Смерть ростовщика
Шрифт:
Вдруг прилетели два соловья и опустились прямо на то дерево, под которым сидели мы. Послушали некоторое время наше пение, видно, уловили ритм и принялись щелкать в такт нашей мелодии. Это еще больше воодушевило моего учителя, он стал состязаться с соловьями, испуская услаждающие слух стоны! Я не отставал и своими умелыми пальцами заставлял дрожать струны тамбура, как струны самого сердца. Слушатели млели от нашей волнующей музыки. Соловьи потерпели поражение в этом состязании – замолкли, а через минуту, ошалелые, кинулись к нам. Один сел на гриф моего тамбура, другой на ободок дойры моего учителя.
Я не сомневался, что такого рода рассказы Рахими Канда далеки от истины, но не подавал вида, что не верю ему, притворялся, будто принимаю все за чистую монету, ведь почувствуй он с моей стороны хоть малейшее недоверие, очень рассердился бы и, возможно, порвал бы со мной знакомство; во всяком случае, мне больше никогда не довелось бы услышать от него подобные истории.
* * *
Иногда Рахими Канд повествовал о легендарном героизме живых людей – наших современников. Однажды речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами [9]. По словам Рахими Канда, эмир, одержав победу, в течение одного часа убил четыреста человек, взятых в плен, и сложил башню из голов гиссарцев и кулябцев. Ярче всего Рахими Канд описывал подвиги участника этой войиы Азизуллы.
Я знал Азизуллу. Он происходил из Балха и обучался в бухарском медресе. На войну с горцами пошел добровольцем и, сражаясь на стороне Музаффара, достиг высоких должностей. В то время, когда Рахими Канд рассказывал мне об этом человеке, он был раисом в Гиждуване.
Особую известность Азизулла приобрел своим враньем. Он сам говорил о себе, что если ему не удастся удачно соврать сто раз в день, вечером он не сможет спокойно уснуть.
Рахими Канд рассказал мне о подвигах Азизуллы-Враля следующее:
– Он был в рядах отборных воинов, из числа приближенных эмира, и участвовал в нападениях на кулябцев и гиссарцев. Верхом на своем коне он налетал на врага и каждым взмахом сабли срубал головы десяти – двенадцати воинам. Однажды в разгар битвы ему пришлось проскочить верхом между двумя тутовыми деревьями, они росли совсем рядом – ветви их переплелись между собой, и голова Азизуллы застряла между ними, оторвавшись от тела. А он не растерялся, тут же повернул лошадь обратно, высвободил из ветвей га-лову и приладил ее на шее прежде, чем застыла кровь. Голова сразу приросла, и Азизулла как ни в чем не бывало продолжал битву.
Эта история привела меня в восторг, и, позабыв про обидчивость Рахими Канда, я воскликнул:
– Хорошо еще, что Азизулла в спешке не приставил свою голову задом наперед! Глаза оказались бы на том месте, где у людей затылок, а это причинило бы ему в жизни много неудобств!
Рахими Канд, почувствовав в моих словах недоверие к его рассказу, сердито оборвал:
– Он не был ни слепым, ни глупым, – хорошо знал, как должна сидеть на шее его собственная голова!
Я извинился и уверил рассказчика, что не сомневаюсь в правдивости его слов. Однако после того случая Рахими Канд долго еще воздерживался рассказывать что-нибудь.
V
Направившись
Сегодня я поставил перед собой цель разузнать, где, в каком квартале живет Кори Ишкамба. Все мои помыслы были направлены на это. Поэтому я сидел задумавшись, не пытаясь втянуть Рахими Канда в разговор и не стремясь услышать какую-нибудь занятную историю. Не успел я съесть свой леденец, как со стороны медресе Кукалташ показался Кори Ишкамба. Я так и впился в него глазами, стараясь определить выражение его лица.
Подойдя ближе, он тоже вгляделся в меня. В его умных проницательных глазах ясно читалось: «А, опять тот самый врун!».
Смущенный, я отвел взгляд, сделав вид, что не узнаю подошедшего, но краем глаза продолжал следить за каждым его движением.
Он приблизился к Рахими Канду, взял с подноса кусочек сахару и один леденец, отправил в рот, затем схватил конфету и, развертывая бумажку, пошел дальше.
Побледнев, Рахими Канд закричал ему вслед дрожащим голосом:
– Дядюшка Кори, бросьте шутить! Как же так можно! Я человек бедный, у меня семья! Заплатите! Пожалуйста, заплатите!
Обернувшись, Кори Ишкамба проговорил:
– Ах ты, неблагодарный! Не забывай моего угощения! Вспомни плов, который ты ел вчера! Я еще пригожусь тебе, помогу получить куда больше за эту безделицу! – И преспокойно зашагал дальше.
– Скряга, ничтожество! – закричал Рахими Канд.
– Кто это? – спросил я, притворяясь, что совершенно не знаю Кори Ишкамбу.
– Шакал в чалме, кровосос-ростовщик, скряга, негодяй! – ответил Рахими Канд.
– Как же вам удалось отведать его хлеба-соли? Почему он попрекает вас неблагодарностью?
– Его хлеба-соли жены его и то ни разу не ели! – ответил Рахими Канд, все более распаляясь.–Он на вчерашний плов намекал. Один водонос справлял свадьбу и пригласил меня позабавить гостей игрой на тамбуре. Я сидел во дворе на широкой деревянной тахте и играл. Появился среди гостей и этот. Вместе со всеми зашел в комнату, где подавали угощение, и съел свою долю плова. Потом подошел ко мне, присел на край тахты. Люди входили в комнату, угощались пловом, уходили, а он все сидел возле меня, потом попросил хозяина подать чай. Подошли еще гости, посидели, поели и ушли, а он все сидел. Когда наконец все гости поели и разошлись, он сказал прислуживавшим на свадьбе, чтоб и мне принесли плова. «У него не только руки играют, и живот урчит в лад тамбуру! Да смотрите, чтоб плов был пожирней да мяса побольше!».
Принесли блюдо плова. И вправду мяса не пожалели, плов был хороший, жирный, только мне не досталось и десятой части! У Кори Ишкамбы был завидный аппетит, хотя он все время угощался вместе с другими. Пока я съедал одну горсть, он успевал отправлять в рот три-четыре, да при этом умудрялся, обжора, захватить в каждую горсть по жирному куску мяса, выбирал рис снизу, где было пожирней, так что сало стекало ему по руке до локтя.
Поев, я хотел снова начать играть и стал подкручивать колышки на своем тамбуре, настраивать его, а тут Кори приставил свои жирные губы к моему уху и прошептал: