Шарон Крич. Отличный шанс
Шрифт:
Они приехали незадолго до того, как стемнело, ворвались в хижину, дико озираясь, и бросились к нам, когда я помахала им в воздухе варежкой. Я была очень рада видеть их, и все остальные тоже. Присутствие дяди Макса подействовало на нас успокаивающе. У всех словно камень с души свалился, потому что дядя Макс теперь обо всем позаботится, он-то знает, что надо делать!
Однако даже невозмутимый дядя Макс поначалу был чрезвычайно взволнован. Узнав, что Гутри и Лайла спасены, живы и находятся в миланской больнице, он прижал ладонь к груди и некоторое время сидел так, словно не давая сердцу выскочить наружу. Потом обнял меня, а затем по очереди и всех остальных в нашей группе. А тетя Сэнди как обняла меня, так и осталась сидеть, не выпуская. Мне было хорошо.
Она все повторяла:
– Динни, ты - о’кей? А все остальные - о’кей? Ты уверена, что ты - о’кей? Все остальные - о’кей, правда? Динни, ты - о’кей?
Они стали расспрашивать нас о том, что случилось. Им хотелось знать все в деталях, от начала до конца, поэтому мы начали наперебой рассказывать, и каждый старался добавить каких-то подробностей. Потом дядя Макс поехал в Милан, а за ним на школьном автобусе отправились мистер Боннер, Белен, Кейсуки и Мари. Я тоже хотела с ними, но тетя Сэнди попросила меня остаться с ней, чтобы позвонить родителям Лайлы и Гутри и помочь полицейским закончить их отчет. На ночь нам была забронирована комната в близлежащей гостинице, а на следующий день мы должны были поехать в Милан к дяде Максу на машине одного из спасателей, который сам предложил отвезти нас туда.
Дозвониться до родителей Лайлы и Гутри оказалось непросто. Когда тете Сэнди наконец удалось добиться соединения с номером отца Лайлы в Саудовской Аравии, тот накричал на нее. Ей даже пришлось некоторое время держать трубку подальше от уха. Я слышала, как она сказала: “С ними были сопровождающие”, - а потом: “У нас пока нет такой информации”, и еще: “Я могу дать вам номер телефона больницы”, а затем: “Полагаем, вам следует приехать”, и наконец: “Вот как!”
Положив трубку, тетя Сэнди сказала:
– Кажется, мне надо выпить виски. С ним невозможно разговаривать! Этот человек даже не Пистолет - это крупнокалиберная двустволка!
По словам тети Сэнди, отец Лайлы вышел из себя, узнав, что его дочь “бегает без присмотра по всему миру”. Он пришел в ярость, услышав, что у нас нет врачебного отчета, в котором отражалось бы состояние здоровья его дочери вплоть до последней минуты. Он был в еще большей ярости, так как его жена, судя по всему, сегодня утром уехала в Штаты, и - нет, он не мог приехать в Италию, потому что ему не позволяли неотложные дела.
Тетя Сэнди сказала:
– Еще он велел нам позаботиться, чтобы больше ничего не случилось с его дочерью, чтобы за ней был обеспечен наилучший уход, чтобы мы сами связались с ее матерью, и поскорее, и чтобы мы ежечасно снабжали его отчетами о состоянии ее здоровья. Я уж не повторяю все его ругательства, Динни! Этот человек, без сомнения, большой специалист по ругательствам!
Еще труднее оказалось связаться с родителями Гутри, потому что мы нигде не могли их разыскать. Никто не снял трубку в их доме в Коннектикуте. Тогда тетя Сэнди попыталась дозвониться по двум резервным номерам, которые ей сообщили из школы. По одному из них также никто не отвечал, а на другом был установлен автоответчик. Тетя Сэнди оставила на нем сообщение и продолжала каждые десять минут звонить по всем телефонам.
Тремя часами позже ей удалось переговорить с тетей Гутри, которая сказала, что его отец был в отъезде. Я слышала, как тетя Сэнди спрашивала ее: “Куда-то в Канаду? А вы не знаете, куда точно в Канаду?”, а потом: “А где его мать?”, а затем: “Ах, вот оно что… Простите… Я не знала”.
Она положила трубку и спросила меня:
– Ты знала, что у Гутри нет матери?
– То есть как?
– спросила я в свою очередь.
– Она умерла?
– Не знаю, - задумчиво произнесла тетя Сэнди.
– Все, что сказала его тетя - “у него нет матери”.
Мы улеглись в постель друг подле друга, и я стала думать о Гутри, у которого нет матери. Мне захотелось очутиться в больнице и спросить его, что случилось с его мамой, и еще сказать ему, что мне тоже знакомо это чувство, словно у меня не было мамы. Но я понимала, что мы все же находились в разных ситуациях, что Гутри никогда не увидит свою мать, а моя была по-прежнему жива и когда-нибудь я ее увижу. Возможно.
А потом я вспомнила об отце Лайлы, который ругался по телефону, и о ее матери, убежавшей в Штаты, и вдруг почувствовала приступ острой жалости и понимания по отношению к Лайле. И на меня накатилась какая-то волна любви к моим родителям, несмотря на их, может быть, не всегда разумное поведение, полукочевническое существование и даже характерную для них черту забывать иногда собственного ребенка.
Тетя Сэнди сказала:
– Нам нужен план действий. Мы должны обдумать, что делать дальше. Надо представить себе, как в этой ситуации поступил бы Макс.
– Она взяла меня за руку.
– Мне их так жалко! Бедные, бедные, бедные ребята!
В ту ночь в нашей гостиничной комнате в Доломитовых Альпах мы с тетей все время либо говорили по телефону, либо ожидали телефонного звонка. Вскоре после полуночи позвонил дядя Макс из больницы в Милане. Лайла пришла в сознание. Врачи еще продолжали обследовать ее, но, похоже, у нее не было других повреждений, кроме сломанной руки. Дядя Макс воспринял как хороший признак, что она уже успела пожаловаться на отсутствие для нее в больнице отдельной палаты.
Зато информации о состоянии здоровья Гутри пришлось ожидать гораздо дольше. Лишь в два часа ночи нам стало известно, что его левая нога сломана в двух местах и еще сломаны четыре ребра, И совсем уж потом мы узнали, что ему наложили швы на правой руке и на лице, пораненных лыжными палками. Но значительно большее беспокойство вызывало то, что он все еще был без сознания, и так продолжалось всю ночь.
Нам по-прежнему не удавалось связаться с отцом Гутри и с матерью Лайлы. Дядя Макс сообщил, что отец Лайлы позвонил в больницу и “наговорил с три короба”.
Сны Доменики Сантолины Дун
Подъемник работал, и лыжники толпились, чтобы занять места. Я поднялась на нем до первой остановки, затем на лыжах доехала до второго, более высокого подъемника, и лихо взобралась на сиденье.
Я разглядывала открывшуюся панораму, гладкий снежный покров слева от меня и бугристые сугробы далеко справа, там, где со склона обрушилась лавина. Ослабив на шее свой счастливый красный шарф, я рассматривала возвышающуюся надо мной гору, а еще выше видела небо, его глубокую и чистую голубизну.