СХОДНИК-II
Шрифт:
– Справедливо не мог я нарадоваться на Тимошку, аки ученика свово в ловитвенном промысле, удивляясь его смышлености и прыти. На лету хватал любую мою подсказку! А настал день, еже крепко выручил наставника, – молвил Шадр, переворошив уголья. – Ибо приключилась со мной неприятность и вознамерились выпереть из Киева в дальнюю глушь – на выселки нашего княжества, с запретом выезда оттуда до смертного моего часа.
И се – невзирая на многие заслуги мои пред князем и редкостные охотничьи подвиги! Вовек не прощу!
– И куда ж, аще не секрет? – полюбопытствовал
– В Полоцк, где Владимир-князь сильничал тамошнюю княжну Рогнеду, девства лишив ея, и поначалу шибко сопротивлялась та, о чем сказывал мне доверенный человек из очевидцев, уже седой, ажно лунь, а тогда – едва за двадесять. И поведал, что не он один, а и все присутствовавшие дружинники неутомимого Владимира, сделавшего аж три захода с малыми перерывами, солидарно облизывались на таковую сласть, ведь и сами были не прочь полакомиться той Рогнедой.
А не судьба! – ведь не по чину возмечтали… Стало быть, пришлось «оттянуться» им вслед на девицах и женках из нижних сословий.
Зело удручался я предстоящей опалой. А допер-таки, посредством чего избежать ее!
Не стану утомлять тебя подробностями, открыв главное: выручить мог лишь добытый мной барсучий жир. Однако прежде надо было добыть вельми упитанного барсука.
И здесь возникли сложности, понеже сей ночной зверь наделен редкостным чутьем, особливым нюхом и неизменной подозрительностью ко всем обитателям леса, не бая уже об охотниках.
Взял я в помощники Тимошку и отправились мы на место, где точно предполагались барсучьи норы. Добрались, выявили немало нор, а не могли понять, каковые из них посещаемые. Елико не пытались, без толку!
Было, уж закручинился я. Ведь понимал: без барсучьего жира и последующего излечения им ушной хвори у некоей зело знатной особы, а я и в лечбе сведущ, отправляться мне в Полоцк, и навсегда!
Тут-то и пособил мне Тимоха, высмотрев у одной из нор отхожее место. Ибо любят оправляться барсуки недалече от главного входа в обустроенные ими подземелья. Прибыв туда за полночь, устроили мы засаду с подветренной стороны, таясь, елико могли. Едва же, с началом рассвета, вернулся он к тому входу и замер, вслушиваясь и внюхиваясь, сразил я его первой же стрелой! И вдосталь оказалось в нем при разделке потребного мне жира – и нутряного, и наружного…
– Получается, барсучье сало и выручило тебя от вечной ссылки? – справился слушатель, уже позевывавший украдкой.
– Точно оно! И столь была оценена заслуга моя, ведь излечил им знатную особу на выданье, что разрешили мне отправиться вместо Полоцка в Тмутаракань сию, хотя и с запретом на возвращение.
«Жестокую «ответку» получил Щадр за преступную дерзость с княжеским оленем, мясом оного и рогами! – мысленно рассудил Радислав, вспомнив информацию к размышлению от внутреннего гласа. – А все же не ему изображать из себя страдальца!
Чуждая он сущность истинно благородной ловитве, хищная! Тать супротив природы! – не в пример достойным, вроде мя. Ведь соблюдая охотничью честь и
И разжигая сие агрессивное чувство, обратился он к униженному и оскорбленному ловчему:
– Никогда не бывав в Киевском княжестве, недоумеваю зверству, учиненному супротив тебя! Изгнать заслуженного мужа из стольного града со всеми удобствами в зачуханную провинцию без удобств, лишив любимого дела и привычных радостей в уюте от знакомых женок, что может быть бесчестней?! Выбросили тебя, надругались и подвергли позору пред сослуживцами! Прав ты: невмочь простить таковое! Вороги, и те не глумятся столь!
И выслушав тебя сей миг, утвердился я, что не праведен ваш Владимир-князь, обесчестивший злосчастную Рогнеду и продолжающий бесчинства над нижестоящими! Не ценит он своих верных слуг, забывчив к их подвигам! И наносит душевные увечья, пребывая в полной уверенности, что никто не отважится отмстить за них! А ведь никто из оскорбленных киевлян и не отважился! Хотя даже Рогнеда – слабая силами девица, не струсила отбиваться от злодея в полном вооружении его.
И никому не спустили бы таковое в нашей Земле вятичей! В Киеве же, зрю, иные понятия – опасливые… При том, что не отмстить сторицей, означает простить злостное! Тут полностью согласен я с истинными мужьями, доблестными, что всепрощение – удел трусов, недостойных носить порты!
– Напрасно заподозрил ты, что смирился я. Высказал же: вовек не прощу! – энергично оспорил Радислава обидчик киевского князя.
– Эх, имей я годов, вдвое мене, уж я бы, – выдохнул он вслед с очевидным прискорбием. И надолго замолчал…
– Да что же было бы? – прервал Радислав затянувшуюся паузу.
– Точно поверил в твое сочувствие! Не повезло тебе с моими годами. Попусту накручиваешь!
«Провел мя старый притвора! Аки карася, подсек! Вот и верь таковым!» – подумал Радислав, огорчаясь нравственному несовершенству Шадра. Вслух же высказал:
– Вельми обидно выслушать подобное недоверие! Ничем не заслужил я… И в чем же, любопытно мне, корысть накручивать тебя?
– В том, что мылишься вовлечь в свои дела – тайные и явно недобрые!
Давно уж приметил я, что подкатываешься ко мне, набиваешься со мной на охоту и заискиваешь с виду. Еще и лыбишься до самых ух, подобострастно. А зенки твои остаются неулыбчивыми и холодными, точно волчьи! Да и ноне елико льстил, разливаясь в пять ручьев!
Зачем бы сие? Не иначе, имеешь скрытный умысел! И ежели вспомнить, сколь отвратен всем вятичам княжий Киев – за выплату ему дани и перемену им прежней веры, нетрудно догадаться о многом. К примеру, сообразить, что прислан ты в Тмутаракань под видом торговой надобности явно с иными намерениями…