалъ свою медноголовость: жадничаньемъ: не послушалъ онъ Касато и не открылъ часть зернохранилищъ, дабы накормить – хлбами земными – и утихомирить, такимъ образомъ, смутьяновъ. Не послушалъ его Имато и въ слдующихъ его желаніяхъ: Касато хотлъ преобразовать устройство войска; также въ подмогу пхот Касато желалъ использовать въ сраженіяхъ конницу, не щадя коней; помимо этого Касато велъ переговоры съ Египетской державою, ожидая отъ нея помощи въ подавленіи критской смуты въ обмнъ на многочисленныхъ рабовъ (Касато, въ частности, дозволялъ, случись сему состояться, забирать египтянамъ едва ли не любыхъ изъ критскихъ рабовъ, жившихъ ли по деревнямъ или же въ многочисленныхъ дворцахъ), нкоторое количество треножниковъ и прочихъ преобильныхъ числомъ подлокъ земли критской и верховнаго Повара. – Всё это было подъ запретомъ для Касато. – Имато велъ самоубійственную политику, ведшую и его, и Критъ въ пропасть, крахъ и ночь.
Касато въ т дни былъ вн себя и не всегда могъ сіе скрыть: впервые и въ самый неподходящій моментъ царедворцу не удалось навязать свою волю царю, несмотря на вс попытки (въ ходъ шло: вино, двы, проигрыши въ кости, мнимыя самоуничиженія, шутовство, лесть, игрища, подсадная охота и рыбалка, – всё безъ проку). То было роковымъ «ршеніемъ» Имато: роковымъ въ первую очередь для него самого. Имато и въ самый роковой часъ скрывался: въ чувственныхъ сферахъ: пилъ не переставая, принималъ ванну нсколько разъ за день, спалъ большую часть дня, долго «разговаривалъ» съ любимйшею изъ своихъ обезьянъ (которыя были животными священными, божествами низшаго ранга, посредниками между богами и людьми), тщась найти отвты на мучившіе его вопросы о спасеніи критской державы, остальное время пребывалъ въ объятьяхъ двъ, а свою супругу вдругъ началъ величать Великой Матерью, падая ницъ предъ ней и ей моляся. Снадобье сіе помогало: царь чмъ дале, тмъ боле не вдалъ, что творится въ добрыхъ земляхъ…
Касато прекрасно сознавалъ: положеніе во власти опредляется не личными заслугами, наградами, званіями, не происхожденіемъ, не добротою личной, ниже личными добродтелями, но токмо однимъ: чмъ-то, чмъ онъ владлъ въ совершенств, и что, вмщая въ себя раболпство и угодничество, было всё жъ не только раболпствомъ и угодничествомъ, но чмъ-то большимъ. Что не Касато есть проводникъ воли Имато, но ровно наоборотъ, догадывались многіе, но не царь Крита, который имлъ столь же мдную голову, сколь мдными были и знаки царской его власти: ему и во сн не приснилось бы, что не онъ, но ближайшій помощникъ его руководитъ всмъ. Однако силою разраставшагося возстанія и неудачной борьбы съ нимъ, Касато, на коего была возложена борьба съ «мятежниками» (такъ называли возставшихъ во Дворц, хотя и «мятежники» или «смутьяны» о томъ вдать не вдали), опасаясь потерять благорасположеніе Имато и, какъ слдствіе, власть (или – что вроятне – попросту боясь потерять собственную жизнь), принялъ одно ршенье: низвергнуть въ небытіе царя. Касато сознавалъ: власть потеряетъ власть, ежели въ самое скорое время не принять самыхъ радикальныхъ мръ; таковой была смна династіи – дло, отродясь невиданное на добромъ Крит, но отъ того лишь боле дйственное въ дл сохраненія власти…