Скинькеды
Шрифт:
– Как?
– без энтузиазма спросил Морошкин.
– У меня же папа в эмчеэс работает, - хитро улыбнулся Запрудин.
– О'кей, вопрос остается на повестке дня, но сначала надо у Смолякова отработать, сами понимаете, ему ничего не стоило нас сдать. А там, если и не посадили бы, то, по крайней мере, на «условно» могли бы наскрести... Но твоих идей я, Валик, опасаюсь, вдруг опять твой батя с участковым в одном магазине отоваривается, и он снова к нам придёт.
– Так он уже знает, что ты там работаешь, - вступилась за Валентина Ольга.
– М-да, - угрюмо согласился Алексей, -
– Ребята, а пошлите ко мне все ночевать!
– пробило дружеским чувством Запрудина.
– Родителей нет!
– Не могу, - отказался первым Бганба, - у меня скоро годовщина, как дядю убили, надо дома быть. Вся родня соберётся. Отец не поймёт, если я матери помогать не буду. Он брата сильно любил. Бабушка будет плакать. Каждый день плачет, а там вообще сердце порвёт.
– А у меня трудовой фронт с родаками на даче, - отказался Перепёлкин.
– Да не, хватит на сегодня приключений, - отмахнулся Денис Иванов.
Валик, Ольга, Света и Алексей невольно остались пара на пару и перед дилеммой: а не пойти ли ночевать к Запрудиным?
* * *
Гена Бганба родился перед самой войной. Разумеется, он не помнил, как летом 1992 года вся семья покинула дом на улице Дзержинского в Сухуми. Он не понимал, что отец и его брат воевали с грузинской национальной гвардией. Не знал, что сначала их приютили родственники в Сочи, потом в Москве, что потом они переехали в Сибирь, где мать смогла устроиться по специальности на работу в больницу. Ютились сначала в общежитии, а потом отец с дядей уехали, чтобы участвовать в битве за Сухуми. Гене было тогда всего два года, а его двоюродному брату пять. Но войной, борьбой за независимость Абхазии была пронизана вся жизнь семьи Бганба. Поэтому он знал о ней всё. И один и тот же рассказ здесь звучал каждый год: как погиб дядя Валера. Война уже кончилась, в Абхазию вошли российские миротворческие войска, а дяде выстрелили в спину прямо на улице. Скорее всего, это была чья-то месть. И она была бы понятна, если бы не подлый выстрел в спину. Ненависть к грузинам здесь была таким же обычным делом, как любовь к ближним. Просто их положено было ненавидеть. Хотя это не была слепая ненависть. Как-то Гена спросил у отца: все ли грузины плохие?
Отец внимательно посмотрел на сына и ответил, взвешивая каждое слово:
– Нет, конечно, не все, раньше мы даже дружили семьями с грузинами, жили на одной площадке, нам делить было нечего, грузины тоже очень пострадали от войны. Почти все, больше четверти миллиона вынуждены были покинуть Абхазию, которая была для них родиной...
– Почему же мы их не пустим обратно?
– резонно спросил Гена.
– Потому что вместе с ними вернётся война, теперь уже по-другому быть не может.
– Тогда зачем война?
– Война - это пища для богатых, для тех, кто хочет стать богатым и управлять другими людьми, - коротко объяснил отец.
– Но почему большая Россия молчит?
– Потому что в России тоже идёт война, и ей намного тяжелее, чем маленькой Абхазии, на ней большая ответственность. Мы же входили в Россию как отдельный народ и выходить из России не собираемся.
Именно поэтому Гена подружился с Алексеем.
Мать не согласилась возвращаться в Сухуми ни под каким предлогом.
– Я столько перевязала раненых с обеих сторон, что заслужила себе мир и покой, - говорила она.
Даже спустя несколько лет после того, что она видела в городе во время боёв, она пугалась разрывов петард и салютов. Едва-едва её удалось уговорить ездить в Сухуми в отпуск. Всё-таки - солнце и море бесплатно. А в этом году поехать не удалось, потому как маму оставили на лето вместо главного врача. Отец же настоял, чтоб все родственники собрались помянуть дядю Валеру на территории России. У них дома.
Отец так и разрывался на две части, мотаясь между Сухуми и Сибирью. С переменным успехом занимался коммерцией. Повзрослев, Гена понял, что отец занимается перевозкой не только товаров народного потребления и мандарин, но и ведёт какие-то дела с российскими военными. К тому времени у всех Бганба были российские паспорта, поэтому отец настоял, как старший в семье, чтобы двоюродный брат Владислав поступил в институт в России. Следом пошёл и Гена. Правда, получив в этом году диплом, Владислав уехал с отцом, а Геннадия оставили единственным мужчиной в доме. Это было похоже на приказ, и отказаться он не мог. Но вчера они вернулись и привезли с собой запах некончившейся войны...
* * *
В десять утра вся команда была в сборе. Смоляков пришёл один, опоздав на пять минут. В руках у него была большая спортивная сумка. Утро выдалось пасмурным. Задумчивые облака быстро погрустнели до состояния туч. Стало прохладнее, но небо уронило только несколько капель на квадратный метр, попугав дождём. Погода добавила хмурости и озабоченности лицам ребят. Участковый же, напротив, пришёл с особым вдохновением.
– Ну что, дети лейтенанта Шмидта, двинули?
– Куда?
– Щас всё увидите, тут недалеко.
Маленьким отрядом они прошли три квартала и вошли в один из дворов, состоящий из муниципальных зданий и офисов. Почти в центре стоял старый, века ещё девятнадцатого, огороженный чугунной изгородью двухэтажный особняк. На воротах красным фоном выделялась вывеска с надписью «Дом ребёнка», мелкими буквами было обозначено его районное значение и отношение к системе образования. Никто из ребят лишних вопросов не задавал, милиционер и сам вёл скупую экскурсию. Так, у входа в особняк он указал на заделанный не так давно прямоугольный проём в дверях.
– Здесь был специальный ящик... Для младенцев...
– и ответил на немой вопрос ребят: - Сюда малышей подбрасывали мамаши, у коих совести чуть больше, чем у тех, которые бросают пищащие пакеты с детьми на помойки.
Такое начало нагнало ещё больше хмури, девочки вообще заметно волновались.
На первом этаже находились разнообразные административные и хозяйственные помещения, характерно пахло кухней и прачечной одновременно. В одной из комнат, в коей не было дверей, крутились центрифуги нескольких стиральных машин. Смоляков провёл ребят к массивной лестнице на второй этаж.