Собрание Стихотворений

Соловьев Сергей Михайлович

XII. ОТРЫВОК

Как черного колодца дно — Пустынный двор. Одно окно Мерцает в бледной вышине, И кто-то, промелькнув в окне, Кивает. Гулкие шаги Звучат в тиши. Везде — враги. Шагая мерно под стеной, Не дремлет зоркий часовой, Не дремлет стая чутких псов, Чугунный недвижим засов. У входа в башню строгий мрак И лязг скрещающихся шпаг. Внезапный, резкий крик: «пароль!» Под сердцем вспыхнувшая боль, Невнятный стон, предсмертный хрип… И неизвестно, кто погиб, И кровью отчего залит Под лестницею камень плит. Когда ж проглянет мутный день, И побелеет двор, как тень, Тиха, бесплотна и бледна, Принцесса взглянет из окна, И высохшую за ночь кровь Увидит на камнях, и вновь Окно закроет. Но когда Взойдет вечерняя звезда, Под башнею сгустится мрак, Проснется тайный шелест шпаг, И весело блеснет клинок, И лязгнет сталь…

XIII. ПОРТРЕТ [102]

Я возвратился, я не мог Не позабыть твоих обид. Не стерта пыль с усталых ног, А сердце ноет и стучит. Грохочет город под окном, В пыли не видно бледных звезд. Как всё разбросано кругом! Должно быть, недалек отъезд. Неужели я опоздал? Я всё простил. Я — твой, я — твой, Я —

твой. Я б всё теперь отдал За миг один вдвоем с тобой. Как некий неотвязный бред, Поет в ушах: всё, всё прости. И я гляжу на твой портрет, И глаз не в силах отвести. Кто больше высказать бы мог, Чем эта мертвая доска? В твоих глазах — какой упрек, Какая смертная тоска! Что, что с тобой? Куда глядишь? Русалка, побледневший труп. Прочь, прочь! Вверху — вода, камыш… Не узнаю любимых губ. Где ароматный пурпур их? Где черно-изумрудный пыл Очей, то солнечных, то злых? Бог знает, как я их любил! Как будто говорит их взгляд: «Прощай, мой милый, навсегда! Вокруг меня — подводный хлад, Тиха зеленая вода. Прости! прости! Проклятый бред Душа не в силах превозмочь, И я тяжу на твой портрет… А в воздухе сгустилась ночь. Средь чемоданов, сундуков, С дорожной палкою, в пыли, Едва могу расслышать зов Весны, ликующей вдали.

102

Портрет (с. 236). В. 1909. № 4. С. 11–12, № 3 в цикле «Апрель». Где черно-изумрудный пыл… и т. д. — реминисценция из ст-ния Ф. И. Тютчева: «Я очи знал, — о, эти очи! / Как я любил их, — знает Бог!».

XIV. У ОКНА

Те дни хранятся в памяти моей, И их ничто не может истребить, Ничто, ничто, и тем нежней, больней Воспоминание, что воротить Того блаженства краткого нельзя. Моя глухая, темная стезя Мгновенье озарилась. Но молчу. Я жалоб и укоров не хочу. Но просто бы теперь хотелось мне С тобою побеседовать вдвоем Бездумно, тихо. Пусть как в легком сне Прошедшее встает. Уж на твоем Лице играет кроткая печаль. Должно быть, и тебе былого жаль? У ног твоих всё тот же прежний я. Как хорошо, о милая моя! Ты помнишь ли? тогда была весна, В разгаре май. Над пыльною Москвой Бледнела полночь. В глубине окна Играла ты с котенком. Боже мой! Как ты была безумно хороша! Казалось, долго спавшая душа Зажглась огнем, проснулась, зацвела… Ужель твоя улыбка солгала? Вплоть до зари не отрывая глаз, Очей глубоких зелень и янтарь Впивать, впивать… Рассветный близок час, Последний догорающий фонарь Вдали мерцает с городской стены, И мы измучены, утомлены, И ласково пересыпаешь ты Моих фиалок блеклые цветы. И едкие пурпурные уста Смеются мне, и кажется: вот-вот Действительность растает, как мечта, И комната в безбрежность уплывет! И в тихом ужасе небытия Цветет твоя улыбка. Ты и я, Безгласные, склоняя взор во взор, — Заброшенный в пространство метеор. И бесконечно длятся эти сны, И жалко пробудиться. Но пора: Уж улицы становятся бледны, Свежеет ветр, недолго до утра, В окно запахла белая сирень, Со стен и мебели слетает тень, И фонаря мигавший долго газ Мерцал, мерцал, и наконец угас. Но что же вдруг в тебе произошло, Что ты, как ядовитая змея, Ужалила мне сердце? О, как зло Ты пошутила, милая моя! И тихо воротился я домой С опустошенной, мертвою душой. Пусть наши снова встретились пути: Весна прошла. Порхает снег. Прости.

СТРЕЛЫ КУПИДОНА [103]

Встречали ль вы в пустынной тьме лесной Певца любви, певца своей печали?

Пушкин

I. ЛЕСНОМУ БОГУ [104]

Пора, мой мальчик-зверолов, Берлоги зимние покинем! И ветра шум, и скрип стволов Зовут весну под небом синим. Приди весну встречать со мной На влажный луг, где пахнет прелью, О бог веселый, бог лесной С простою ивовой свирелью! Ты — нежный отрок, пастушок, Ты — бог родной моей долины, Вокруг ушей твоих — пушок, Надет на плечи мех козлиный. Ты дикий бог, а я певец, И наш союз — святой и древний. Мне — петь весну, тебе — овец Скликать свирелью по деревне. Уж девы, твой заслышав шаг, Краснеют томно, и с тобою В одних купаться камышах Не станут этою весною. От поселян тебе почет, Ты всех ловчей в стрельбе из лука. Лишь старый дедушка сечет Разбушевавшегося внука. Балуют девушки тебя, Когда придешь ты к нам на праздник: Пушок твой серый теребя, «Как вырос, — шепчут, — наш проказник!» А ты хитер, а ты лукав, И всё под ивами родными, Не забывая детских прав, Играешь с нимфами нагими. Весна гудит! Пойдем со мной Играть и петь под сенью хвойной, О бог веселый, бог лесной, Мой нежный друг, мой мальчик стройный! Ты зол, насмешлив и хитер, Ты мне заманишь ночью темной Твоих неопытных сестер В приют мой, тихий и укромный. Ты знаешь сам, когда апрель Дохнет в лицо, как манит нега! В твоих глазах безумный хмель, Лицо белей и чище снега. Уж ты давно гроза дриад, Ты гонишь их, свища и воя. Во тьме горит твой пьяный взгляд, Твое чело венчает хвоя. Лишь предо мною ты не смел. В лесных приютах сокровенных Твоих не устрашится стрел Слагатель песен вдохновенных. Пойдем, пойдем, мой бог лесной, И, томных дев целуя в очи, Вдвоем отпразднуем весной Благословляемые ночи.

103

Эпиграф — из ст-ния А. С. Пушкина «Певец» (1816).

104

Лесному богу (с. 240). В. 1908. № 8. С. 12–14, № 5 в цикле «Сельская цевница».

II. ЭЛЕГИЯ [105]

Тебе, о нежная, не до моей цевницы. Лишь одному теперь из-под густой ресницы Сияет ласково твой темный, тихий взор, Когда над нивами сверкает хлебозор, И ночь исполнена тоской и вожделеньем. Вчера, едва заря померкла над селеньем, И месяц забелел из голубых глубин, У ветхого плетня, в тени густых рябин, Я вас подслушивал, ревнивый и печальный. Мерцали молнии, и отзвук песни дальной Томился, замирал. А я, боясь дохнуть, Смотрел, как томно ты взволнованную грудь Его лобзаниям и ласкам предавала, Безмолвно таяла, томилась и пылала… Как нежно пальцами его лицо брала, Смотря ему в глаза. Какою ты была Зараз и царственной, и страстной, и стыдливой. Шептали юноши завистливо: «счастливый!» И долго голос твой во мраке слышал я: «Вот губы, плечи, грудь… целуй, твоя, твоя!»

105

Элегия (с. 243). Хлебозор — отдаленная молния, зарница во время цвета и налива хлеба.

III.

СТАНСЫ

Ты так печальна! Утомленье — В твоих чертах. О, что с тобой, Краса родимого селенья, Певунья с тихою душой? Какою негою объята Ты вся! как грустная свирель Твой голос. За ночь не измята Охолодевшая постель. Твое лицо преступно рдеет, Ты гаснешь, ты без сил при нем… Всецело юноша владеет Твоим и чувством, и умом. Страданья одинокой девы Давно я знаю наизусть. Я узнавал твои напевы: Такая в них звучала грусть! Осенний хлад несет угрозы Тебе немилого венца, И матери докучной слезы, И непреклонный гнев отца. Ночами смолк твой голос нежный. Исканья наши отклонив, Одна грустишь в тени прибрежной, Под сенями берез и ив.

IV. ПОДРАЖАНИЕ ШЕНЬЕ [106]

Чуть ветром тронуты прибрежных ив вершины… Сверкают золотом плетеные корзины, В зеленом аире — упавшей рыбы всплеск, Серебряных чешуй и красных перьев блеск. Между березами, у струй, полунагие Толпятся отроки. Свежеет. Голубые, Весь день сиявшие, померкли небеса. Туманы зыблются, и падает роса. Заря весенняя пылает и смеется За лесом. О, когда раздастся у колодца Твой ароматный шаг и пение бадьи? Приди, о нежная! Уж скоро ночь. Ладьи Последних облаков мерцают, золотые, И уплывают в даль. Под яблони густые Влюбленных юношей и сладострастных дев Стремится томный хор. Под сенями дерев, Где пруда сонного осеребрились струи, Проснулись шепоты, возникли поцелуи, Движенья дерзкие, бесстыдные слова, И смех и тишина… Примятая трава Одна останется свидетельницей тайны. О, пусть ни шорох трав, ни звук шагов случайный Не потревожат вас. А завтра, поутру, Как мило будешь ты обманывать сестру, Подруг и юношей! Но взор поэта скромный Не улыбнется ли твоей походке томной? Цевницу нежную ужели не пленит Огонь твоих очей, греховный жар ланит?

106

Подражанье Шенье (с. 245). В. 1908. № 8. С. 8–9, № 2 в цикле «Сельская цевница». Шенье Андре Мари (1762–1794) — французский поэт и публицист. В элегиях воссоздал светлый мир Эллады, предвосхитив романтическую поэзию.

V. НАСТУПЛЕНИЕ ВЕСНЫ (Кантата) [107]

Сковав вселенную цепями льда и хлада Ужасною косой вотще грозил Сатурн. Порхают ветерки, весенняя наяда Лиет студеный ток лазурных урн. Под ивой, ласково лобзаемой зефиром, Сверкает синяя вода, И ветры шумные поют подобно лирам В березовых ветвях, по берегам пруда. Мы ждем тебя, Венера полунощи! Цветут луга, и праздник недалек. Фиалки нежные в благоуханной роще Златой целует мотылек. Уже твой мальчик своенравный, Надев колчан, нисходит сам В весенний дол, и жаждущие фавны Пугливых нимф скликают по лесам. Красные девы, Внявши напевы Флейт и цевниц, Бродят в лесочке, С милым на кочке Падают ниц. Хохот и стоны. Все в потаенный Спрятались грот. В перси их белы Ярые стрелы Мещет Эрот. В сумрак под елью Фавн со свирелью Нимфу увлек. Ластится к пленной, И вожделенный Миг недалек. Стоны Алины, Хохот козлиный… Лопнул шнурок. Сладок в дуброве Нежной любови Первый урок. Деве уж любы Зверские губы, Рожки и мех. Колется хвоя Всюду, где двое, — Шепот и смех.

107

Наступление весны (кантата) (с. 246). Сатурн (лат. Saturnus) — один из древнейших римских богов, интерпретируется как неумолимое время, поглощающее то, что породило, или как семя, возвращающееся в землю. Научил своих подданных земледелию, виноградарству и цивилизованной жизни, поэтому Лация стала называться «землей Сатурна». Ему посвящен праздник сатурналий (17 декабря). Зефир — в греч. мифологии бог западного ветра; перен. — теплый, легкий ветер.

VI. К ДЕЛИИ [108]

Из душных библиотек Пойдем цветы срывать! Твой пурпуровый ротик Позволь поцеловать. От скучных книг и тощей Взыскательной мадам Умчимся через рощи К лазоревым прудам. Под сень ветвистой липы Взойдем на склоне дня, Где скромно спят тюлипы, Головки наклоня. В малиновом камзоле Я — маленький поэт. Красавице не боле Четырнадцати лет. Но уж давно украдкой Улыбки мне дарит, Пленяя тайной сладкой, Соперница Харит. Ты, предвкушая негу, Краснеешь от стыда. Вдали прошли к ночлегу Веселые стада. О сладкий персей трепет И долгий поцелуй! Смолкает сонный лепет Завороженных струй. Зачем мы так несмелы? Ужель наводить страх Рыданье Филомелы В березовых ветвях? Под липою укромной Я с Делией шалю. Мне шепчет голос томный Волшебное «люблю». Лобзанье ароматно Позволь еще продлить. Обоим нам приятно По-новому шалить. В забаве сладострастной Проносятся часы, И смотрит Геспер ясный На тайные красы. Сгустился мрак дубравный И рощица тиха. Лишь мраморные фавны Свидетели греха.

108

К Делии (с. 248). Тюлипы (от фр. tulipes) — тюльпаны. Хариты — в греч. мифологии три богини красоты и изящества (Аглая, Ефросина, Талия). Им соответствовали римские Грации. Филомела — ласточка (возможно, Соловьев подразумевает соловья, в которого, по мифу, превратилась сестра Филомелы — Прокна).

VII. «Прошла гроза, и семицветных радуг…» [109]

Прошла гроза, и семицветных радуг Над рощей и холмом эфирные мосты Сияли. Час безмолвен был и сладок, Будя запретные мечты. С балкона, не окончивши обеда, Ты помнишь, в рощу убежали мы, Где над стыдом и робостью победа Была легка под кровом полутьмы. Вдали шумел фонтан лазурный, Краснели облака, и вечер гас. Дриада древняя с поросшей мохом урной Одна подслушивала нас. Издалека напевы клавесина Неслись. Я вслух стихи читал, но вдруг Подняв глаза, умолк, и том Расина Упал в траву из задрожавших рук. Зачем играл так резво и небрежно Твоей одеждою зефир? Зачем сиял так томно и так нежно Твоих очей задумчивый сапфир? Ах! не забыть таинственной березы, Где ты открыла мне заветные красы! Молчали ветры, мраморы и розы Сверкали перлами росы. Ты помнишь наше возвращенье? За чаем все расспрашивали нас, Где пропадали мы. Краснела ты в смущенье И на меня не подымала глаз. И как, обоих нас встревожа, Сказала мать: «Ты бледен, как мертвец! Да что с тобой? Ты не здоров? О Боже!» И грозно вдруг нахмурился отец.

109

«Прошла гроза, и семицветных радуг…» (с. 250). Расин Жан (1639–1699) — французский драматург, представитель классицизма.