Сон в красном тереме. Том 1

Цао Сюэцинь

– Нет! – воскликнула Тань-чунь. – Лучше купи мне маленькую корзиночку из ивовых прутьев, как ты недавно привозил, или выдолбленную из корня бамбука коробочку для благовоний, или глиняную курильницу. Эти вещи мне очень нравились, но они понравились сестрам, и те их у меня растащили, будто какие-то сокровища.

– Так вот, оказывается, чего ты хочешь! – воскликнул Бао-юй. – Все это достать очень просто! Дай слугам несколько связок монет, и они тебе привезут хоть две телеги!

– Что эти слуги понимают! – возразила Тань-чунь. – Ты уж лучше сам. Если попадутся оригинальные вещички, купи для меня побольше. А я за это сошью для тебя пару туфель, лучших, чем в прошлый раз. Ладно?

– Ты упомянула о туфлях, и мне припомнилась забавная история, – проговорил Бао-юй. – Надев в первый раз сшитые тобой туфли, я повстречался с отцом. Туфли, видимо, ему не понравились, и он спросил у меня, кто их сшил. Но разве я мог признаться, что это ты?! Я сказал, что на день рождения эти туфли подарила мне тетушка. Тогда отцу стало неудобно отзываться о них неодобрительно. Он долго молчал и лишь потом произнес: «К чему это! Только зря испортила шелк и потратила время на такую глупость!» Когда я вернулся домой и рассказал об этом Си-жэнь, она мне и говорит: «Это еще что! Вот наложница Чжао из себя вышла, когда узнала, что тебе сшили туфли. Она стала браниться, кричать, что Цзя Хуань ходит в рваных туфлях, но за ним никто не присмотрит, а для Бао-юя делают все!»

Тань-чунь опустила голову.

– Скажи, – произнесла она наконец, – не глупо ли это! Разве я обязана шить кому-то туфли? Неужели ей не выдают денег на содержание Цзя Хуаня? Ведь и одежда у нее есть, и обувь есть, и служанок хватает – на что ей обижаться? Зачем эти разговоры? Есть у меня свободное время и хочется чем-нибудь заняться, вот и сошью пару туфель. Кто мне посмеет указывать, кому их дарить? Просто ей завидно, вот она и злобствует.

Бао-юй кивнул и сказал:

– Ты не замечаешь, а я уверен, что она преследует определенную цель.

От этих слов Тань-чунь вышла из себя и замотала головой.

– Конечно, цель у нее есть. Такие цели бывают у темных и подлых людей. Но пусть она думает что угодно, мне до нее дела нет – я признаю только отца и мать! Что же касается братьев и сестер, то я хорошо отношусь только к тем из них, которые хорошо относятся ко мне, – для меня все равно, законные это дети или побочные. Собственно говоря, мне не следовало бы ее порицать, но она чересчур далеко заходит в своей слепой злобе! Вот еще смешной случай: помнишь, я дала тебе деньги на покупку кое-каких безделушек. Так через два дня после этого она встречает меня и начинает жаловаться, что все время сидит без денег, что ей тяжело живется. Я пропустила ее слова мимо ушей. Но когда ушли служанки, она вдруг принялась ворчать, почему я отдала деньги тебе, а не Цзя Хуаню. Я рассердилась, и вместе с тем мне стало смешно, однако я не хотела с ней спорить и ушла к госпоже.

В этот момент до них донесся голос Бао-чай, которая, смеясь, говорила:

– Ладно вам! Поболтали и хватит, идите сюда! Конечно, вы затеяли разговор о личных делах, но неужели другим нельзя послушать?

Тань-чунь и Бао-юй засмеялись.

Оглядевшись, Бао-юй нигде не увидел Дай-юй – он понял, что она нарочно скрылась. Он немного подумал и решил дня на два оставить ее в покое, пока уляжется ее раздражение, а потом навестить ее. Опустив голову, он стал рассматривать опавшие лепестки цветов бальзамина и граната, пушистым узорчатым ковром устилавшие землю, и со вздохом произнес:

– Она не собрала эти лепестки только потому, что на меня рассердилась! Я их сам соберу, а потом спрошу у нее, почему она не убрала их.

В это время его окликнула Бао-чай.

– Иду, – отозвался Бао-юй.

Подождав, пока сестры отошли на некоторое расстояние, Бао-юй собрал лепестки и мимо холмов и ручьев, через рощи и цветники напрямик со всех ног побежал к тому месту, где когда-то они вместе с Дай-юй хоронили опавшие лепестки цветов персика. Приближаясь к склону горки, за которым находилась могилка для цветов, он неожиданно услышал печальный голос, в котором чувствовались нотки возмущения. Временами голос прерывался всхлипываниями, надрывавшими сердце.

Бао-юй остановился и подумал:

«Наверное, какая-нибудь служанка. Ее обидели, и она прибежала сюда выплакать свое горе».

Он прислушался и среди рыданий различил слова:

Склонились цветы, облетели цветы, летят, заслонив небеса. Жалеет ли кто, что иссяк аромат, что их побледнела краса? У башни весенней парящих пушинок кружат невесомые нити; На полог узорный пушинок летящих беззвучная пала роса. Печальная дева в покоях грустит, что кончится скоро весна. Никто не рассеет пришедшей тоски, которою дева полна. Мотыгу садовую в руки берет, выходит из спальни узорной: Не может по этим опавшим цветам бродить беззаботно она. На ивах пушинки, на вязах стручки спокойно струят аромат. Какое им дело, что персик опал, что сливы цветы облетят? И слива, и персик на будущий год украсятся снова цветами, Но в этих покоях на будущий год кто будет цветению рад? Под крышею ласточки в третью луну кончают постройку гнезда. В гнезде ароматном под балкой живут, и что им чужая беда! Цветы все равно расцветут через год, и можно их будет клевать, — Но знайте: коль в доме не станет людей, обвалятся гнезда тогда. Пройдет триста дней и еще шестьдесят, и сзади останется год. То ветра кинжалы, то инея меч торопят круговорот. И блеск обаянья, и прелести свежесть — надолго ль даются они? Однажды с рассветом ты их не увидишь, их ветер, кружась, унесет. Раскрылись цветы – их нетрудно найти, опали – попробуй сыскать. Я здесь, у ступеней, цветы погребла, меня убивает тоска. С мотыгой садовой, вдали от людей лью горькие слезы украдкой, Кровавые пятна от льющихся слез остались на ветках цветка. Не слышно кукушки в притихшем саду, все больше и больше темнеет. С мотыгой садовой обратно иду и дверь закрываю плотнее. Лампада ночная горит у стены, все люди ко сну отошли. Холодные капли дождя за окном, мое одеяло не греет. Понять не могу, отчего у меня страданьем душа сражена? То жалостью вдруг проникаюсь к весне, то будит досаду весна. Люблю, если быстро приходит весна, досадно, что скоро уходит; Приходит она, ничего не сказав, уходит неслышно она. Вчера в темноте за оградой двора послышалась скорбная песня — Была, верно, песня цветочной души иль птичьей души мне слышна. С цветочной душою и птичьей душою быть рядом никак не могу: Неведомы птицам людские слова, стыдливость цветы берегут. Иметь два крыла у себя за спиною сегодня хотела бы я И вслед за цветами туда улететь, где дальние неба края! Но только где неба края цветов погребенье навек бы утратила я. Нет, лучше пусть хрупкие кости мои в парчовый мешок соберут И холмиком чистой могильной землей укроют навеки мой прах. Природой подарена мне чистота, я чистой обратно вернусь, Еще не привыкнув валяться в грязи, купаться в канавах и рвах. Сегодня пришла я над кем-то другим свершить похоронный обряд И знать не могу я, когда надо мной такой же обряд совершат. Сама я сегодня цветы хороню, и люди над этим смеются, Но кто же меня похоронит потом, когда мои дни пролетят? Взгляните – в часы уходящей весны, как плавно летит лепесток, — Вот так же придет увяданье и смерть к румянцу весеннему щек. Однажды с рассветом проходит весна, румянец со щек исчезает; Цветок облетит и уйдет человек, когда – они оба не знают.

Голос то становился громче, то снижался до шепота, и в нем слышались подавленные рыдания. Та, которая плакала и скорбела, не имела ни малейшего представления, что кто-то слушает ее и потрясен до глубины души.

Если вы хотите знать, кто это пел, прочтите следующую главу.

Глава двадцать восьмая, в которой рассказывается о том, как Цзян Юй-хань в знак дружбы подарил Бао-юю пояс, присланный из страны Цяньсян, и как Бао-чай смутилась, показывая четки из благовонного дерева

Вы помните, что Дай-юй, которую накануне вечером Цин-вэнь не впустила во «двор Наслаждения розами», ошибочно заподозрила, что все было сделано с ведома Бао-юя. Поэтому на следующий день во время проводов Духа цветов она была грустна, не зная, куда излить накопившуюся в сердце печаль, а думы об уходящей весне еще более усугубляли ее и без того невыносимую тоску. Она собрала опавшие лепестки цветов и отправилась их хоронить. Но вид увядших цветов расстроил ее, она невольно всплакнула и прочла первые, пришедшие ей на память стихи.

Она и не представляла себе, что Бао-юй стоит за склоном горы. А тот, слушая, только вздыхал и кивал головой.

Но вот слуха его коснулись слова:

Сегодня пришла я над кем-то другим свершить похоронный обряд И знать не могу я, когда надо мной такой же обряд совершат. Однажды с рассветом проходит весна, румянец со щек исчезает; Цветок облетит и умрет человек, когда – они оба не знают.

Бао-юй больше не мог выдержать и опустился на склон холма. Лепестки цветов, которые он держал в руках, рассыпались по земле. Он представил себе, что настанет время, когда увянет несравненная красота Дай-юй, а сама она уйдет навсегда из этого мира, и при мысли об этом острая боль пронзила его сердце. Затем он подумал, что если уйдет Дай-юй, то следом за нею должны уйти Бао-чай, Сян-лин, Си-жэнь. А где в то время будет находиться он сам, кому будут принадлежать этот сад, эти цветы, эти ивы? Он не находил ответа. Печальные мысли тянулись непрерывной чередою, одна влекла за собой другую, и Бао-юй не знал, как от них отделаться, как рассеять охватившую его тоску.