Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
Мы остановились на горе над Рудной, дожидаясь, пока подойдут все машины. Хотелось въехать в город всем вместе. Бальцар что-то крикнул, взмахнул платком — и «татры» взревели гудками. Эхо возвращало нам этот рев, а тем временем на улицы городка высыпали жители, замахали, встречая нас. И тут я сник. Обадал сидел рядом со мной, потирая руки. Бог знает, чего он ждал от нашего появления в Рудной.
«Татры» опустили струги и соскребли снег с последнего участка дороги. Вступление в город получилось внушительным. Мы взяли город. Покоренный,
И никто нас ни в чем не упрекал. Самое приятное чувство владело мной оттого, что нам в упрек не было сказано ни единого слова.
«Татра» Бальцара и Илоны догнала нашу колонну. Теперь все были в сборе. Связанные незримыми узами, мы ощущали силу единения.
А Достал — хват! Не успел я ему помешать, как он уже обошел Зедника и уверенно, нахально двинулся к городу первым. Впрочем, проехал он недалеко: у щита с названием города совесть все-таки шевельнулась в нем и он пропустил Зедника вперед. Пстругова, напарница Достала, прямо бесилась, до того ей хотелось первой вступить в город! Но Достал отвел машину к обочине и остановился. А Зедник, объехав его, поставил фрезу так, что тот не мог тронуться с места. После этого он выскочил из кабины и кинулся к Досталу.
— Только попробуй въехать в Рудную вперед меня — зубы выбью! — крикнул Зедник.
Пстругова подговаривала Достала ехать, тот и рад бы, да фреза дорогу загораживает…
Час спустя мы развернулись на площади в Рудной.
Откуда-то появился духовой оркестр, наяривая так, что с проводов сыпался иней. Сбежался народ, скоро вокруг нас было не протолкнуться. Небо чуть прояснилось, совсем чуть-чуть. Падали редкие хлопья. Приятно смотреть, как там и сям летит к земле одинокая запоздалая снежинка, которая уже никому не может помешать.
Еще четыре года назад рудненская площадь имела такой же старинный облик, как и весь городок. Но потом половину домов на ней снесли — все равно того и гляди рухнут от ветхости — и возвели на их месте современные жилые корпуса с магазинами в первых этажах. Из окон этих домов теперь высовывались люди, словно на площади какие-нибудь международные состязания или праздничное шествие. И с балконов махали нам, хотя для этого пришлось сперва сбросить с них снег.
Мы расчистили площадь. Поставили машины в ряд, во главе с Зедниковой фрезой. Стальной блеск стругов убедительно повествовал о нашей битве. Из гостиницы «Беседа», что с правой стороны площади, выбежал один человек, за ним другой, третий, и все — с продуктовыми сумками.
Люди в оранжевых жилетах затерялись в толпе. Бальцар, держа за руку Илону, позировал перед каким-то школьником, наводившим на них дешевенький детский фотоаппарат. Бальцар улыбался во весь рот. Илона сняла шапку, пышные черные волосы рассыпались по плечам.
Ко мне протолкался Обадал.
— Они поят наших… Бальцар уже под мухой!
— А что Илона? — Я тоже почувствовал жажду. — Присматривает за ним? Он ведь от
Обадал внимательно поглядел на меня и буркнул:
— Тоже уже хлебнула…
Мне это понравилось.
— Замечательный парень Бальцар, правда?
— Отличный шофер, — сказал я. — Превосходно водит струг. Побольше бы нам таких.
— И Достал не промах.
— Достал тоже замечательный.
— Попробуйте сказать это Райноху и не похвалить его самого, уж он вам задаст!
— Райнох — лучший на свете водитель струга, а Зедник — фрезы!
Обадал хрипло засмеялся.
— А лучшая напарница — Пстругова, ха-ха-ха!
— Будь по-твоему.
Мы прошлись по площади. Меня сразу, внезапно обуял восторг.
— Прекрасный сегодня день! — воскликнул я, угостив Обадала порядочным тумаком.
— Ага. Денек что надо.
— Да засмейся ты, старый хрен! — заорал я, бросая ему за шиворот солидный снежок.
— Ну насмешили, — отозвался Обадал, со страдальческой улыбкой вытряхивая снег из-за ворота.
— Как там наши, не слишком наклюкались? — Я двинулся к ним проверить свое опасение.
— Да они уже давно под газом, — с сожалением признался Обадал.
— Не жалей другому добра, и тебе не пожалеют, — возразил я. — Ребята две ночи не спали, брат.
— Вы тоже не спали.
— Н-да. Я тоже не спал две ночи.
Их было, положим, шесть или семь.
— Как ты-то себя чувствуешь, Обадал?
— Отлично.
Один из тех, с сумками, бежал за нами, что-то крича. Мы не обратили на него внимания. Зашли в табачную лавочку. К моему удивлению, здесь оказался большой выбор сигарет. За прилавком стояла роскошная девица. Блондинка, прическа под пажа. Прямо сердце радуется.
— Вы из тех? — она кивнула в окно на наши машины.
— Точно! Из тех самых, в оранжевых жилетах.
— А красивые мальчики у вас есть? — беззаботно осведомилась блондинка.
Мы с Обадалом переглянулись. Я подошел к зеркалу за прилавком, куда вход посторонним воспрещен. Н-да, красавцем меня не назовешь…
— Красивых у нас много, барышня. Дорожники — все сплошь как киноактеры, а девушки у нас прямо кинозвезды.
В эту минуту Илона, вырвавшись от Бальцара, вбежала в лавочку. Сияя, она потребовала, чтоб Обадал поцеловал ее. Когда он это сделал, она оглянулась, прикусила губу и подставила щечку мне.
Блондинка онемела. Нежное лицо Илоны, обрамленное густыми кудрями, розовое от мороза, мелькало передо мной; Илона в сумасшедшей радости кружилась по лавке, а под конец, раскинув руки, бросилась мне на шею.
Ах, сколько же сумасбродств было в то утро! Нас догнал-таки незнакомец с сумкой, вытащил из лавки на мороз. Люди тотчас обступили нас. И детишки были не в школе — вертелись под ногами. Вовсю жарил оркестр. Сквозь гул толпы долетали до нас звуки геликона. В то утро толпа кружила вокруг нас, как бы воздавая нам почести.