Северный крест
Шрифт:
Быть можетъ, сказывался и гладъ, охватившій Критъ; и Касато не желалъ тратить излишки продовольствія и винъ на простыхъ и непростыхъ своихъ подданныхъ: пиршествъ не было – ни большихъ, ни малыхъ, ни единаго пира для рядовыхъ государевыхъ слугъ, ниже всенароднаго: достаточно и того, что былъ пиръ горой при восшествіи Касато на престолъ днями ране – хотя бъ и только среди чиновъ наивысшихъ. Ясно также, что Касато вдалъ: народъ сознаетъ, что сами богини возжелали прервать династію, выродившуюся на Имато, а потому не будутъ роптать на отсутствіе пира народнаго въ честь похоронъ почившаго. Вроятно, съ этими небывало жестокими обстоятельствами было связано и его упорное нежеланье – снова обычаямъ вопреки – руками слугъ своихъ приводить любимыхъ и многочисленныхъ животныхъ царя прежняго. – Не было коней, почитавшихся Имато столь высоко, ни быковъ, ни собакъ: всхъ ихъ было принято, слдуя древнему какъ міръ обычаю, приносить въ жертву при погребеніи умащеннаго тла царя. Вмсто сего – нкимъ чудеснымъ образомъ – число братьевъ критскихъ, было увеличено въ
Наконецъ, шествіе, совершивъ малый кругъ, то есть прошедши лишь по сердцевин Кносса, оказалося вновь подл Дворца. Царь, удалившись въ чертогъ, выпивши тамъ воды и переведя духъ, неспшно поднялся на то, что впослдствіи было названо балкономъ. Пока онъ поднимался, такія мысли – или, скоре, обрывки ихъ – пронеслись у него въ голов: «Толпа захмелетъ отъ единаго моего облика, толпа облобызала бы ноги мои, если бъ могла; правленье же – ослпитъ людъ: своими чарами; уловимъ людъ, яко рыбу морскую; ужасъ падетъ на возставшихъ; многомощный, я дарую Криту покой вожделнный, и воспрянетъ посрамленный Критъ, о, какъ воспрянетъ онъ! Да, велика твоя сила, о Кноссъ вседержавный!». Обведя – еще боле неспшно – взоромъ тысячныя толпы, лежавшія у ногъ его, но ни на комъ не останавливая монаршаго своего вниманія, торжественно-грустно возглаголалъ внчанный властелинъ, глядя въ вечернія небеса:
– Скорбимъ, братья и сестры: нашъ отецъ скончался. Отъ заботы великой преставился царь: душу испустилъ онъ, не переставая слагать думы о счастьи дитятъ своихъ: народа критскаго. Былъ онъ скроменъ и просилъ похоронить себя въ могил, простой и безымянной, безъ знаковъ отличія, дабы никто не вдалъ, гд похороненъ онъ: такова была воля царя. Но вдайте, о народъ земли добрыхъ, принятый подъ державное мое водительство: се, настала эпоха иная, что вдать не будетъ о злоключеньяхъ; помните о томъ: и правленье мое да не будетъ для васъ горькимъ; но начнется оно съ подавленья возстанья, нечестиваго и неугоднаго богамъ.
Чудище поглотило чудище.
Не дожидаясь погребенія, Касато удалился въ палаты Лабиринта, къ вящей скорби собравшихся…
Таково было высочайшее шествіе.
Война – грозная, громная – временно умолкла.
Такъ являлъ себя мирный, но отъ того не мене жестокій – по-восточному жестокій – минойскій Критъ: на закат собственнаго бытія.
Часть II
Осенняя жатва, или теофаніи. Къ исторіи одного рожденія
Самый могущественный человкъ тотъ, кто стоитъ на жизненномъ пути одиноко.
Это невозможно и именно поэтому достоврно.
Не знаете ли, что дружба съ міромъ есть вражда противъ Бога? Итакъ, кто хочетъ быть другомъ міру, тотъ становится врагомъ Богу. (Іак. 4,4)
Кто борется съ міромъ, становится великъ побдою своею надъ міромъ;
кто борется съ самимъ собою, становится еще боле великъ побдою надъ самимъ собой;
тотъ же, кто борется съ Богомъ, становится превыше всхъ.
О, боги съ тысячью зубовъ,
Тысячерукія богини!
Вамъ, жаднымъ, пиръ вашъ вчно новъ,
Но вижу я за моремъ сновъ
Однообразіе пустыни.
Прочь, люди!
Если бы я могъ схватить зубами всю твою вселенную!..
Я грызъ бы её, покуда отъ нея не осталось бы оскаленное чудовище, страшное, какъ моя мука.
Глава 1. Лабиринтъ, или дни несчастій
Если ране на Крит царила Жизнь, то нын Смерть, неумолимая, будто Судьба, расправила крылія и властвовала, себя казавши моромъ, гладомъ и тьмами жертвъ. Тотъ, кого поздне нарекли Аполлономъ, плавилъ аэръ: стрлами смертоносными, давя и губя всё живое; аэръ дрожалъ, подрагивалъ, переливаясь, струясь и мерцая немрно. И была осень – какъ ножъ.
Рыдалъ всь Критъ, и стенала земля, оплакивая Имато Благобыкаго, Имато Багрянороднаго, но, умывшись кровью, потомъ и слезами, не очистился Критъ; сквозь рыданія и плачи поначалу часть народа воспринимала Касато какъ отчасти самозванца, но то была малая часть критянъ; съ иной стороны, самозванецъ общалъ быть боле мудрымъ, нежели Имато и – кто вдаетъ? – боле благорасположеннымъ къ народу; иные – большинство – попросту боялись думать о столь высокихъ матеріяхъ, да и думать имъ было некогда и непривычно. Народъ безмолвствовалъ, что въ нашемъ случа означаетъ: колебался между возставшими и властью новою, какъ правило, со страхомъ отдавая предпочтеніе первымъ. Зримы были дла Акая (а, быть можетъ, и иное – пребываніе на тогдашнемъ Крит иного): обычно на Восток въ подобныхъ обстоятельствахъ принималъ людъ новаго правителя оцпенло, неподвижно: по-рабски смиренно, молча, покорно.
Новый правитель, Касато – посл того какъ его попытка заключить миръ съ возставшими кончилась неудачею, о чёмъ и сама Исторія не вспомнитъ въ подробностяхъ, – въ борьб съ возстаніемъ началъ съ ршительныхъ дйствій: первымъ дломъ попросилъ помощи у фараона, отдавъ тому нкоторое число рабовъ и иныхъ ремесленниковъ изъ числа наиболе цнныхъ, полусвободныхъ и работавшихъ на государство, Повара Всего Крита (случись сейчасъ Имато, мертвому Имато, узнать объ этомъ – онъ самое малое упалъ бы въ обморокъ, но того вроятне, что упавши въ обморокъ, онъ уже никогда бъ не возсталъ), невеликое множество драгоцнностей мстной работы (ихъ онъ отдалъ нехотя, съ долгимъ торгомъ, какъ всегда было принято на Восток; сторговались на замтно меньшей сумм), о которыхъ мы уже вели рчь, и въ придачу къ нимъ вино да елей; однако отмтимъ, что прибыло на Критъ не все общавшееся воинство фараона, а лишь большая его часть; египтяне сіе объясняли тмъ, что часть воинства ихъ погибла въ кораблекрушеніи, рожденномъ небывалымъ штормомъ; море къ юго-востоку отъ Крита нкоторое время еще называли Горькимъ моремъ. Помимо сего куплена была множество оружія, привезенное съ Востока въ обмнъ на вино, масло оливъ и цнныя породы деревьевъ. Этимъ Касато не ограничился: провелъ преобразованія воинства – съ цлью увеличенія боевого духа его; мы не знаемъ подробностей ихъ проведенія и даже сути ихъ, но извстно, что они были жестоки для братьевъ критскихъ, число коихъ нкимъ образомъ уменьшилось, а военные навыки возросли; военачальника, съ недавнихъ поръ бывшаго главнокомандующимъ, не то казнилъ смертью, не то сослалъ навки въ непробудное рабство. О военачальник новомъ было извстно, что онъ пользовался если не любовью, то уваженіемъ, ибо уваженіе на Крит той поры всегда зачиналось страхомъ и было родственно послднему по самой своей сущности; страхъ, глаза котораго велики, не перенесся, однако, на возставшихъ. Такъ онъ училъ ратниковъ своихъ: «Эй, гожіе къ служб, чинно ступаемъ, чинно, разъ-два, сволочь…вотъ такъ мечъ держать, дурачина, ровне…быстре, разъ-два…руби ворога вотъ такъ, разъ-два…я научу васъ бранной жизни…кто не могетъ, того самъ буду кнутомъ нещадно бить, аки татей… будете у меня пить воду морскую». Подобныя рчи часто слышны были. Извстно также, что Касато приказалъ использовать въ борьб съ окаянными мятежниками не только всю имющуюся конницу, но и поверхъ сего повеллъ высочайшимъ указомъ сыскивать всхъ коней критскихъ и сгонять ихъ къ кносскому Дворцу, дабы увеличить число всадниковъ. Также въ кратчайшіе сроки онъ дотол вооруженное пращами и луками критское войско вооружилъ наспхъ изготовленными обоюдоострыми скирами: оружіе въ вид самаго священнаго символа минойскаго Крита – Лабриса – должно было поднять боевой духъ критскихъ братьевъ; сему служило и созданное на скорую руку напечатлнье восьмерки на щитахъ солдатъ, которая, какъ и Лабрисъ, означала плавное перетеканье круговорота природы, безконечное ея становленіе, божественные ея плавность, незавершенность, текучесть; съ оной поры всё боле и боле переставалъ быть Лабрисъ символомъ, лишь символомъ: всё меньше изображали его и всё больше изготовляли. Но главнымъ повелніемъ Касато было то, что и критскіе братья, и конница стали лишь вспомогательными войсками: главную роль отводилъ онъ египетскимъ воинствамъ. Такимъ образомъ, если ране перевсъ силъ былъ на сторон возставшихъ, то отнын былъ онъ на сторон правительственныхъ войскъ. Къ сказанному добавимъ: по манію Касато принесли и нсколько человчьихъ жертвъ числомъ не то въ 6, не то въ 9 мальчиковъ и во столько же двочекъ изъ числа критянъ: всё – ради побды. И послднее, что извстно: Касато отдалъ приказъ не записывать ни о ход возстанія, ни о борьб съ нимъ: до окончательной побды.
Денно и нощно горлъ огнь градскій на Крит, но нын государство въ бдахъ бытовало и было осквернено: возстаніемъ. И былъ затушенъ повелніемъ Касато огнь градскій, досел негасимый и почитавшійся возжженнымъ самою Матерью, а потому и отъ вка чистымъ: до подавленья нечестиваго мятежа и водворенія священнаго порядка.
Изъ дворца въ дворецъ посылали своихъ слугъ – мужей, дабы предупредить объ опасности. Рдко кто изъ нихъ достигалъ своего назначенія: гонцовъ узнавали и убивали либо сами возставшіе, либо жители окрестныхъ селеній, бывшихъ, какъ правило, въ большей мр или мр меньшей – въ силу страховъ, леденившихъ ихъ дерзновеніе – на сторон возставшихъ. Жители самое малое сочувствовали длу ихъ и тайно отъ властей помогали имъ чмъ могли.
Итакъ, не встрчая въ цломъ серьезнаго сопротивленія, Акай, многократно умноживши и усиливши свои ряды, регулярно пополняя запасы пропитанія въ захваченныхъ дворцахъ и придворцовыхъ хранилищахъ, а также въ прилегающихъ къ дворцамъ селеніяхъ, захватилъ большую часть прибрежныхъ земель Крита. Однако онъ – волей-неволей – столкнулся съ трудностью: въ силу общекритскаго размаха возстанія къ нему примкнуло столь великое множество народа, что вовсе не критскіе братья были страшны возставшимъ (даже случись первымъ быть объединенными противъ вторыхъ), но гладъ (который, напомнимъ, и былъ одной изъ причинъ возстанія и непосредственнымъ къ нему поводомъ). Сами возставшіе, будучи опьяненными успхомъ общаго дла и многочисленными побдами, вовсе не собирались расходиться по домамъ (многіе не вдали, въ какой сторон ихъ домы: такъ далеко иные отошли отъ родныхъ мстъ). Толпа желала одного: взять – осадой ли, штурмомъ ли – Крита твердыню главнйшую: дворецъ кносскій.