Собрание Стихотворений

Соловьев Сергей Михайлович

1909. Август, Трубицыно

II.МАДРИГАЛ [129]

Сиянье глаз твоих звездой горит, О нимфа нежная! Не о тебе ли Напевы я слагал в моем апреле? Явилась ты, и лира говорит. Гомер, Софокл и легкий Феокрит, Ионии кифара и свирели Авзонии тебя согласно пели, Цветок весны, соперница харит. И рифмами хочу я, как венками Нарциссов, гиацинтов, лилий, роз, Тебя венчать, царица первых грез О Греции, завещанной веками. В тебе слились все краски и черты Античной совершенной красоты.

129

Мадригал (с. 308). В. 1909. № 10–11. С. 142. Ст-ние является не только мадригалом, но и акростихом, посвященным Софье Владимировне Гиацинтовой (1895–1982), известной актрисе театра и кино, двоюродной сестре В. А. Венкстерна и племяннице А. А. Венкстерна. Соловьев знал ее еще ребенком. «Мадригал» вначале был записан в альбом С. В. Гиацинтовой (РГАЛИ. Ф. 2049. Оп. 1. Ед. хр. 328. Л. 17) под загл. «Акростих», а затем опубликован. Феокрит (кон. IV — 1-я под Ш вв. до н. э.) — др. — греч. поэт, основатель жанра идиллии.

III. В. А. ВЕНКСТЕРНУ [130]

Ты помнишь светлые недели Прогулок легких и безделий В

дни голубые октября? Белели рощи в тверди синей, Дышал мороз, и падал иней, Холмы и долы серебря. В пустынных храминах древесных Еще я видел ног прелестных Благоуханные следы. Вставал пред взором сон недавний, И заколоченные ставни Я воспевал на все лады. Потом всё было бурей смято: Отец от сына, брат от брата, Все разбежались, кто куда. Дымилась кровь, зияли гробы… Что за смешенье лжи и злобы, Какие темные года! Ты верен был домашним ларам: С твоим Гомером и Ронсаром Надолго скрылся ты в глуши, И городская опьянелость Не тронула благую целость Твоей классической души. Я в общий омут был затянут, Был опрокинут, был обманут В моем незрелом мятеже. И вдруг воскресло всё, что было» И нас судьба соединила На новом жизни рубеже.

130

В. А. Венкстерну (с. 309). Венкстерн Владимир Алексеевич — товарищ Соловьева по гимназии. Потом всё было бурей смято… — имеются в виду события первой русской революции 1905–1907. Лары — в римской мифологии божества семьи, домашнего очага, усадьбы.

IV.ГИАЦИНТИИ [131]

Мой нежный друг, внимавший благосклонно Моим стихам, не оттого ли ты Хранишь следы античной красоты, Что предок твой — любимец Аполлона? Из крови отрока во время оно Пурпурные и белые цветы, Кудрявясь, расцвели; а их черты Вещают нам о сыне Теламона. В Лакедемон толпами шел народ На праздник Гиацинтий, и Эврот Был песнями святыми оглашаем. И из дворца, при звоне лир, к реке Сходила в гиацинтовом венке Елена с златокудрым Менелаем.

131

Относительно происхождения цветка гиацинта существуют две мифологические традиции. По одной — гиацинт произошел из крови юноши Гиацинта, любимого Аполлоном. По другой — из крови Аякса Теламонида. Грекам казалось, что на лепестках гиацинта начертаны буквы AI, которые принимались или за междометие, выражающее горе, что согласно с первой традицией, или за первые буквы имени Аякса, что согласно со второй традиций. Гиацинт был особенно любим и почитаем в Спарте, где справлялся праздник Гиацинта (прим. С.М. Соловьева).

Гиацинтии (с. 310). Ст-ние посвящено С. В. Гиацинтовой. Теламон — царь о. Саламина, отец Аякса и Тевкра, героев Троянской войны. Лакедемон — область на юго-востоке Пелопонеса со столицей Спарта, владение царя Менелая.

V. С.Н. ВЕЛИЧКИНУ [132]

Ni te plus oculis meis amarem,

Jucundissime Calve…

Catullus

Какой, скажи мне, благосклонный демон Соединил нас, милый друг и брат? Как Менелай в родимый Лакедемон, Вернулся я в отчизну. Как я рад! О прошлом всё поет полузабытом, И ты, кого люблю я больше таз, Со мной летишь по колеям размытым В вечерний, жемчугом миротворимый час. Овсами нежно зеленеют пашни, Сквозь белый дым не проблеснет заря! И странно вспомнить яркий сон вчерашний: И горы гордые, и пышные моря. Устала от дождей туманная окрестность… Как мы одни в тоскующих полях! Вновь впереди тяжелая безвестность, Опять в душе печаль и тайный страх. Чем рок завистливый нам угрожает снова? Воспрянет ли поэт печальный твой? Но крепнет грудь от воздуха лесного… Как пахнет хвоями, березовой листвой! Скудеет день. По меркнущим дорогам — Туман. О, что еще мне суждено На бедной родине, давно забытой Богом, Где так пустынно, жутко и темно?

132

С. Н. Величкину (с. 311). Эпиграф — из Катулла (Carmina. 14). В переводе Я. Голосовкера: «Если б света очей моих сильнее / Не любил я тебя…».

VI. МАДРИГАЛ ПО СЛУЧАЮ БОЛЕЗНИ ГЛАЗ [133]

Цветов благоухающие связки Тебя венчали, юную как день, И только тот, в ком сердце — как кремень, Тебя не обожал во время пляски. Но твой триумф не избежал огласки, И месть Венеры, словно злой слепень, Ужалила тебя, послав ячмень, И узкие порозовели глазки. А я, увидев пурпур глаз твоих, Молитвенно шепчу Катуллов стих: Flendo turgiduli rubent ocelli. Киприда злобная посрамлена И на Олимп к отцу спешит она Рыдать о том, что не достигла цели.

133

Мадригал по случаю болезни глаз (с. 312). Ст-ние посвящено С. В. Гиацинтовой, записано в ее альбом под загл. «На болезнь глаз. Сонет» (РГАЛИ. Ф. 2049. Оп. 1. Ед. хр. 328. Л. 25). Flendo turgiduli rubent ocelli (лат.) — от плача краснеют распухшие глазки. Катулл Гай Валерий (ок. 87 — ок 54 до н. э.) — римский поэт.

VII. ПАМЯТИ ЮРИЯ СИДОРОВА [134]

Я вижу гор шотландских властелина, Я слышу лай веселых песьих свор. Под месяцем, теней полна долина, Летит Стюарт и грозный Мак-Айвор. В тумане вереск. Мрачен разговор Столетних елей. Плачет мандолина, И шепчет ветр над урною: Алина! О, темных парк жестокий приговор! Но се алтарь. Клубится ладан густо. Какая радость в слове Златоуста! Выходит иерей из царских врат, И розами увит его трикирий. Я узнаю тебя, мой брат по лире, Христос воскрес! мы победили, брат.

134

Памяти Юрия Сидорова (с. 313). Сидоров Юрий Ананьевич (1887–1909) — поэт, товарищ Соловьева по университету. Стюарт, Мак-Айвор — герои произведений В. Скотта, любимого обоими друзьями.

VIII. ПИСЬМО [135]

Я обещал Вам непременно Стихи. Но не моя вина, Что своенравная Камена С воспоминанием дружна И вечно в ссоре с настоящим. Владеет скакуном кипящим Лишь хладнокровная рука Испытанного ездока. А стих — что конь. Но перебродит Былое чувство, как вино, И мысль созреет, как зерно. Тогда из-под пера выходит Сознаньем взнузданный куплет, Давно

просившийся на свет. Мороза ледяные узы Сковали мир. Ну что ж? Пускай! Под ласковым дыханьем Музы Всё тот же зеленеет май. Как лодка под напором ветра, По воле Пушкинского метра Лечу я к Вашей мастерской. Весенней негой и тоской Душа полна. Окно раскрыто, Спешу занять обычный пост. Внизу шумит Кузнецкий Мост, Гремят колеса и копыта, Шипя и подымая пыль, Проносится автомобиль. Как много счастья ночью краткой Ты мне дарил, волшебник май! Уж выпит, приторный и сладкий, Давно простывший, бледный чай. Смолкают сонные вопросы, И две последних папиросы Мне остается докурить. Как хочется мне их продлить, Как эти папиросы сладки! Ненастье черное в окне… Картины в стиле Клод Монэ Лежат повсюду в беспорядке — Французский, красочный пожар, И пахнут краски, скипидар. С бессонным, утомленным взором, Сказав прости моей мечте, По лестницам и коридорам Блуждал я долго в темноте. Не раз ногой попавши в лужу, Я вышел наконец наружу. Дождем обрызгана сирень, Над городом — ненастный день, А в сердце — боль разуверенья, Неразрешившийся вопрос. В волшебной силе папирос Ищу минутного забвенья. Всё пусто. Редко промелькнет Раскрывший зонтик пешеход. Я помню час разлуки дальной, Конец пленительного сна, И взор задумчиво-печальный У запыленного окна. Вдали виднелись те же зданья, Заученные очертанья Карнизов, кровель, куполов… Никто на расставанье слов Не находил. Но ясно было, Что призрак реял среди нас, Что сердце не одно в тот час! Свои надежды хоронило. А снизу доносилась пыль, Шипя, летел автомобиль…

135

Письмо (с. 314). Монэ Клод (1840–1926) — французский живописец-импрессионист.

IX. АНДРЕЮ БЕЛОМУ [136]

Мужайся! Над душою снова Передрассветный небосклон, Дивеева заветный сон И сосны грозные Сарова.

А. Белый

Зачем зовешь к покинутым местам, Где человек постом и тленьем дышит? Не знаю я: быть может, правда там, Но правды той душа моя не слышит. Кто не плевал на наш святой алтарь? Пора признать, мы виноваты оба: Я выдал сам, неопытный ключарь, Ключи его пророческого гроба. И вот заветная святыня та Поругана, кощунственно открыта Для первого нахального шута, Для торгаша, алкающего сбыта. Каких орудий против нас с тобой Не воздвигала темная эпоха? Глумленье над любимою мечтой И в алтаре — ломанье скомороха! Беги, кому святыня дорога, Беги, в ком не иссяк родник духовный: Давно рукой незримого врага Отравлен плод смоковницы церковной. Вот отчего, мой дорогой поэт, Я не могу, былые сны развеяв, Найти в душе словам твоим ответ, Когда зовешь в таинственный Дивеев. Она одна, одна — моя любовь, И к ней одной теперь моя дорога: Она одна вернуть мне может вновь Уже давно потерянного Бога.

136

Андрею Белому (с. 317). Эпиграф — из ст-ния А. Белого «Сергею Соловьеву» (1909, сб. «Урна»). …таинственный Дивеев… — Дивеевский женский монастырь в Нижегородской области, основан старцем Серафимом Саровским в 1827.

X.В.М. КОВАЛЕНСКОМУ [137]

Зовет мое воображенье Тебя, следящего движенья, В лазури, белых голубей. В лучах сиял их рой жемчужный. Они, казалось, были дружны С душою светлою твоей. Вот, что воспеть всего приятней: Под полусгнившей голубятней На старом ясене доска, И волны заревой прохлады В саду, где плачущей дриады Поет старинная тоска. Прозанимавшись до обеда, Ты строгий циркуль Архимеда Сменял на лейку и уду. Клевало плохо, и вдобавок Ты всё вытаскивал пиявок… Что было смеха на пруду! Да, наша дружба стала явней: Мы — два обломка стародавней Полуразрушенной семьи. И Гоголем, Аристофаном Полны под вечер, за стаканом, Остроты легкие твои. Прими ж рифмованные дани, Златых Тургеневских преданий Хранитель добрый и простой. На мнения людей не глядя, Мы будем верны, милый дядя, Заветам родины святой.

137

В. М. Коваленскому (с. 319). Коваленский Виктор Михайлович (1887–1924) — дядя Соловьева, математик, приват-доцент кафедры механики Московского университета …два обломка стародавней / Полуразрушенной семьи… — к 1909 в когда-то многолюдном Дедове остались только А. Г. Коваленская, В. М. Коваленский с женой и младшими детьми и Соловьев. У Александры Григорьевны было шестеро детей и семеро внуков, выросших в имении Коваленских.

XI. А. Г. КОВАЛЕНСКОЙ [138]

Сквозь грезы зла, насевшие как пыль, Сквозь сумрак дней, тревожных и печальных, Встает одна пленительная быль, Прекрасный сон годов первоначальных. Всегда на страже строгой красоты, Средь древних рощ, как древняя дриада, Одна душою не стареешь ты, Волшебница таинственного сада. Люблю прийти в священный твой приют, Заботы дня на время обесценив, Где в розовом раю еще цветут Нетленные Жуковский и Тургенев. Как струны гармонической души, Что год, что час между собой согласней. Как полны мудрости, как хороши Сердцам детей твои простые басни! К твоим ногам недавно я принес Больной души мучительные пени: Текла весна вершинами берез, Вдали сверкали ветхие ступени. И понял я, взглянув на ясный лик, Что с роком ты, как гордый бог, боролась, Уча естеств таинственный язык, Птиц, струй, цветов утешный внемля голос. С тобой шептались струйка и звезда… И Андерсен тебе любезен мудрый, И летопись Дворянского Гнезда, И нежный вздох Минваны златокудрой. Теперь нежданно просветлел мой путь, Трагедия приблизилась к развязке, И я готов, как в оны дни, уснуть Под музыку твоей волшебной сказки.

138

А. Г. Коваленской (с. 320). …волшебница таинственного сада… — усадьбы Дедово. …твои простые басни… — А. Г. Коваленская писала сказки для детей, чаще всего назидательного характера. Минвана — героиня баллады В. А. Жуковского «Эолова арфа».