Шаманский бубен луны
Шрифт:
— Как тебе? — сквозь Асю, громким шепотом обратилась Светличная к Шилкову. Он неуклюже подскочил. Громко затарахтел стул, сзади пикальнул девичий голос. Комиссия обернулась одним движением, заполонила упреками и претензиями «потише… выйдите… вы мешаете…».
Пропуская его, Ася поджимала ноги, кружила на стуле, пыхтела, ругалась. А они не слышали, одновременно хихикали, на цыпочках стремились к выходу, на свободу.
— Светличная, ты куда? — окликнула учительница. — Результаты я буду ждать?
Светличная притормозила у дверей.
— Ираида Владимировна, извините, я опаздываю.
Комиссия заулыбалась, будто услышала что-то приятное. Ну подумаешь какой-то там фестиваль Чайковского, когда тут –собственной персоной — безграничная любовь. Ее флюиды летали по залу, как молекулы броуновского движения, это не было электрическим током, в которое положительно заряженные частицы целенаправленно стремились в одну сторону — это был фейерверк.
Глава 5
Как гасить… известь?
На перемене класснуха подошла к Асе и напомнила про экскурсию в Пермь.
— Я не могу заказать билеты, пока все не сдадут деньги.
Уже целую неделю мать дулась на Асю. Первое наказание, которое свалилось на ее голову, — мать отказалась довязывать кофту. По Асиным меркам это было жестоко. Дело в том, что она придумала удачный фасон, рукава три четверти, расширяющиеся книзу, глубокий вырез, поясок. В школе разрешалось носить кофты только если видны белый воротничок и белые манжеты.
— Можно я не поеду, — скисла Ася.
— Нельзя. Ты подведёшь весь класс.
Класснуха, как радушная хозяйка, улыбнулась, кивнула. Ася тоже кивнула, но быстро, судорожно. Побежала по коридору в раздевалку. В глубине — под кучей навешанных курток и пальто — увидела Веру. Она сидела задумчивая, наматывая на палец кончик косы. На вопрос Аси вовсе не отреагировала — наверняка, увлечена бубном. Ну и плевать. Села рядом, обняла портфель. У матери сегодня выходной, где бы перекантоваться до вечера. Можно подавить харю в каком-нибудь из классов, математичка никогда не запирает свой кабинет, правда парты стали узкими, маленькими, вечно ноги свисают.
Подошла одноклассница Лариса Конева, высокая, красивая.
— Девчонки, мне вчера отец куртку достал по блату. — Чтобы доказать слова делом стала шарить по вешалке. — Где же она?
Ася двигалась за Ларисой следом. Не терпелось увидеть.
— Какого цвета?
— Голубая.
Ах-ха-ха! Голубая?! Разве можно делать куртки голубого цвета? Совсем непрактично. С первого взгляда по нагромождению коричневого-серого-черного, видно, что голубого нет. Пошли в следующие ряды восьмых, седьмых, шестых классов, дошли до малышни.
— Украли? — решила Ася. Еще можно предположить, что Лариса соврала. Была в ней такая червоточина. По-настоящему умела запудрить мозги. Однажды, когда не подготовилась к уроку, разнылась, будто вчера хоронили новорожденную сестричку — все поверили, собрали деньги, через Ларису передали матери. На очередном собрании класснуха выразила соболезнование семье Коневых и с ужасом узнала, что Ларисина мать ни сном, ни духом о трагедии. Она даже не была беременной и никаких денег не видела.
Но в этот раз Лариса не соврала. Куртка все-таки нашлась под ворохом других.
— Вот же! — Трясла комком ткани, вывернутым наизнанку с завязанными рукавами, застегнутым на все пуговицы изнутри. Эта была хитрость во имя спасения.
По очереди стали мерить.
На Вериной груди куртка застегиваться не желала. Пришлось Вере глубоко вдохнуть, при выдохе, пуговица пригрозила вылететь с «мясом»
— Хватит уже, порвешь уже, — испугалась Конева.
Ася в куртке смотрелась чуханкой, все висело и болталось.
— Тебе хорошо, — радостно соврала Лариса.
Снимать куртку не хотелось, настолько она была невесомой и мягкой, в ней было уютно, как под теплым брюшком матушки гусыни. Обычно нейлон шуршал, скрипел, стонал, а эта ткань была приятно-молчаливой. Постоять в такой пару минут уже счастье.
— Ишь разомлела. — Лариса сдернула куртку с плеч Аси, принялась отряхивать. — Еще вшей насажаешь!
Ася от такой грубости белой стала. Почувствовала острое раздражение, омерзение даже. Схватив свою куртку, потихоньку выскользнула на улицу, поежилась от холодного ветра. Над головой, словно гигантское око, глядело серое, мокрое небо, с черной маленькой тучей посередине.
Впереди торчал треугольник крыши общественного здания коксоваров, которое постепенно пропадало в тумане дождя. На афишах цветными красками мироточила индийская красавица. Слезы уже достигли рамы, поползли по стене, поплыли по асфальту. Дождь переименовал фильм «Зов предков в 306 предков, Зорро в Вор-ро». Рядом глупо бегал художник — пытался спасти витрину. Поспешно снимал афиши, переворачивал, чтобы дождь на них не попадал — и сам весь, с головы до пят — испачкался краской, что постепенно превращаясь в грустного клоуна.
Ася сидела на ступеньках лестницы и просматривала юмористический журнал «Чаян». В отличии от «Крокодила» он был меньше политизирован. Если символом «Крокодила» служил красный зубастик с вилами, которыми он атаковал буржуазную идеологию, то Чаян жалил скорпионом. Героями карикатур были «бывшие люди» — зажиточные и состоятельные граждане, священнослужители и успешные крестьяне. Карикатуристы часто обращались к сельскохозяйственной теме — проблемам в колхозах, сложностям в взаимоотношениях города и деревни. С точки зрения большинства нормальных людей, Ася сейчас поступала скверно… Она шарила по почтовым ячейкам соседей, выгребала журналы и читала тут же на лестничной площадке. Знала всю корреспонденцию: центральная «Правда», местный «Уральский шахтер», «Программа передач» — были практически в каждом ящике. «Огонек» выписывала только Антонина Макаровна, «Крестьянка» — в шестой, девятнадцатой квартирах, «Юный следопыт» — в третьей, «Вокруг мира» — в девятой. Половина ящиков пустовала, только иногда попадались письма или праздничные открытки.
Отец каждый вечер раскрывал широкие листы «Труда» и привычно засыпал. Вместе с его храпом по квартире витал запах типографской краски.
Ася все детство просила отца выписать «Мурзилку», «Веселые картинки», но дело в том, что отец финансово мог позволить только два издания: обязательные для советского человека «Труд» или «Правду» и второе на выбор. Отец выбирал программу передач — узкая полоска газетной бумаги, где один раз в неделю обещали мультики. Ася «Труду» радовалась больше, чем «программе», во-первых, по весу тяжелее, во-вторых, на последней странице иногда маячило хилое оконце юмора. Вырезала картинку, вклеивала в альбом, а все остальные газеты — никто не отменял ежегодную норму макулатуры для школьника — двадцать килограмм.