Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
— Здорово, ребята! — сказал незнакомец, поставив сумку прямо на снег.
— Здорово, парень, — ответил я.
Мы пожали друг другу руки.
— От всего сердца спасибо вам! Не бросили нас в беде. Скоро в магазины завезут продукты. И все жители вышли на площадь!
Он говорил, и говорил, и обнимал нас… Судя по тому, что вокруг собралось много народу, он был, видно, известным в городе лицом. Угостил нас… Восторг! Лучшей сливовицы я отродясь не пробовал!
— А ты кто? — спросил я, отдышавшись.
— Кудела. Председатель.
— Так здравствуй же,
Досталось нам и по второму.
Ничего для нас не жалели. А возле оркестра уж и танцы затеяли! На морозе, в пятницу утром, на снегу, в Рудной танцевали! Когда-нибудь, возможно, устыдятся этого…
Но сегодня никто не стыдился. Погода разгулялась. Мороз слабел — было уже градусов десять. К полудню, глядишь, заблестят капельки тающего снега. Или через неделю. Но наверняка скоро. Снег перестал. Не лепятся уже белые хлопья на ветки, на одежду, на оранжевые — предупреждающий цвет! — жилеты. Деревьям, подпертым высокими сугробами, легче нести небосвод. Прозрачные белые облака бегут над котловиной, над городом. Деревья поднимают головы, распрямляют спину кусты. Сбрасывают белые шапки, комья осыпаются с веток, сливаясь со снегом на земле, безропотно ожидающим солнца. Скоро снег под деревьями осядет, станет рыхлым, родит воду. Растает лед под кустами — но в это утро еще мирно порхают в воздухе последние, уже невидимые снежные звездочки. Какое дивное сверкание! Беззвучным дождем искр падают на землю последние снежинки, вспыхивая в лучах солнца, пробивших облака. Блистая чистотой, кружатся, пляшут… Встал день, полный сияния. Ветерок гонит по снежной глади ржавый осенний лист, похрустывает ледок, а колеи на снегу — это наши колеи, по ним мы приехали к людям, счастливым оттого, что мы пробились к ним.
— Звонил секретарь районного Национального комитета, — сказал Кудела. — Я сообщил, что вы уже здесь.
Непрерывающийся след стругов. «Мир прекрасен и прост», — думал я, слушая председателя. А он продолжал:
— До чего же славное морозное утро! И какая победа! Вы будто освободили нас. Да так оно и есть! Не надо ли вам распорядиться, позвонить куда-нибудь?
Мне надо было и позвонить, и сделать еще кое-что. Его предложение оказалось как нельзя более кстати. Я страшно обрадовался.
— Позвоните от моего имени в район секретарю Странскому. Со сроком вышла задержка, но вы ничего не объясняйте. Я ему сам потом объясню. Передайте только — пускай живет и радуется!
Нам налили еще, но эту порцию мы выпили уже осторожно.
— И еще я хочу отправить телеграмму. Жене.
— Пожалуйста, ради бога!
Кудела был сама предупредительность.
Я раздобыл бумаги, написал текст, положив листок на колено: «Наконец мы на площади в Рудной. Пожелай мне безоблачного неба, чтоб ни одна снежинка не выпала. Йозеф». И приписал адрес.
— Могу я на вас положиться?
Телеграмма была очень важна для меня.
— Конечно, можете, товарищ начальник. Без всякого сомнения.
— Вот и хорошо, я на вас надеюсь.
— Давайте-ка еще по одной!
— Откуда у вас целая
Председатель озорно захохотал, отбирая у нас стаканчики.
— Естественно!
Я чуть не сел в снег, до того вдруг захотелось спать. Зевнул.
— Не заставляйте себя упрашивать!
— Как быть? — замялся Обадал.
— Не обижать Рудную! Ну, ваше здоровье!
Я чувствовал, как алкоголь бросился в голову. И ребята мои уже порядком захмелели. Я даже побаиваться начал — сумеем ли мы вернуться в Брод в полном порядке.
Я перевел дух.
— Елки-палки! Не сливовица — прямо розовое масло!
— Еще бы, — отозвался председатель. — Знали бы вы, с каких деревьев собраны для нее сливы!
Обадал поднес бутыль ко рту, да вдруг застеснялся.
— Пей, Обадал! Не жульничай! — крикнул я. — Так с каких же деревьев?
— С тех, что вдоль дороги к Броду!
В самом деле, забавное совпадение.
— А вы здорово поработали, — сказал Кудела. — Ну, ребята, мне пора. И еще раз спасибо!
Он замешался в толпу. Бутыль осталась у нас. Обадал крепко держал ее в объятиях.
— Минутку! Бутылочку-то, пан староста! Бутылочку забыли!
Кудела — он был уже далеко — обернулся, крикнул:
— Она ваша!
В бутыли мелодично булькнуло — прямо аккорд арфы.
— Ты вот что: пригрей-ка ее пока. И поехали — пускай за нами пыль столбом!
Мы протолкались к машинам. Я стал высматривать в толпе своих.
— Ах, безобразники!
— Ясно. Все они гуляки и заслуживают порицания.
— А мне и с такими не страшно!
— Да и мне тоже, — откликнулся Обадал.
— Есть у тебя к ним претензии?
— Какое там. Ведь это — наши парни и девчата.
— Кто против?! Никого.
— По метели не соскучился? — спросил я.
— В общем-то нет…
Бутыль, оплетенную лыковой сеткой, Обадал держал бережно, как некую святыню. В бутыли нежно булькало. Видно, мы уже порядочно отпили.
— Надо бы найти шофера, который не пил.
— Дело трудное. Если кто и не пил, все равно падает от усталости.
— Ну, это ничего, — возразил я. — Например, Лысонек иной раз не пьет. Вот тебе уже один непьющий. Пошли поищем его.
Лысонека мы нашли около трехтонки. Он подошел к нам.
— А ну, дыхни! — попросил я.
Дыхнув на меня, он заржал как лошадь.
— Я тебе дам над шефом насмехаться! Еще раз!
Он дыхнул еще. Никакого запаха.
— Пил ты хоть каплю?
Лысонек отрицательно мотнул головой. Я его обнял.
— Спаситель наш! — жарко прошептал Обадал, виновато улыбаясь.
Его самого уже здорово проняло. Тут-то и видишь, как мало может выдержать мужик вроде Обадала, если не выспится как следует.
— Я рассчитал точно, — объяснил Лысонек. — Мы с ребятами договорились, что я пить не стану. В Дроздове наверстаю. Все пойдут со мной и будут угощать меня в складчину.
— Славно! — Это мне понравилось. — Я тоже приду!
С грехом пополам вскарабкался я в кузов и уселся поудобнее, прислонившись к кабине.