Спелый дождь
Шрифт:
Это было правдой, но в последние ме-
сяцы тяжёлые мысли слишком приближа-
лись к реальности. Однако Миша очень
хотел ещё немного пожить. Мы сходили в
стоматологический кабинет и подготови-
ли зубы к протезированию. Залечил язву
желудка. Готовился «довести до ума» сбор-
ник «Молитвы времени разлома», как это
уже было сделано с «Обугленными веком».
Я купила ему новые кожаные ботинки - гу-
лять, как мы это делали минувшим летом,
обсуждая главы совместной работы над
«Судьбой поэта».
Впоследствии лечащий врач скажет:
– Я думал, он лето ещё проживет, а уж будущую зиму - вряд ли.
Но до лета он не дотянул.
Катастрофа случилась, когда Миша по своей беспечности, удивитель-
ной в его возрасте и при таком наборе болезней, пошёл из больничной
палаты ночью в общественный туалет в одной рубахе. Апрельское похо-
лодание сопровождалось ветром и снегом, снег несло в раскрытое окно...
Простуда сразу перешла в воспаление лёгких.
Его ещё пытались спасти. Врач доставал через руководство больницы
дорогие препараты. Две недели я ночевала у него в двухместной палате,
на вторую койку никого не помещали. После мучительной шестичасовой
капельницы начали отекать ноги. Я купила ему растягивающиеся шле-
панцы (на «залипах»), чтобы можно было делать изменения по объёму ног.
Однажды врач с удивлением констатировал, что Михаил из кризиса, ка-
жется, выбрался: такой крепости организма врач, похоже, сам не ожидал.
... По телевизору транслировали празднование Дня Победы. Еще вече-
ром девятого мая мы с Михаилом обсуждали электронную почту и стихи
с сайта «Стихи.Ру», я записывала ответы авторам. А десятого утром он
позвонил по мобильнику:
– Приезжай, мне плохо.
Дальше были двое суток кошмара. Я снова ночевала у него, но сна не было
обоим... Никто не мог определить причины тяжёлого состояния. Вызывали
хирурга. Сделали рентген, проверили язву, сердце, легкие, желудок - все в
пределах «возрастной нормы». А между тем боли шли по нарастающей. Он
почти всё время стонал или кричал. Вот так же описывалась смерть Блока...
К вечеру 11 мая я пришла к нему с ночевrой, но соседнюю койку за-
нимал новый пациент. Это было для меня некоторой неожиданностью, да
145
и для соседа, надо думать, присутствие в палате чужой женщины в ноч-
ное время составляло неудобство. Медсестра Галя сказала, что мне сейчас
лучше уйти («Сделали хороший болеутоляющий укол, и теперь он будет
спать, я дежурю и прослежу»). Придти посоветовала утром.
Однако укол не подействовал. Боли усиливались. Муж просил то при-
поднять его, то опустить, то помочь повернуться на бок... От не зажатой
вовремя вены рубашка стала кроваво-мокрой, я просила Мишу припод-
няться на локтях, чтобы её вытащить, но он уже не мог, а у меня не было
сил. Я гладила его по незакрытым местам тела, ему это нравилось и не-
много успокаивало, только просил не касаться области воспалённого сол-
нечного сплетения. Внезапно я ощутила, что опухшие ноги холодеют (не
прокачивает сердце!), но ничего ему не сказала...
Для врачебного персонала Сопин был не рядовой больной. Врачи прихо-
дили к нему не только как к пациенту, но и как к интересному собеседнику.
Видели, что он здесь не просто лечится, но работает (всегда обложен руко-
писями). Особенно часто заходил лучший вологодский кардиолог Виктор
Александрович Ухов. Помню, как он однажды насмешил нас, сказав:
– Я, Михаил Николаевич, знаете, как Вас уважаю! У меня первым очень
знаменитым пациентом был Виктор Астафьев, я тогда ещё совсем моло-
дым был. А теперь вот Вы. Вы для меня... прямо как Маяковский.
Маленький чёрно-белый телевизор Ухова постоянно «дежурил» в Ми-
шиной палате, а гастроэнтеролог приносила редкие книги и магнитофон-
ные записи.
Но вечером 11 мая никого из них здесь не было.
...В реанимацию меня не допустили. Я спросила Галю, что теперь будет.
– Дадут сильный наркотик, чтобы снять боли, и этим окончательно по-
садят сердце.
Потом рассудила, что раз уж в реанимацию взяли, до утра всё равно не
выпустят, да и в последующие два-три дня тоже. Лучше мне сейчас уйти,
а утром позвонить.
Я пришла домой и позвонила Пете в Петербург:
– Сегодня ночью папа, наверное, умрет.
Но он умер не ночью... через пять-семь минут после того, как мы рас-
стались. В это время я ещё не покинула больницу.
На похоронах я сказала:
– У Михаила была тяжёлая жизнь, и все-таки он был счастливым чело-
веком. Он говорил: «Сколько ребят на Украине и Белгородчине погибло от
голода и болезней в тридцатые, а я выжил. Потом - война, бои, бомбы...
Сотни тысяч полегли, а я жив. Дальше - лагеря. Люди умирали не только
от голода, работы и расстрелов: спивались, уходили в наркоту, вешались...
Это продолжалось с ними и по выходе на свободу. Их целенаправленно