Скажи смерти «Да»
Шрифт:
А сейчас сама мысль о том, чтобы отдаться мужчине, мне показалась противной. И не только потому, что знала заранее, что удовольствия он мне не доставит: мне и не нужно было это удовольствие. И так странно стало: я, лишившаяся девственности в тринадцать лет, жутко развратная до встречи с тобой особа, до сих пор живо интересующаяся сексом и всем, что с ним связано, вдруг понимаю, что не хочу ложиться с мужчиной в постель. Что это со мной — снова стала сторонницей моногамии, которой была, когда жила с тобой? Но сейчас надо было внушить себе, что это важно, что это то же самое, что с Крониным: сделать это необходимо — потому что мирная жизнь кончилась, введено военное положение, а по законам военного времени в ход надо пускать все оружие, от ножа до собственного тела. Но сначала надо встретиться с Бейли, не давая ему понять, что есть у меня запись его полового акта с проституткой — почти что в извращенной форме, — а там посмотрим…
— Ну как, тебе понравилось, Джек? — спрашиваю минут через тридцать после того, как встретились в мексиканском ресторане и уже вот-вот заказ должны были принести. Мы пока потягивали пиво, а он все старательно избегал этой темы, опять задавал не новые уже вопросы по поводу Яши и Юджина и чаще называл меня мисс Лански, чем Олли. Я все ждала и ждала, и наконец решилась, тем более что надоела его серьезность.
— Да, спасибо, мисс Лански… Олли. Очень познавательно. Масса впечатлений… но, может, поговорим об этом потом, в другой обстановке? Просто возникла масса дел, и мне завтра придется лететь в Нью-Йорк. Начальство вызывает…
— Жаль. Я-то рассчитывала, что ты поделишься со мной. Признайся, Джек, ты увлекся стриптизершей и это слишком лично, чтобы об этом говорить? Или в наших дружеских отношениях что-то изменилось? — Черт, не нравится мне эта беседа и его отлет в Нью-Йорк, вряд ли сулящий лично мне что-то хорошее.
— Нет, конечно, нет. Надеюсь, мы встретимся еще, как только я вернусь. Это будет дня через два-три. Да, я должен вам деньги, Олли…
Кладет на стол конверт, подталкивая его ко мне. Это уже совсем никуда не годится. То есть понять его можно — как-то нехорошо брать у женщины деньги на стриптиз, — но он должен понимать, что я человек совсем не бедный, куда богаче его, тем более что я его на это подговорила.
— Нет-нет, Джек, считай, что я спонсировала твой визит туда ради подробного красочного повествования. Мне это не просто интересно как женщине — я не стала говорить в прошлый раз, но у меня была идея использовать образ стриптизерши в кино. “Стриптиз” с Деми Мур показался мне не слишком серьезным фильмом, да и сенатор — ну, Берт Рейнолдс, — он там такой идиот, каких в жизни наверняка не бывает. Так что я была заинтересована в твоем походе больше, чем ты…
Он решительно качает головой, пододвигая конверт все ближе.
— Что-то случилось, Джек? В прошлый раз ты был приветливей и откровенней. Я и вправду начинаю верить, что какая-то сприптизерша похитила не только то, что они обычно похищают, но и сердце…
Слава Богу, улыбнулся наконец. Какой-то он слишком застенчивый для своих тридцати лет — или ему просто непривычно говорить с молодой, красивой, богатой женщиной на такие темы?
— Нет, все о’кей, Олли. Я обязательно все расскажу, когда вернусь, — думаю, тебе понравится мой рассказ. Я все же агент ФБР, а значит, вижу больше, чем другие и подмечаю такие детали, на которые другие просто не обращают внимания. Просто я несколько озабочен тем, что меня вызывают в Нью-Йорк. Выяснены кое-какие новые подробности…
Да, может, ты и хороший профессионал — а вот камер не заметил. А что касается твоего вызова в Нью-Йорк — надеюсь, это не со мной связано.
— Что за подробности?
— Пока не могу сказать: ничего не проверено до конца. Скажи мне, Олли, а почему менялись фотографии на твоих документах?
— Пластическая операция. Ты же должен это знать.
— Ну да, конечно, просто уточнил. А почему тебе делали пластическую операцию? Предыдущих фотографий не сохранилось, но я не сомневаюсь, что ты была красивой женщиной!
Господи, какая бестактность — “была”!
— Нет, Джек, я была ужасным уродом с заячьей губой, кривым длинным носом и крошечными глазками. В этом вся причина…
Он опять улыбается, но как-то неуверенно, не зная, верить мне или нет.
— Джек, а чем вызван столь пристальный интерес к моей скромной персоне? Меня подозревают в убийстве Цейтлина или в том, что я возглавляю русскую мафию в Лос-Анджелесе?
— Да нет, нет. Это же расследование, приходится отрабатывать все варианты.
Что ж, значит, у меня не паранойя — значит, передалось мне от Корейца предвидение опасности. Значит, в воскресенье, двадцать второго декабря, уважаемый конгрессмен будет моим желанным гостем.
Бейли прощается где-то через час, и я вижу, что уходить ему не хочется, но и остаться он не может, потому что проявляет к моему прошлому слишком пристальный интерес. Возможно, он сомневается в моей кристальной чистоте и незапятнанности и не хочет пятнать себя. Все понятно, Джек, все понятно. Только вот боюсь, что не тебя вызвали в Нью-Йорк, а ты сам туда летишь с новыми фактами, касающимися мистера Лански, ближайшего сподвижника мистера Цейтлина, и, соответственно, продолжателей его дела: мистера Кана и мисс Лански, которая, по логике вещей, должна быть миссис, как и подобает жене или вдове. Но она почему-то “мисс”. Но если бы это было главной проблемой — не беда. Может, мне хочется скрыть, что я была замужем, а потому и представляюсь так. Но главная проблема, боюсь, совсем не в этом…
— Благодарю, Дик. Я старалась…
Он улыбается, польщенный, и я делаю вид, что польщена его комплиментом по поводу стола. Как будто я что-то умею готовить! В юности, кстати, не раз собиралась научиться, пытаясь разделить традиционную точку зрения, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. И что мужчину надо вкусно накормить, так как это создаст ему соответствующее настроение и сил придаст. Но после нескольких неудачных экспериментов на кухне поняла, что это не мое, — если уж он приходит ко мне, то должен приходить уже в соответствующем настроении и силы у него должны быть, а если не хватает, то их должно придать созерцание меня.
Для любителей интимного вечера на моей территории — такие вечера, впрочем, случались редко, только когда родители куда-то выбирались, — стала ограничиваться коробкой конфет, бутылкой шампанского и свечкой, тускло мерцающей в подсвечнике из черного металла, и пением трогательного, изысканно-старомодного романса. Ставила ногу на педаль пианино, как бы не замечая, как разъезжаются полы черного шелкового халата и показывается подвязка, манерно изгибала шею, прикрывала томно глаза, облизывала двусмысленно губы и начинала петь низким, чувственным голосом какое-нибудь "Утро туманное”. Как правило, уже через несколько аккордов ощущала на маленькой груди судорожно сжимающиеся пальцы моего зрителя, прикосновение языка к шее и губы, ищущие мочку уха. Я тогда смеялась, закидывая голову, давая ему возможность схватить меня крепче, и кокетливо говорила: