Северный крест

Альманах

Посл Акай, помолчавъ и скользя по собравшимся взглядомъ грознымъ, что претворились въ шумъ и гамъ: рукоплесканьемъ и криками неистовыми, – добавилъ:

– Соратники, мы должны еще не мене недли, лучше двухъ, обучаться военному ремеслу, тонкостямъ владнья мечомъ, длу ратному, ибо къ ратоборству мы несвычны, хотя бы и были критскіе братья и развращены, и слабы, и трусливы, ибо пребываютъ въ порокахъ многихъ. Мечей, однако, на всхъ насъ не хватитъ; лишь наиболе сильные получатъ ихъ; остальные будутъ сражаться вилами, серпами, косами и ножами; есть въ нашемъ общемъ войск и та его часть, что обучена въ метаніи стрлъ и камней и продолжаетъ совершенствовать свои навыки.

– Да, братья, – когда гудніе стало мало-по-малу стихать, чуть помолчавъ, продолжилъ онъ, – на сторон нашей – Правда, смлость и внезапность. Но всё распадется, ежель не будемъ мы монолитны, аки стна или камень.

Намъ стоитъ отмтить, что критяне не возводили – за ненадобностью – и

потому многіе изъ простыхъ не вдали, что есть стна. Акай объяснилъ всмъ, но нельзя было сказать, поняли ли возставшіе его объясненіе или нтъ. Народъ частію былъ ршителенъ, будучи опьяненнымъ местью распалявшейся и побдами воображаемыми, частію же перешептывался; кто-то призывалъ себ въ помощь критскихъ богинь. Видя робость иныхъ, томившую ихъ сердца, Акай вновь воодушевлялъ ихъ:

– И да покровительствуетъ намъ Мать, родительница всего сущаго. Осненные Ея благословеніемъ, да побдимъ въ дл нашемъ, преблагомъ и святомъ, судьбу коего мы ввряемъ Ей.

Къ Акаю подошелъ помощникъ его, одинъ изъ его недавно назначенныхъ военачальниковъ и сказалъ:

– Есть свднія о томъ, что на дняхъ братья критскіе будутъ совершать омовенія въ мор; стало быть, боле часа-двухъ складъ съ оружіемъ будетъ охраняться лишь двумя-тремя воинами, и мы безъ труда и безъ жертвъ смогли бы захватить мечей и латъ, если не вдоволь, то по меньшей мр смогли бы вооружить каждаго второго изъ уже возставшихъ. Остальные, какъ ты и приказывалъ, уже вооружены длинными луками.

– Хорошія всти! Такъ и сдлаемъ. Ихъ безпечность – залогъ нашей побды. Похоже, что сама Судьба благоволитъ успху дла, – потирая жилистыя, спаленныя Солнцемъ руки отвтствовалъ Акай. Видно было по облику Акая, что гордился онъ не собою въ сей часъ и не своимъ положеньемъ средь возставшихъ, но рчью, имъ произнесенною: дломъ правымъ горлъ Акай.

* * *

Прошло нсколько недль. Всь Критъ былъ теперь добычею ужаса – былъ онъ добычею возставшихъ. Громили дворцы, ся страхъ великій по землямъ окрестнымъ и землямъ дальнимъ, дя огненное свое прещеніе, и брали всё подрядъ. И пылали дворцы по всему Криту – какъ факелы въ ночи. Акай, полнясь гнвомъ, почитая его за гнвъ праведный, часто посл захвата очередного дворца (какъ правило, онъ нападалъ на дворцы ночью, разя спящихъ стражей дворца, а предъ тмъ какъ напасть – двигался съ предосторожностями немалыми) исторгалъ души не всмъ жрецамъ и жрицамъ, но лишь большей ихъ части; часть иную подвергалъ онъ униженьямъ: топталъ жреческое и дворцовое достоинство плненныхъ, единовременно полня этимъ счастье возставшихъ: проводилъ плнныхъ сквозь толпу свою, и та плевала въ проходившихъ, въ бывшихъ своихъ господъ, на чел коихъ то загорался багръ, то заступала бль, и побивала ихъ каменьями. – Позоръ несмываемый – однихъ – былъ усладою – другихъ. Вышеописанное являло себя ярче, случись кому изъ бывшихъ представителей господствующихъ, изъ бывшихъ «вящихъ людей» (какъ говаривали тогда на Крит и не только на Крит, а, съ позволенія сказать, везд; и понын, если и не поговариваютъ такъ, то сами вящіе люди остаются и остаются прежними, хотя бы и назывались они «слугами народа») – попытаться либо сопротивляться униженьямъ, либо же – ихъ избгнуть. Такого рода попытки вызывали смхъ всеобщій и радость. Однажды возставшіе, подходя къ никмъ не охраняемому дворцу, повидали жрицъ, скрывавшихся подъ снью дворцоваго алтаря, выточеннаго изъ кипариса, священнаго древа, но храмомъ здсь былъ не дворецъ и не та или иная часть его, но природа целокупно; однако, по всей видимости, жрицы т еще не слышали о возстаніи и успх его, судя по рчамъ ихъ. Ибо одна изъ нихъ, старшая, говорила второй: «Смерть черная неизъяснимо владычествуетъ всюду, и гибнетъ всё живое. Ибо позабыли богинь да Матерь всеобщу. То Ея попущеніе на насъ. Всюду мужи, всюду. Но мужи глухи къ воззваньямъ богинь, глухи къ Земл; лишь вншне они благочестивы, но не сердцемъ. Что удивляться? Отъ того и недородъ, и гладъ, и моръ. Сохрани, Мати, царя и жену его; да бду и грозу отжени!». Вторая, младше, вторила ей: «Всё происходящее есть кара богинь, сомнній въ томъ быть не можетъ, – везд начертанья Судьбы. Оскорбленныя глухотою да низостію мужей, он ниспосылаютъ бды многи на священныя наши земли. Такъ что всюду и всегда царитъ справедливость – что бы ни говорила чернь несвдущая: и се зримъ её. Но и намъ долго еще предстоитъ, о жрица высочайшая, довольствоваться зерномъ, покамстъ Критъ стонетъ подъ бременемъ кары богинь: нтъ бол жертвъ тучныхъ, нтъ млека, нтъ мяса, нтъ плодовъ земныхъ». Къ сему-то дворцу и приближались возставшіе. Увидавши гордый станъ Акая, шедшаго впереди, младшая молвила: и молвила безъ страха въ голос – съ вызовомъ – да такъ, что возставшіе могли её услыхать: «Гордость мужеская богинямъ и прочимъ высшимъ началамъ неугодна. Гордый всегда низвергается, и битъ онъ Судьбою, ибо противоволитъ высшему. Не то съ нами – облеченными въ силу божью». Старшая, главнйшая, вторила ей, и отсвтъ багряный сіялъ на лиц ея: «Гордость всегда нечестива! И хлещетъ Гордыня по ланитамъ: васъ же

самихъ». Участь ихъ была незавидна: въ тотъ же мигъ были многократно заколоты; и вотъ уже бездыханныя тла были вновь и вновь пронзаемы жестокою мдью, купавшейся въ багряныхъ отсвтахъ критскаго заката; багряною стала тогда земля, а тла ихъ претворились въ мсиво. Въ иной разъ, поздне, одной изъ жрицъ въ упоминавшемся выше шествіи (когда вящихъ людей проводили сквозь ряды плнныхъ, и послдніе плевали и всячески унижали первыхъ) посл того какъ та упала, поскользнувшись, стала посылать громы и молніи въ сторону возставшихъ, а посл приговаривать: «Какое униженье! Мати, мати, спаси, и заступи, и помилуй! Лучше бы разразила меня тотчасъ молнія, лучше бы земля разверзлася!». Толпа, недолго думая, отвтствовала: «Земля если и разверзнется, то отъ нечестія теб подобныхъ! А нонче предстоитъ теб проврить желанія земли-матери, вкушая землю по нашему по изволенію!». И принялась толпа насильно кормить землею критскою критскую жрицу – подъ радостные вопли и вои толпы; веселіе, однако, длилось недолго. Были и иные подобные случаи. – Акай научилъ толпу радоваться страданьямъ причинявшихъ страданье, какъ бы предваряя – за вка – библейское «кровь за кровь, зубъ за зубъ», извчное не только роду человческому, но и роду животныхъ. И было возставшимъ любо попирать достоинство тхъ, кто укралъ достоинство у народа критскаго. Было имъ думно: длаютъ дло. Кто-то изъ толпы воскликнулъ:

– Отнын, отнын лишь Критъ воспрянетъ!

– Отнын, отнын величіе Крита – во прах, сгибъ Критъ, пала родина наша, – скорбно и тихо, межъ собою говорили плненныя жрицы. – Позоръ небывалый! Если ране мы осуществляли попеченье надъ малымъ стадомъ, то нынче стадо то надъ нами детъ! Позоръ! Мы теперь не можемъ ни жить, ни умереть, ибо мы безоружны.

Одинъ изъ толпы, мужъ невысокаго роста, согбенный, услышалъ сказанное жрицами и, полнясь ненавистью, выражавшейся пристальнымъ, сощуреннымъ взглядомъ, извергающимъ презрніе, сказалъ:

– Ну-тка, дайте, говорю, имъ мечъ въ руки ихъ: поглядимъ, говорю, способны ль он на убійство альбо на самоубійство.

Вручивъ имъ мечъ, глядли. Бывшія жрицы, хотя и взяли оружіе въ руки, не ршались ни на что; простоявъ не боле десятой доли часа, он не сговариваясь бросили мечи къ ногамъ своимъ; иныя возрыдали.

Мужъ невысокаго роста, тотъ, что приказалъ дать имъ мечи, торжествуя, молвилъ:

– Ваша трусость не вдаетъ предловъ. Вы, коли исторгли бы себ души, можетъ, и были бы достойны нами править; но вы – люди души столь мелкой, что… – и слова его заглушили радостныя вопли толпы.

Были между жрицами и ихъ помощники: мужчины-рабы. – Благодушные помощники жрицъ, евнухи если не по плоти, то по духу, оскопленные съ рожденія воспитаніемъ и тлесно-душевной гигіеной. Ихъ толпа растерзала еще до того: во мгновеніе ока. И была такова.

* * *

Акай будилъ неразбуженныхъ: Критъ дотол не вдалъ возстаній: рабы, въ рабств и рабствомъ рожденные и вскормленные, и мнимосвободные, рабами – на дл – ставшіе, – вс они были вскормлены покорностью, смиреніемъ, любовью къ царю, какимъ бы тотъ ни былъ. – Пробудить ихъ отъ сна было подъ силу разв что цлой дружин многохрабрыхъ иноплеменныхъ воевъ, несмотря на благодатную почву для возстанія. Однако Акаю сдлать это удалось: число сторонниковъ возстанія множилось; оно становилось всё боле и боле велико, близясь къ числу звздъ въ ночи. – Критъ пришелъ въ движеніе.

Акай дйствовалъ въ самомъ дл мудро: молніеносными, вншне безпорядочными, никмъ нежданными, какъ правило, ночными нападеніями онъ захватывалъ дворцы, не имвшіе, какъ извстно, ни гарнизона, ни крпостныхъ стнъ. Посл же ему – сами! – покорялися земли окрестныя, прилегавшія къ тому или иному дворцу. Часть мстныхъ жителей съ изряднымъ постоянствомъ втекала въ войско его, ширя и глубя его ряды. Также отмтимъ: часть критскихъ братьевъ также – чувствуя сила и женски къ льня къ ней – нердко вливалася въ ряды возставшихъ, которые всё боле и боле походили на море, захлестывающее Критъ бурею, великой въ своей сил.

Какъ мы сказали, Акай дйствовалъ мудро. Сіе выражалось и въ томъ, что, громя наскокомъ дворцы и посл убивая жрицъ и чиновниковъ, онъ оставлялъ въ живыхъ и рабовъ, и – что много важне – писцовъ, принуждая послднихъ отправлять гонцовъ въ Кноссъ съ глиняными табличками, подтвержденными дворцовыми печатями (у каждаго дворца была своя печать); въ табличкахъ сообщалось, что: либо опасность миновала и дворецъ отразилъ атаку возставшихъ, либо возставшіе не появлялись и, по слухамъ, находятся вовсе въ иныхъ земляхъ Крита.

* * *

Иные изъ крестьянъ и ремесленниковъ, невеликіе числомъ, вовсе не были рады возстанію и противились отдавать возставшимъ плоды своихъ трудовъ. Такъ въ одной деревеньк посл того, какъ Акай побывалъ въ ней, еще не разъ поминали его лихомъ:

– Да будь онъ проклятъ, лиходй! Не братъ онъ намъ, а тать, говорю, и губитель.

– А хто?

– А Акай! Акай-нечестивецъ! Обобралъ насъ до нитки: хуже жрицъ.

– Да, послдствія смуты, говоритъ, еще страшне. Саранчою идетъ по землямъ добрыхъ.