Снег на Рождество
Шрифт:
— Откеля вы эти науки привезли? — спрашивала их баба Клара.
— С фронта, — с улыбкой отвечали те.
И баба Клара, поразмышляв, что совсем неплохо, ежели заместо денег али водки совхозным мужичкам будет достаточно одного спасибо, прикладывала руку к груди и, замерев в полупоклоне, просила:
— Антип, Устин, Иван, Пантелеймон… Пожалейте рабу… Погребок у меня обветшал, обмельчал, еле я в него сейчас пролезаю. Мне бы его чуть-чуть углубить, а заодно бы стенки укрепить.
— В чем дело? — хором успокоили ее мужики и, успокоив, добавили: — Вот как только закончим совхозный гараж, и сразу к тебе. Поняла, бабка?
— Поняла, все поняла, —
А ровно через час, как было и обещано, совхозные мужички появились у бабкиных ворот. А через два часа на ее территории выросла огромная куча глины. Совхозные мужички, ловко орудуя лопатами, углубив погребок, выравнивали стены. Как лихо работали они! Работая, пели, улыбались, шутили. Их бронзовые лица, чуть освещаемые свечами, которые стояли по углам погребка, с застывшими умными глазами, с полураскрытыми губами, ровными, белыми как сахар зубами, говорили о том, что эти люди, к удивлению некоторых, труда не боятся, а, наоборот, они так привыкли к нему, что без него не могут прожить и дня. Постепенно стены погребка выравнивались.
— Устин, смотри, а земля тут ну точь-в-точь, как и та, — заметил Пантелеймон, и в отличие от всех, окропленный веснушками и выглядя от этого моложавее, он, с трудом сдерживая дрожь в руках, взял свечу и осветил стену.
— Ой, братцы, наша землица, окопная… Какими судьбами она, родненькая, тут оказалась, — взглянув на нее, простодушно, точно ребенок, произнес Устин и осторожно прикоснулся к ней. — Ох ты миленькая моя… — И, взяв горсть земли, он прижал ее к длинному шраму на щеке. Прижал и замер, а потом, закрыв глаза, он с такой жадностью к ней прислушался.
— Гудит? — спросил его Иван.
— Гудит… — тихо ответил Устин.
— Не остыла еще земля от войны, — с грустью произнес Антип и расстегнул ворот своей гимнастерки. Он дышал тяжело, нервно. Мешали осколки в легких…
Вслед за Пантелеймоном и все остальные, взяв свечи в руки, осторожно, точно ища выхода из того далекого, памятного окопа, стали щупать стену, гладить ее, грустными улыбками отмечая все ее неровности, складки, ссадины, потертости. Они все вдруг ощутили теплоту и парок землицы. Надо же, сколько ее били, а она живая…
— Ребята, а вы помните, в нашем блиндаже из точно такой же земли стена была…
— А как же, помним, — ответил за всех Устин и поднял с пола выскользнувшую из рук Пантелеймона горящую свечу.
— И она нас помнит… — растроганно прошептал Антип и, встав на колени, прижался к земле.
— Господи! Да неужели же все едино? — обхватив руками голову, прошептал Иван, и свеча в его правой руке вдруг так ярко осветила лицо, на какую-то секунду превратив его, мужика, в юношу. От него вдруг повеяло такой добротой и такой чистотой, что обернувшийся Пантелеймон вздрогнул:
— Ванька, ты это или не ты?
А потом и все остальные обернулись и в каком-то недоумении замерли.
На месте прежнего Ивана стоял еще не позабытый ими юноша, только что прибывший на фронт. Словно он пришел из начала войны. Уста его шептали. Трое мужичков прислушались.
— Спасибо тебе, мама, за все тебе, дорогая, спасибо, за то, что и победили мы, и остались живы…
Вдруг, опустив руки, юноша вновь стал Иваном — тихим, большеглазым, с черной родинкой на левой щеке и с недобритым расцарапанным подбородком. Глаза его все еще светились: это был след нахлынувших на него воспоминаний о дне, когда он один, оставшись в живых из
Он плакал, раскоряченные толстые пальцы обеих его рук проткнули землю, точно нежную копну материнских волос. А когда утих шум артиллерии, он вдруг услыхал до боли знакомый звук. Это шмель гудел над несломленным цветком… И чей-то голос просил: «Миленький, обними меня, обними».
В трех шагах от него догорали немецкие танки.
Санитарка, быстро перевязав ему голову, высвободила его грязные пальцы из земли и, перевернув на спину, пристегнула к нему ремни, за которые придется тащить его, а потом, с испугом посматривая на танки, она опять затараторила быстро и громко: «Миленький… ну обними меня…»
Антип шагнул к Ивану, хлопнул его по плечу и спросил:
— Жив?
— Жив, братцы, жив, — ответил Иван и, кинувшись к мужичкам, стал свободной рукой обнимать их. Пламя свечей, приближаясь друг к другу, необыкновенно ярко освещало их лица, особенно тогда, когда они прижимались плечами.
Баба Клара, незаметно вошедшая в погребок, замерла в левом углу. С удивлением смотрела она на сцену, происходившую между совхозными мужичками, смотрела и глазам не верила. Слушала и ушам своим не верила.
— Ребята! — тихо сказал Пантелеймон. — А вы помните танкиста Пашку?
— Помним, — тихо ответили и они.
— А артиллериста Веньку?
— А как же.
— А связиста Еремеича?
— И связиста Еремеича.
И тогда Антип, смахнув с глаз слезу, зажмурил глаза и сказал:
— Столько лет они уже в земле, а мы их не забыли, мы помним…
Минуты две они постояли молча. А потом они поставили свечи по углам, и каждый, оставшись наедине со своими мыслями, принялся вновь, как и тогда на войне, строя блиндажи, выбривать стену. Свечи светили тускло, наверное, поэтому глаза у мужиков потускнели, углубились, и до того знакомые их лица показались вдруг бабе Кларе непривычными. Мало того, когда Антип поставил свечу в угол, прямо над ее головой, то, к удивлению бабки, как ни шевелилась и ни крестилась она, он почему-то ее не заметил. Хотя и была она от него на расстоянии руки, хотя и видела и его широкие глаза, и даже свое рядом с огоньком свечи отражение в них. А когда пламя от Антипова выдоха задрожало, ей показалось, что огонек обжег ей лицо. И в этот миг какой-то ужас охватил ее. «Ну как же так? — со злостью подумала она. — Я стояла совсем близко, а меня они даже не приметили? Будто и не жила я. Будто для жизни ненужною я была», — и баба Клара под впечатлением необычайной скорби и горечи заплакала.
Она плакала, растирая по лицу слезы вместе с глиной. Но ее не слышали. Совхозные мужички в двух шагах от нее, с азартом шурша лопатами, наводили на стене глянец. И тогда баба Клара, вся какая-то жалкая, высохшая и приниженная, вдруг крикнула:
— Антип!
— Я, — гаркнул тот как на разводе и, кинув в сторону лопату, вытянулся стрункой.
— Устин!
— Я, — гаркнул и тот, став по левую сторону от Антипа.
— Иван!
— Я.
— Пантелеймон!
— Я.
— Что же это вы, детки?.. Что же это вы… сыночки… — прошептала она, и в груди заклокотало, забулькало. Она внимательно всмотрелась в лицо каждого. — Ну как же вы это так? Ведь я рядом была… А вы меня и не приметили…