Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Рафай Мирослав

— Из-за пурги. Все знаю. Утром приходили к нам люди, хотели на завод проехать, да поглядели, как мы тут бьемся, ну и сами разошлись по домам. И вечернюю смену мы домой отправили. Дороги еще нет.

— Значит, не подчинишься?

— Не могу я тебе подчиниться, директор.

— С работы сниму!

Я проглотил слюну и переспросил:

— Снимешь?

— Да! Сниму! Обязательно сниму!

— Ладно. Как только доберемся до Рудной, приеду к тебе — тогда и снимай. Спокойной ночи, — тяжело выговорил я.

— Вот это по-нашему! —

воскликнул Достал. — Здорово вы ему ответили, товарищ начальник!

— Н-да. Чужая-то боль не болит…

— Я не потому!..

— Факт, вы были великолепны, — вмешалась Пстругова.

Она смеялась, словно все это было шуткой. Старик рабочий посмотрел на меня. Он еще раньше заметил, что я на него поглядываю, и теперь одобрительно подмигнул.

Это меня тронуло. Достал налил мне полстакана. Я отпил немного, жар пробежал по телу. Уборщица, которая тоже все это время не уходила из своей каморки, принесла полные чашки. Напившись кофе, люди начали одеваться.

— Обадал, позови Павличека.

Тот явился — глаза сонные, руки безвольно повисли.

— Ну и видик у вас, — заметил Достал.

— Что вам еще от меня нужно? — проворчал Павличек, обращаясь ко мне. — Завтра первым же автобусом уеду.

— Никуда ты не уедешь. До нашего возвращения будешь здесь, в Броде, за начальника участка. А мы двинем. Все. Кто отдыхает, тем тоже ехать. Вы вторую ночь не спите, и вполне возможно, что не придется спать еще две. Зато работа теперь наладится: у нас ведь новый начальник участка! Личка, лыжи свои кинь в кузов. Ну, поехали!

О Бальцаре я не вспомнил. Ветер принес рокот моторов. Дом опустел. А я вроде все кого-то ждал, не знаю кого.

— Снимет, значит, — прошептал я. «Но, господи, надо же кому-то отважиться на то, что не предусмотрено договорами! — говорил я себе. — Не все можно обеспечить актами да протоколами в четырех экземплярах. В сущности, теперь уже неважно, что будет. К цели мы идем не прямо, отклонились в сторону — но ведь за этим женщина с детьми, за этим — страх Лички за жизнь жены! У него доброе, открытое лицо, как у всех прямодушных людей».

Я вдруг осознал, что впервые иду к цели не таким прямым и четким путем, как обычно. Кратчайшее расстояние между двумя точками — не всегда самый легкий путь. Зато ясный. Если же отклоняться от прямой, можно утратить четкий взгляд на ситуацию, и на цель, и на собственные усилия. Но мне важно не это. Вот стул. Я опираюсь на стол. Потрогал то и другое. Пощупал себя. Посчитал пульс. Сердце исправно бьется. Я живу. И не испытываю ничего, кроме ощущения, что поступаю хорошо, отдав предпочтение Сосновой. Неделю назад я бы еще раздумывал. Впрочем, я и сегодня раздумывал, но сегодня надежда, что я действую правильно, была сильнее.

Очень хочется, конечно, чтоб Смолин не требовал от меня наверстать упущенное время, ибо это просто невозможно. Он не видел людей с белыми от мороза усами и ледяной коркой на лицах. Он имеет право требовать,

только если уверен, что его требования выполнимы. Но стоит поверить людям, стоит увидеть их пепельные, обмороженные, обледенелые лица — и поймешь: стоп. Это предел. Лишь тот, кто сам не верит людям, не умеет уловить момент, когда перестают верить и ему. Ах, если б я всегда мог верить! И подумал, что если еще не всегда, то как раз в эти дни это мне удалось.

— Павличек! — крикнул я в дверь.

Тот появился мгновенно, одетый, на голове клетчатая шапчонка.

— Я жалею, что повздорил с тобой.

— Вот как, — сказал он, скрещивая руки на груди.

— К твоему сведению, прощения я ни у кого не прошу. Я здесь командую, а так как ситуация исключительная, то и ты будешь мне подчиняться, несмотря на какие-то там бумажки от директора.

— Это неважно, Зборжил.

— Хочу тебе верить, Павличек. Не знаю, сколько времени пробуду в отлучке. Людям, которых пришлет председатель, выдай инструмент и одежду и отправь следом за нами. За это ты отвечаешь. Подвезешь нам питание. На машине. В остальном вся контора в твоем распоряжении. Звони кому хочешь. Докладывай.

— Не премину.

— Валяй.

— Спасибо.

— Только, будь добр, не ври, — добавил я.

Он усмехнулся, закусив губу. Вид у него и впрямь был покладистый. Тяжелый разговор, видно, утомил его. Он промолчал.

— А теперь, пожалуйста, выйди на минутку. Я тебя позову.

Закрыв за ним дверь, я позвонил домой. Долгие безответные гудки. Я повесил трубку и через полминуты снова набрал номер. Гудки. Прижимая трубку к уху, я отчаянно желал, чтобы мне ответили жена или сын. Успел выкурить сигарету. Потом положил трубку.

В дверь постучали. Вошел Бальцар, комкая в руках меховую шапку. Вид у него был грозный. В меховом комбинезоне его мощная фигура казалась еще шире — прямо богатырь!

— Чего вы добиваетесь, Зборжил?

Теперь он не доверял мне. И не скрывал этого.

— Слушай, Войта, ты же сам видел…

Он швырнул шапку на стол и слегка перегнулся вперед.

— Глаз на Илону положили, да? А я-то вам верил! Думал, выдержите характер.

Он был в таком смятении, что даже не обозвал меня «рогатым лесником». Глаза у него тоже красные, как и у меня. Только я не знал отчего — от усталости или от гнева. От напряжения, от желания ударить меня он побагровел.

— Плохо ты меня знаешь, Бальцар. А жаль, — сказал я. — Впрочем, ты, брат, и Илону-то не понял. Ты вообще ее не понимаешь.

— Дать бы вам раза! — взорвался он и, похоже, намеревался осуществить свое желание.

— Брось, — сказал я. — Пора бы протрезветь.

— А может, это вам пора? — Он ощерился. — Я-то по крайней мере неделю не нюхал спиртного!

— И прекрасно, Войта. И не привыкай.

— Мне, чтоб опьянеть, достаточно вас увидеть!

Он оскорблял меня. Проверял, как далеко я позволю ему зайти.