Сокровище тамплиеров
Шрифт:
К счастью, моя правая рука не пострадала и в случае чего я смогу взяться за меч.
Морэй всё же сделал несколько вылазок и нашёл стрелы, чтобы смастерить временный лубок. К тому времени, когда сломанная рука Синклера была зафиксирована так, что храмовник мог двигаться, не чувствуя сильной боли, уже смеркалось.
Когда друзья решили, что сумерки сгустились достаточно, чтобы их укрыть, но недостаточно, чтобы нельзя было разглядеть дороги, они направились вверх, к гребню хребта, уходившего к горизонту. Карабкались они медленно. Путь по круче давался нелегко, и, хотя они старались получше позаботиться о руке Синклера, тряска и напряжение давали о себе знать. Спустя несколько часов у Синклера пропало всякое желание разговаривать,
Сам Лаклан с сожалением убедился, что ошибся, когда предположил, что все сарацины спустились с горы. Раздавшийся в полумраке взрыв смеха предостерёг его, известив, что рыцари здесь не одни.
Оставив Синклера среди нагромождения валунов, Морэй пробрался туда, откуда можно было разглядеть вершину хребта Хаттин. Он увидел несколько больших палаток, а вокруг — много сарацинских часовых, явно пребывавших в самом весёлом расположении духа. Этого оказалось достаточно, чтобы Морэй отступил и повёл друга совсем в другую сторону, на северо-запад, подальше от сарацинов, прямиком к Ла Сафури и его оазису.
Первую ночь они шли от заката до рассвета, хотя и не могли двигаться с привычной скоростью: лишившись коней, рыцари вынуждены были брести, как пехотинцы. Правда, когда они перевалили через гребень и двинулись вниз, в направлении Ла Сафури, идти стало полегче. Но после семи часов ходьбы Морэй прикинул, что они не одолели и половины пути. Хорошо хоть, что чем дальше оставалось поле боя, тем больше слабела вонь обугленного подлеска, да и само злосчастное поле теперь укрывала завеса мрака. Друзьям повезло: за всё время они лишь дважды спотыкались о трупы, причём один оказался конским, возле которого валялся бурдюк с водой. Рыцари утолили жажду, и это придало им сил.
Но скоро забрезжил рассвет, и Морэю пришлось решать, что делать дальше, — глаза его спутника уже совсем помутнели. Они находились среди гигантских дюн, и Морэй прекрасно понимал: если там их застанет дневной зной, они просто изжарятся. Оставалось выбирать одно из двух: или продолжить путь в поисках подходящего укрытия, или вырыть в песке нечто вроде норы и затаиться в ней до сумерек. Впрочем, рыть нору было нечем, поэтому Морэй поневоле остановился на первом варианте.
Они продолжили идти. Синклер явно сдавал, его шатало, но, устремив в пространство невидящий взгляд, он всё же ухитрялся переставлять ноги. Несколько часов спустя пески сменились каменистой почвой со скудной жёсткой растительностью, а потом путники вышли к руслу пересохшего потока — местные жители именуют такие пересохшие речки «вади».
Морэй поудобнее устроил раненого друга в тени высокого берега, напоил, а когда Синклер забылся тяжёлым сном, шотландский рыцарь взял подобранный на поле боя арбалет с несколькими болтами и отправился на охоту, надеясь подстрелить что-нибудь съедобное. Он знал, что, хотя пустыня кажется мёртвой, на самом деле её населяет множество живых существ. Жизнь Алека Синклера целиком зависела от Морэя и его охотничьих навыков, потому шотландский рыцарь заставил себя превозмочь собственную усталость. Чтобы не спугнуть никого из чутких обитателей пустыни, Морэй двигался медленно, бесшумно, держа арбалет наготове, глядя во все глаза и навострив уши, чтобы ничего не упустить.
Он и не упустил, хотя увидел и услышал вовсе не то, на что рассчитывал.
Сперва его внимание привлекли клубы пыли, и он воспрянул было духом, ведь пыль явно клубилась под копытами лошадей, скакавших от Ла Сафури — оазиса, к которому они с Синклером держали путь. Некоторое время Морэй стоял на виду, наблюдая, как клуб пыли становится всё больше, но, когда всадники приблизились настолько, что уже вполне могли его заметить, в лучах солнца блеснул круглый щит. Морэй тотчас узнал форму щита, и этого
Пока Морэй старался уяснить, что же случилось, появилось второе облако пыли. Оно приближалось с юга — ещё один отряд двигался навстречу первому, скачущему от Ла Сафури. Рыцарь выругался, поняв, что оба отряда встретятся как раз там, где он сидит. Всадники приближались быстро, на то, чтобы спрятаться, оставались считаные мгновения.
Морэй огляделся в поисках укрытия, но увидел лишь несколько валунов — вряд ли за ними можно было затаиться. Впрочем, выбора у него не было. Он сразу понял, что арбалет может его выдать, ведь оружие невозможно ни замаскировать, ни спрятать. Но рыцарь нашёл выход: он торопливо выкопал в песке углубление и зарыл арбалет так, чтобы его никто не увидел, но не настолько глубоко, чтобы не отыскать потом самому. Затем, сознавая, что всадники вот-вот появятся и у него почти нет времени, он по-пластунски пополз к валунам. Отчаянно молясь, Морэй просил Бога о том, чтобы его друг Синклер не проснулся и не выдал себя движением или стоном.
Пять больших камней вразброс валялись на земле, мало походя на укрытие, но за неимением лучшего Морэй втиснулся между ними. Он убеждал себя, что его не заметят, если не будут целенаправленно искать. А что ещё ему оставалось делать, когда вокруг всё уже тонуло в громе копыт? Судя по всему, сближались два отряда человек по сорок — шестьдесят. Эту догадку подтвердил радостный гомон примерно сотни голосов, заглушивший конский топот, — съехавшись, воины стали обмениваться хорошими новостями.
Морэй не говорил по-арабски, но пробыл в Святой земле достаточно долго, чтобы привыкнуть к звукам и ритмике этого языка, поначалу вообще не напоминавшим ему человеческую речь. Он мог разобрать некоторые словосочетания, самые распространённые слова и фразы, такие как «Аллах акбар» — «Бог велик». Это выражение мусульмане, казалось, употребляли чаще всего. Теперь Морэй разобрал ещё одно часто повторявшееся слово — «Сафу рия», и нетрудно было догадаться, что так арабы называют крепость, известную среди франков как Ла Сафури. То, как возбуждённо сарацины повторяли это название, заставило шотландца предположить, что после ухода христианского войска к Тивериаде мусульмане захватили оазис. Жаль, что с ним нет Синклера — его друг прекрасно знал арабский и не упустил бы ни единого слова из воодушевлённых речей, звучавших над головой Морэя.
Как ни огорчало рыцаря, что он не понимает разговоров и не видит, что происходит вокруг, ему не оставалось ничего другого, кроме как лежать неподвижно и надеяться, что его не заметят. Одна шумная группа приблизилась к месту, где он прятался, и Морэй застыл, готовый в любой миг услышать улюлюканье, возвещающее о том, что его обнаружили. Всадники остановились совсем рядом, примерно на расстоянии вытянутой руки от камней. Судя по голосам, их было трое или четверо. Пока сарацины быстро переговаривались, Морэй затаил дыхание, желая съёжиться, стать невидимым, и вдруг в отчаянии почувствовал, что у него свело ногу.
Следующие пять минут показались шотландскому рыцарю самыми длинными в его жизни. Боль в сведённой ноге была адской, а пошевелиться, сменить позу он не мог. Морэй сосредоточенно пытался расслабить мышцы, и мало-помалу мучительная боль начала отступать. Судороги прошли, и Морэй ещё не успел прийти в себя, как сарацины, повинуясь прозвучавшему в отдалении громкому властному голосу, поскакали прочь. Разговор над головой рыцаря резко оборвался.
Ему показалось, что встретившиеся отряды снова разделились и каждый последовал своим путём. Вероятно, один намеревался двинуться на юго-восток, к Тивериаде, а другой — продолжить путь на север, в просторы пустыни.