Шаль
Шрифт:
«Но он же вроде принимает пимазол… А я на автомате налил то, что стояло ближе… Лакордин я вытащил из коробки с лекарствами и поставил на полочку, когда впопыхах искал вчера ночью валерьянку… Пузырьки одинаковые, вот я и спутал… Видимо, это лекарство ему категорически было противопоказано в такой дозе. К тому же жара. Вот организм и не выдержал».
Он бросился в прихожую, потом обратно, не зная, что делать. Его трясло, зубы громко стучали друг о друга.
Вдруг в двери заскрежетал ключ, вошел улыбающийся Миша. Увидев лицо приятеля, он
— Что случилось?
— Кажется, я… — Володя хрипел, не в силах произнести это слово, — я… случайно отравил нашего хозяина. Дал ему не то лекарство… Перепутал… Он вроде бы мертв.
Миша опрометью бросился в комнату Николая Васильевича и вернулся оттуда спустя несколько минут с белым лицом.
— Надо звонить в милицию и «Скорую», — прошептал Степанков.
— Подожди, — Миша схватил его за руку, — подожди, не звони. Послушай меня. Ему уже не поможешь. Зачем тебе ломать свою жизнь? Человек он был одинокий, его смерть для родных не будет ударом.
— И что ты предлагаешь? — Володя не верил своим ушам.
— Давай просто заберем вещи и уйдем отсюда. Пусть думают, что это было самоубийство.
— Но ведь это я убил его.
— Произошел несчастный случай. Ты не хотел.
Степанков стоял в каком-то оцепенении, не в состоянии пошевелиться, понимая, что нужно что-то делать, и чувствуя, что не способен оторвать ноги от земли…
— Меня видела соседка… Она расспрашивала про то, куда мы поступаем и кто мы вообще такие. Не удивлюсь, если она запомнила и сможет рассказать о нас. Уезжай ты, тебя она не знает.
— Ну уж нет, вместе уедем. Ну и что, что видела? Таких, как мы, абитуриентов — миллион… А если будут спрашивать, скажем, ничего не видели, не слышали, нас здесь не было, жили на вокзале, — продолжал гнуть свою линию Миша. — И впредь давай здесь поклянемся друг другу, что никогда ничего никому не скажем об этой истории.
Они быстро собрали вещи, наскоро протерли все, к чему прикасались — ручки, стены, поверхности — и вышли из квартиры. Стакан, в котором было лекарство, аккуратно протерли и вложили в руку Николая Васильевича.
Уже на улице они позвонили в милицию и, назвав адрес, сообщили о том, что там отравился человек.
Ночевали они на вокзале.
Милиция так и не нашла их, а может, и не искала. Соседка, видимо, не нажаловалась на живших у соседа абитуриентов.
И все-таки Володя провалился. По всем предметам у него были нормальные оценки, кроме математики — за нее он получил тройку.
Ошибки у него оказались глупые — где-то перепутал косинус с синусом, где-то ошибся в счете. Подвело ли его принятое накануне снотворное или же слабые знания, а может быть, нервы — теперь было уже не важно. Приходилось возвращаться домой.
А Мишу приняли: он успел написать довольно приличный пейзаж, и хотя это была не «Машенька», работа педагогам понравилась, да и с остальными заданиями он справился прекрасно.
И когда он провожал Володю на вокзале, то вроде искренне сочувствовал другу, но Степанков понимал, что мыслями он уже там, в будущей жизни: учеба, новые друзья, занятие любимым делом. Володя его и не осуждал, и не завидовал ему: друг сам заработал свой успех, каждый идет по жизни своей дорогой. Обидно, конечно, расставаться с ним и время терять — теперь придется идти в армию. Но ничего не поделаешь, сам виноват, сам и будешь платить за свои ошибки — так и должно быть в жизни.
Он похлопал друга по плечу, они обнялись в последний раз, и он уже встал на подножку поезда, но вдруг обернулся, наклонился к Мише и прошептал:
— Я обязательно сюда вернусь, обязательно. Вот увидишь. И спасибо тебе за все. Ты продал «Машеньку», и я теперь должен сделать так, чтобы это не было напрасной жертвой. Я докажу, что достоин.
— Вы проходить будете? — Володю раздраженно пихнула в спину какая-то женщина.
Миша поспешно кивнул, и поезд тронулся.
Больше они никогда не вспоминали эту историю.
Москва, август 2008-го
Лариса мыла посуду после обеда, когда Михаил зашел на кухню с телефонной трубкой в руке и, потрясая ею, ошеломленно сказал:
— Ты знаешь, что у Степанкова случилось? Он чуть не помер. Его хотели отравить.
— Что? — Мыльная вода давно ушла в слив, Лариса держала уже идеально чистую тарелку под струей воды, почему-то боясь уронить ее. Она словно оцепенела, но потом, опомнившись, вздрогнула. Муж с интересом смотрел на нее в упор. Этот взгляд ей не понравился. Она окончательно пришла в себя и всплеснула руками: — Отравить? Поверить не могу! Как это?
— Угу. Прикинь? — он, видимо, удовлетворился ее видом и присел за стол.
— Вот такие дела. Странно как-то. Говорил я ему, опасное дело — этот бизнес.
— Как он себя чувствует-то?
— Да обошлось. Он вовремя сумел позвать на помощь. И, судя по всему, яд у него был дома.
Лариса опять чуть не выронила тарелку, но вовремя спохватилась и удержала. Сохраняя нейтральный вид, она аккуратно выключила воду, вытерла полотенцем мокрые руки и присела за стол напротив мужа.
— Должно быть, дорогу кому-то перешел, — небрежно и чуть сварливо заметила она, — говорили же ему, высоко летаешь — больно падать.
Михаил досадливо кивнул головой:
— Ладно, мне пора идти.
— Ты куда это собрался?
— Да по делам — у меня встреча назначена со Смоленским.
Он больше уже не торговал на набережной своими картинами, уже который месяц втайне от всех собирался пойти к галеристам и предложить устроить свою персональную выставку. А теперь вот предложение Степанкова…
Лариса услышала, как хлопнула входная дверь, и в оцепенении застыла посреди комнаты. Потом встряхнулась и принялась собираться — поспешно приняла душ, накрасилась, оделась, вышла из дома и двинулась на остановку.