Солотчинский призрак
Шрифт:
Выходит, Вернов сказал правду: кисточка не могла быть просто так оторвана. Кисточку ОТРЕЗАЛИ! А потом вложили в руки несчастной Дуни. Получается, что на Вернова специально наводили? Но кто? Петр говорит, что в доме и в самом деле двери не закрываются. Никто не обращает внимания на других. При желании вполне возможно вначале проникнуть в комнату, украсть амулет, отрезать кисточку, потом вернуться и положить оставшуюся часть амулета в виде трех монет в книгу. Хотя зачем проникать? Можно зайти под каким-либо благовидным предлогом, поговорить о том о сем и незаметно положить амулет в карман. Благо он не занимает много места. А потом можно прийти и попросить дать что-нибудь почитать и, получив право легально копаться в книгах, вложить монеты в журнал.
Зазнаев задумчиво крутил в руках обрывок шелковых ниточек. Утром казалось, что преступление раскрыто, что виновный обнаружен, а сейчас в этом были большие сомнения. Вроде и есть улики в отношении этого Вернова, но шаткие они очень. Бывший дипломат человек грамотный да еще в подмогу адвоката найдет. Тот разобьет все эти факты в пух и прах, заставит присяжных шелковые нити рвать. Причем в прямом смысле этого слова: принесет в зал суда шелковые нити и предложить присяжным проводить эксперименты. И оправдают они его, как пить дать, оправдают. Да дело не только в защитнике. Его совесть следователя не позволяла оставить сомнения не разрешенными. Словом, ситуация почти та же, что и с дворником, который уже сидит в тюремном замке. Сейчас к ним присоединились Вернов и китаец Ли. Прямо хоть вывеску делай в тюрьме: «Коллекция подозреваемых по делу преступлений в имении Сабанеевых». А что толку от этой коллекции? Фемида хоть и женщина, но оптовые закупки ее вряд ли устроят. Одного подозреваемого, но с неопровержимыми уликами ей не заменить несколькими, но с уликами шаткими. Надо работать дальше. В первую очередь продолжать собирать данные про членов семьи Сабанеевых, писать запросы в различные инстанции. Конечно, надо еще раз допросить всех задержанных, может, проявится еще что-нибудь.
***
Петр Андреевич по дороге в Солотчу был занят сочинительством. Он прекрасно понимал, что к обеду опоздал, солнышко уже постепенно клонись книзу, сосны отбрасывали на дорогу длиннющие тени. Как уже говорилось, старуха требовала, чтобы к обеду собирались все и без опозданий. Опоздавшего ждал строгий выговор. С завтраком было проще: каждый ел, когда хотел. Агафья к этому приспособилась, стряпая завтрак так, чтобы быть готовой кормить всех на протяжении часов трех. Она или варила горшок гречневой каши и потом каждому подавала с молоком, или, завидев нового человека за столом, разбивала на сковородку пару яиц и посыпала их зеленым луком, или у нее наготове стоял горшочек с жидким тестом и она в мгновение ока пекла румяные блинчики. Вечером тоже было проще: подавались пироги, варенье, холодные закуски. А вот с обедом было все строго. Сегодня Петр обед прогулял, от пережитого чувства голода он не испытывал, но с Сабанеевой объясняться придется. Он не Вернов и не Петровский. Эти они могли себе позволить время от времени не появиться к семейному обеду. Вот про Петровского говорят, что иногда он по несколько дней дома не появлялся. Старуха по этому поводу всегда бесилась, но наталкивалась на холодное презрение. Но Железманов не племянник. Он гувернер – наемный работник, который должен выполнять свои обязанности, в том числе и во время обеда. Ему прогул обеда не простят: за мальчиком присматривать некому, в том числе и за обедом. В конце концов, Петр решил свалить все на пациента, который был перед ним у зубного врача и устроил форменную истерику и из-за этого прием сильно затянулся.
Однако объяснять ничего не пришлось. В усадьбе его встретили перепуганные лица. Железманов встревожился не на шутку: вдруг, пока он отсутствовал, опять произошло преступление?
К счастью, Павлик живой и невредимый стоял рядом с террасой.
– Извини, я опоздал к обеду, врач очень долго вел прием. Что-то случилось?
– Да, случилось, бабушке и ее горничной призрак явился!
– Призрак? – Петр был озадачен, он все же был склонен больше верить, что это домыслы не очень образованных крестьян.
– Ага, меня вот поставили доктора встречать.
– Доктора? Он, что, ранил Мария Михайловну?
– Нет, но ей плохо очень теперь, она теперь лежит в спальне и стонет. У нее Агафья хлопочет.
– А почему Агафья, а не горничная?
– Так ей тоже плохо, она тоже лежит, только во флигеле для прислуги.
– Слушай, ты можешь поподробнее рассказать, что случилось и как? Вы на молебен в монастырь ходили?
– Да, ходили. Отстояли службу, вернулись обратно. Я попросил разрешения поиграть в саду, бабушка разрешила, а сама со своей горничной пошла в дом, сказала, что хочет прилечь перед обедом.
– А дальше что?
– Ну, я видел, что они в дом вошли. А потом как раздастся крик, страшный такой!
– Кто кричал?
– Бабушка и Люся. Я побежал к дому. Из дома бабушка выходит, шатается, бледная и повторяет «он там, там» и показывает рукой на дом. А из дома горничная выходит, точнее не выходит, а просто выползает, за стенку держится и тоже бледная и вся трясется. Вышла на крыльцо и прямо на землю села. Впрочем, бабушка тоже на траву опустилась, я подбежал, пытаюсь ее поднять, а она даже встать не может, все твердит: «Призрак». Минут через пять она немного успокоилась, тут другие слуги подбежали, Агафья ей воды принесла из колодца. Бабушка попила, ей чуть полегчало. Ну ее попытались в дом отвести, а она даже заходить боится, говорит, что там призрак.
– А Люся что говорила?
– Ничего, она вообще, кажется, чувств лишилась.
– Ну а дальше что было?
– Мы бабушку в дом отвели, только она наотрез отказалась заходить в дом через главный вход, мы ее отвели через заднюю дверь. Это получилось намного дольше, так как бабушка так напугалась, что еле шла. Вот. Ее отвели в спальню, за врачом послали. Я вот его караулю.
«Сильно напугалась старуха, если пошла через заднюю дверь и поднялась по черной лестнице, при ее-то снобизме», – подумал Петр Андреевич. И это было очень точное наблюдение. В доме было два входа: главный, он через переднюю вел в гостиную, и в гостиной была лестница, которая вела на второй этаж. Это был парадный вход для гостей дома, самой Сабанеевой и ее домочадцев. Второй вход был задний, то есть со двора, он вел в коридор, куда выходили двери кладовки и кухни. Там же была еще одна лестница на второй этаж. Этот ход и лестница предназначались для прислуги. Правда, мальчик Павел, а иногда и Вернов, и даже Петровский пользовались и этой лестницей. Мария Михайловна считала, что ниже ее достоинства подниматься и спускаться по ступенькам для прислуги. Ей же вторила и Настя. Поэтому, если Сабанеева потребовала, чтобы ее провели по этой лестнице, то она и в самом деле была не просто сильно напугана, а напугана до смерти. Но вслух этого Петр не сказал, а только спросил:
– Молодец. А больше сегодня ничего странного не было?
– Да вроде нет, Николай Сергеевич вот только тоже из города не приехал. И его слуги Ли нет дома.
– А остальные все дома?
– Да, все.
– А посторонних не было? А может, кто в гости приезжал?
– Нет, гостей не было.
В этот момент к воротам подъехала коляска, и из нее вышел мужчина средних лет с небольшим чемоданчиком. Приехал врач.
– Здравствуйте, Владимир Петрович, – поздоровался мальчик.
– Здравствуйте, юноша, судя по тому, что Вы меня встречаете, моя помощь понадобилась не Вам.
– Да, бабушка заболела.
Павлик повел врача в дом. Петр на ходу дал ему указание:
– Проводишь доктора и иди к себе в комнату, я сейчас приду, и мы позанимаемся.
Сам же Петр Андреевич направился во флигель, где жила прислуга. Ему хотелось поговорить с девушкой.
Люся лежала на кровати, лицо ее было бледным, к голове она прижимала тряпку, смоченную в воде.
– Люся, ты как?
– Ой плохо, тошнит, как будто тухлятины поела, голова плывет, все прыгает: стены, потолок. Сил встать нет.
– А ты можешь рассказать, что случилось?
– Призрак приходил, видимо, хотел всю нашу семью извести. Ой за что нам это, господи?
Железманов слушал причитания девушки. Было видно, что она напугана и напугана очень серьезно. Вот только как узнать, что ее напугало так сильно?
– Расскажи, где и что ты видела. Это было, когда вы вернулись из монастыря?
– Да, ходила барыня, Павлик и я. Когда мы вернулись, Павлик попросил разрешения не идти в дом. Мы с Марией Михайловной вошли в переднюю.