Шаманский бубен луны
Шрифт:
— Я в спальню, а ты за полы, — бросила мать через плечо и вновь полезла на стол.
Пол основательно залит известью, словно красили не потолок, а именно его. Начался нескончаемый процесс вытирания, полоскания, выжимания. Ася долго кружила мокрой тряпкой на одном месте пока не проявлялись коричневые доски. Прозрачная вода быстро превращалась в молоко, сметану. Становилась настолько густой, что ею можно было вновь белить стены.
Мокрые шлепки кисти по потолку в соседней комнате придавали тишине какой-то зловещий смысл, будто хлестали младенца по щекам. Время от времени в воздухе трепетал фальшивый материнский фальцет: «Ай былбылым, вай былбылым /Агыйделнен камышы;(Ай соловей, мой соловей… В речке Белой камыши). Ася на корточках переступала навстречу 'белой реке», бесконечно наматывая на тряпку отвратительное настроение. Это делало ее похожим на пловца, который барахтался в волнах и понимал, что скорее утонет, чем выплывет. Время от времени она меняла воду в тазу. Плотная вода уползала в дырку слива, а из крана легкой струей шла свежая волна, брызгала на дно тазика глухим эхом Асиных вздохов…на восьмом, девятом заходе они уже походили на крик о помощи. Проявление чистого пола замедлялось приглушенными телефонными звонками классной. Ася выныривала из глубины, дергала трубку и врала, что матери нет дома. Сейчас еще рано просить денег, сейчас Ася домоет пол, и может быть наступит материнская милость, и тогда, пожалуйста, сколько угодно говорите с матерью. Она не посмеет отказать учительнице, заодно с удовольствием пожаловаться на нерадивую дочь, упрекнет школу в плохом воспитании… Ася потянулась под трельяж, чтобы отключить телефон, и тут в комнате проявилась мать.
— Кто там постоянно звонит?
— Класснуха. — Ася оглядела пол. Вроде неплохо, местами пол просох белесыми кругами, стал словно иней на окнах, но матери наверняка понравится.
— Чего хочет? — Лицо сморщилось, известковые веснушки ринулись навстречу пигментным пятнам, на морщинах слились в полоски и реки.
— Пятнадцать рублей на экскурсию в Пермь.
— Еще не хватало…
«Кто бы сомневался!» — вздохнула Ася и вздрогнула от звонка.
— Да, да, здравствуйте…Ах, да, да в Пермь? Впервые слышу. Да она ничего не говорила. Конечно! Конечно…Завтра принесет.
Мать положила трубку на место и будто глотнув извести, ошалело закашлялась, огляделась, бормотнула что-то про заразу и сволочь, взяла кисть и снова полезла на стол.
— Там надо еще на марки, — задрала голову Ася.
— У отца проси. В Пермь она захотела! Вот ведь дрянь! Одни убытки. Да лучше бы я поросенка купила, откормила на мясо. Да от волка больше пользы, чем от тебя.
— От волка-то какая польза? — не удержалась Ася.
В Асю полетел солидный шмат извести. На чистом полу за ней появился пустой силуэт в ореоле брызг.
— Совсем ополоумела! Я два часа мыла!
— Еще помоешь. — И столько в этом голосе было презрения и отвращения, что Ася взорвалась.
— Да пошла ты…! — разоралась она. — Сама мой!
Мать словно с цепи сорвалась. Забыв о ремонте, ходила за Асей следом и говорила, и говорила. Впервые Ася поймала себя на мысли, что научилась не слышать.
Вечером подошла к отцу. Прячась за развернутой газетой, он сидел на диване и делал вид, что читает. Иногда просыпался, шумно встряхивал страницами и вновь дремал.
— Пап, — присела она рядом.
Отец вздрогнул, выглянул.
— Дай рубль, на марки.
— А мать чего?
— Меня класснуха задрала. Грозится оценку снизить.
— А мать чего? — скорее не спрашивал, а размышлял вслух. Потом встал, с сочувствующим вздохом, переступая банки с красками, прошел к черному шкафу в прихожей. Здесь висела его рабочая одежда, вся пропитанная запахом бензина. Аккуратно, слой за слоем, стал снимать с кривых гвоздей многочисленные пиджаки, фуфайки, брюки. Остановился на клетчатой рубахе с протертыми локтями, из кармана выудил два рубля, один отдал Асе, второй — вернул в карман.
— Матери не говори.
— Лады! — чмокнула отца в щеку.
Ася проснулась в таком состоянии, словно ее саму побелили снаружи и изнутри. Еще не открыв глаза, вслушалась в себя и поставила диагноз: руки ни к черту. О господи, как болят пальцы… На бледной коже уже проявились мелкие язвы. Своими неровными краями пока еще напоминали младенцев медузы, но дня через два разрастутся красными щупальцами по всей ладони и пальцам.
Вывалилась из постели на холодный пол, в одной ночнушке побежала в туалет. От свежей побелки в квартире сыро. За окном непривычно светло — выпал первый снег. Ася непроизвольно сравнила его с известкой. Словно и осени вздумалось навести в природе порядок — всю слякотную грязь застелила снежностью, лощинки подморозила льдом, битком набила снежинками. Самое время белыми комьями валять пузатых снеговиков с налипшими пятнами земли и листьев. После такой лепки на снегу оставались темные витиеватые дорожки, словно росписи гусиным пером.
Сорвала лист алоэ, морщась от холодного прикосновения, тихо застонала. Вязкая боль поползла от рук к сердцу и мешала сосредоточиться. Неожиданно Ася завыла пересохшим ртом. Пытаясь выдать слезу, опухшие веки дрожали, но покрасневшие глаза оставались сухими.
Мать ушла на работу, денег так и не оставила. Ася предполагала, что такое случится, но после звонка класснухи надеялась на чудо. Порылась в темнушке, вытащила пыльные бурки. Сегодня снег и это повод переобуться. Никто в школе не будет смеяться. Прежде большие бурки, купленные на вырост, вдруг оказались малы, кажется Ася и этому не удивилась, как будто уже заранее знала, что именно так и случится. Попыталась впихнуть ноги, нехотя вернула бурки в шкаф. В темной прихожей обулась в дырявые резиновые сапоги и вышла на улицу.
При утреннем свете первый снег легко превращался в тонкий лед. Ася разогналась и покатилась по дороге на прямых ногах. Вера уже ждала на перекрёстке. Отсюда она казалась слабой, неуклюжей, с тетрадкой в серой авоське.
Их-ха-ха! Подкатила, обняла, резко развернулась на каблуках.
— Ты чего такая счастливая? — Вера смотрела внимательно, глазами усталой учительницы.
— Зубы забыла почистить. — Одной ноге уже было холодно.
С неба падал солнечный луч, рассеивался так, словно кружил волчок и искал кого очаровать своей энергией, а смог только скользнуть по швейной машинке, стопке готового трико, маркерных листов.
— Ты чего так долго? — накинулась Вера на Асю. — Я уже в столовке была, там здоровские беляши.
— Ты иди. Я перчатки буду шить.
— Да ты чего? Мы же собирались за билетами.
В окно видна зеленая дверь кинотеатра. Под широким козырьком в очередь в кассу стояли три человека, двое смотрели афиши. Сквозь тусклые стекла с афиш глядели неожиданно живые, пронзительные глаза актеров. На одной — в дыму костра сидел старик с трубкой во рту, на другой — по небу парил безголовый всадник в длинном черном плаще.
— Не пойду.
— Говорят, «Дерсу Узала» клевый фильм. Япошкинский. — Вера добавила таинственным голосом. — От шестнадцати. — Поправила белый воротничок на своем синем платье. (В УПК разрешалась свободная форма одежды). Асе сделалось смешно от одной только мысли о том, что эта вольность в одежде разрешает вольность в мыслях.
— А про что фильм?
— Да старик какой-то крутой. С тиграми разговаривает.
Старик? Это Асю удивило. Тяжело вздохнула. Бессильно и отчаянно огляделась. Представила кадр из фильма: серебристая горная река неслась вдоль утесов дальнего берега. Утесы походили на безмолвные водопады, по берегу белел снег. Как щепка, в холодной воде бултыхался плот, на порогах вставал дыбом. Дерсу Узала уверенно управлял шестом. Руки, ноги, плечи, даже зад — все в действии ради спасения. Камера разворачивается, и зрители видят, что дальше поднимается горбатая гора, речные буруны выше человека. Еще секунда и река прочно утрамбует старика вместе с плотом в стену скалы. Конечно, Дерсу Узала победит.